Аркадий Савеличев - Последний гетман
Кроме благодарного поклона тут были уместны и слова:
– Как изволите, ваше величество. У меня только единое беспокойство: не оплошал бы сынок?
– А вы, батюшка, позаботьтесь об этом.
– Истинно так, ваше величество.
Она нахмурила чисто очерченные брови, припоминая:
– Да, а про Андрея-то не позабыли?
– Как можно, Государыня. Его на службу приглашает сам граф Панин. Ежели вы утверждение дать изволите?
– Изволю, Кирилл Григорьевич, изволю. Все? Она пристально и строго смотрела на Разумовского, заранее зная о последней просьбе.
– Да-да, ваше величество, – не стал он тянуть. – Без присмотра все мои малороссийские именья. И братнины тож. Как без моего присутствия там?
– А здесь, сенатор Разумовский? Вы забыли, что дали согласие возглавить Чрезвычайный Совет? На случай войны с турками созванный. А война-то только разгорается. Да и Григорий Григорьевич – как он без вашего умудренного руководительства?
Она шутливо ждала поддержки, и сенатор Орлов не замедлил прийти на помощь, тоже под видом шутки:
– Никак нельзя, фельдмаршал, вы средь нас при главном чине.
Разумовский понял, что и на этот раз до Батурина ему не доскакать… Уже седьмой год скачет, а берегов Сейма не видно. Неуж до сих пор боится Императрица отпускать его в бывшее гетманство? Эка пужливость! Он не Мазепа, даже будучи в обиде, против российского трона не восстанет. Разве что какими советами генералу Румянцеву надоест. Генералу хорошему, да плохому управителю. Повторяется то же самое, что было и до избрания его, Разумовского, единоличным гетманом. Опять «Малороссийская коллегия»! Четверо россиян да четверо малороссов. Под председательством Петра Александровича Румянцева, с наказом:
«Сему определенному от нас главному Малороссийскому командиру быть в такой силе, как генерал-губернатору…»
Экс-гетман отказывался от предводительства в Чрезвычайном Совете. Он создавался для войны – председатель же для мира жил. Императрица все с ног на голову перевернула. Генерал-аншеф Румянцев рожден для грома пушек и стона раненых – Бог простит ему кровь, Императрица наградит за пушки. Гетман Разумовский сошел на землю ради тишины и спокойствия своих хохлов – его понуждают таскать на своих плечах пушки, лазареты, разбитые дороги и черные пожарища вдоль Сейма, Десны, Днепра и дальше – до Прута, может, и до Дуная. Куда мысль Императрицы достигнет и конь генерала Румянцева доскачет. Потому и отказывался, по-хохлацки придуриваясь: «Я еще Петру III, когда он меня в главнокомандующие чуть не затолкал, под добрую чарку говаривал: «Мне потребны три армии, чтоб подружнее в затылок одна другую подпирали, потом и хоронили по-дружеству с первой по третью». Сейчас и того хуже: командир без единого казака иль солдата.
Многотерпеливый граф Панин тогда метко парировал:
– Как ни одного? А я? Опять же граф Захар Чернышев, князь Вяземский, Голицын. Наконец, и Григорий Орлов.
– Вот разве что Григорий!
– А вы не смейтесь, Кирилл как-никак тож Григорьевич.
Какой смех! Екатерина сама, на правах командирши, этот странный Совет собирала. То князь, то граф, то повелитель царских горничных, то предводитель мокрозадых дипломатов; но именно он, великий дипломат Панин, а вовсе не Орлов, подал Екатерине записку: «Не соизволите ль туда ж призвать фельдмаршала графа Разумовского, хотя бы сие только было в рассуждении значительности первого вашего класса, особливо у других дворов…»
Императрица соизволила именем экс-гетмана подкрепить «свой первый класс». Армия уже шла в турецкие пределы, генерал Румянцев командирствовал уже не только в Малороссии, но и на берегах Прута, ну а Чрезвычайный-то Совет?..
Он держал Разумовского на коротком поводке, не давая ему возможности удрать в Малороссию. Даже под двойной погребальный перезвон…
Нет, мудра волоокая Государыня! Недооценивает ее попивающий винцо в антикамере разлюбезный Гришенька, недооценивает. От дверей кабинета до антикамеры три пьяненьких шага; от этого дамского предбанника до жаркой баньки -и всего-то шажок, но вроде как конь спотыкается?..
Экс-гетман с сожалением посматривал на развалившегося в кресле Григория Орлова.
Пути Господни неисповедимы, а пути дамские… бабские то бишь?..
IV
Графиня Екатерина отошла в мир иной, но осталась у нее овдовевшая племянница – Софья Осиповна Апраксина. Роду старинного, многоликого, но потрепанного временем. И саму ее потрепало; нестара и немолода, по смерти мужа так же одинока, как и супруг ее покойной тетушки. Что свело их? Бог или черт, все едино – злословили дочери Разумовского. А зря. Племянница самым добрым образом ухаживала за болезной тетушкой, а потом и родича-вдовца утешала, говоря:
– Жить надо, Кирилл, жить.
– Само собой, София. Будем жить, помогая друг дружке.
– Будем, Кирилл. Четверо дочерей у тебя, все фрейлины. Только Прасковьюшка еще и не замужем? Но ведь тоже, глядишь, выскочит. При таком-то приданом, при таком-то именитом батюшке! Не засидится в отцовском доме. Дочери – для мужей своих, когда им об отце думать? Тем более заботиться. При деньгах и при богатстве ты, Кирилл? Что с того? Монах отринутый. А так ли ты стар, дорогой родственничек? Едва за сорок перевалило. Не устоять тебе против женской на-пасти, не устоять… Сказала бы, что мне тетушка перед смертью шепнула, да боюсь, Кирила.
– Чего ж бояться, София. Чай, не съем.
– В том-то и дело. Добряк ты, Кирилл. Я-то не съем, не скушаю, а другие, может, и косточки обгложут…
– Ну, страсти-мордасти. Ты уж не пугай.
– Тебя испугаешь, гетман!
– Бывший, София, бывший…
– Да по характеру-то? Характер не изменился, нет. Воитель! Только против бабской прыти устоишь ли?
– Устою, София, устою.
– Ой, не зарекайся! Сказать ли, что Катерина Ивановна говорила?.. – Она сама себя хотела остановить, но уже не могла. – Она наказывала, смертно наказывала беречь тебя, Кириллушка, беречь и охранительствовать… царство ей небесное!
В таких полудружеских, полусерьезных разговорах и проходили долгие петербургские вечера. По-родственному: Кирилл да София, София да Кирилл. Графинь не было, не было и гетманов. Кто он, что он?..
А днями Софья Осиповна занималась домом. Не спрашивая, надо аль не надо очередное переустройство. Начала она почему-то с женской спальни, в которой было слишком много «всякой дряни», как она выражалась. Да ведь и традиция: дом после умершего непременно очищается от лишних вещей. Обычно разная обувка-одёжка раздается бедным, да пойми, кто беден, кто богат. Новая полновластная хозяйка – а как же иначе назовешь племянницу? – вещами тетушкиными особо не разбрасывалась, просто приказывала слугам все перестирывать-переглаживать. Да аккуратно все в сундуки складывать. Кирилл Григорьевич, никогда не знавший ни числа, ни назначения женских вещей, да и на половине-то женской бывавший только в пору мужских потребностей, – теперь умилялся распорядительности новой хозяйки и спрашивал:
– Да не устала ли ты, Софьюшка? Право, отдохни.
– Отдохну, Кирила, как дом твой захламленный приберу.
Он не примечал ранее никакого хлама, при доброй-то сотне слуг, да ведь хозяйке виднее.
Устроив по-своему женскую спальню, она и мужской занялась. Известно, там больше служили мужики, одетые в ливреи и бархаты. Исключая, конечно, бельишко. Но и при других исключениях непорядки оказались столь велики, что Софья Осиповна решительно повелела:
– Переселяйся-ка ты, мой друг, на женскую половину, пока там маляры, полотеры, стекольщики да всякие прочие делом занимаются.
– А ты-то, Софьюшка? Ты куда?..
– Да уж куда-то, – отвечала она, оправляя кружева. – Небось, не прогонишь?
– С чего ж мне гнать тебя!
– Вот именно, мой друг. В таких хоромах – одной бабенке места не найдется?
Находилось, конечно. А когда уж стало совсем тесно, Софья Осиповна и на мужской половине уголок незанятый сыскала. Непритязательный и такой скромный, что Кирилл Григорьевич искренне озаботился:
– Да ты не стесняйся, Софьюшка. У одного-то камина, оно теплее.
Верно, когда началась петербургская гнилая зим, кресла сдвигали в единое место, потеснее к огоньку. Софья Осиповна снимала с экс-гетмана пропотевший парик и резонно говорила:
– Не больно лыс ты еще, Кириллушка, чего голову чужим волосьем кутать?
И самолично утирала его полотенцами и орошала прохладной французской водой. Он не мог припомнить, чтоб Катерина Ивановна таким дружеством занималась, и умилялся еще больше:
– Нет, истинно ты в ангелы мне, Софьюшка, дана! Они и не заметили, как присюсюкивать начали. Все Софьюшка да Софьюшка. Все Кирильчик да Кириль-чик. Кому какое дело? Громадный домина гудел от бездельничающих слуг, но в апартаментах было тихо, чисто и уютно. Софья Осиповна распоряжалась только насчет камина, вечернего чаепития, любимой закускихозяина, а мелкое услужение сама справляла. Постель ли оправить, подушки ли помягче взбить, полог ли будуара поплотнее задернуть. Не любила яркого света – и без того разгораясь ярче углей каминных. Остальное хозяин, как всегда, властно решал:
