Александр Дюма - Красный сфинкс
Кардинал велел привести к нему этого таинственного защитника.
Пять минут спустя дверь отворилась и на пороге появился Этьенн Латиль — бледный, вынужденный опереться о косяк, со шляпой в правой руке и с левой рукой на эфесе шпаги.
Опытный физиономист, обладающий превосходной памятью на лица, Ришелье узнал его с первого взгляда.
— Ах, это вы, дорогой Латиль? — сказал он.
— Я самый, ваше высокопреосвященство.
— Вам, кажется, стало лучше?
— Да, монсеньер, и я пользуюсь своим выздоровлением, чтобы предложить вам мои услуги.
— Благодарю, благодарю, — улыбаясь, сказал кардинал, — но у меня нет никого, с кем бы я хотел разделаться.
— Возможно, — согласился Латиль, — но разве нет людей, которые хотели бы разделаться с вами?
— А вот это более чем вероятно, — ответил кардинал.
В эту минуту из боковой двери появилась г-жа де Комбале; она перевела беспокойный взгляд с дяди на неизвестного искателя приключений, стоящего у двери.
— Вот, Мария, — сказал ей кардинал, — будьте, как и я, признательны этому славному малому, первому, кто явился в моей опале предложить мне услуги.
— О, я буду не последним, — сказал Латиль, — просто я был не прочь опередить других.
— Дядя, — сказала г-жа де Комбале, окинув Латиля быстрым сочувственным взглядом, присущим только женщинам, — он очень бледен и, по-моему, очень слаб.
— Тем похвальнее для него. Я знаю от моего врача, время от времени навещающего его, что он всего неделю как вне опасности и лишь три для как встал с постели. Тем похвальнее для него было, повторяю, побеспокоиться ради меня.
— Ах! — воскликнула г-жа де Комбале. — Не тот ли это господин, что едва не погиб при стычке в гостинице «Крашеная борода»?
— Вы очень добры, прекрасная дама; это действительно была ловушка. Но я только что встретил его, проклятого горбуна, и отправил его домой с хорошим ударом шпаги в руку.
— Маркиза Пизани? — воскликнула г-жа де Комбале. — Несчастному не везет. Еще неделю назад он лежал в постели из-за раны, полученной в тот же вечер, когда вас едва не убили.
— Маркиз Пизани? Маркиз Пизани? — переспросил Латиль. Я не прочь узнать его имя. Так вот почему он сказал своим носильщикам: «Особняк Рамбуйе», тогда как я сказал своим: «В Шайо». Особняк Рамбуйе, я запомню этот адрес.
— Но каким образом вы дрались? — спросил кардинал. — Вы же оба едва держитесь на ногах!
— Мы дрались сидя в наших портшезах, монсеньер. Это очень удобно, когда человек болен.
— И вы явились рассказывать это мне после изданных мною эдиктов о дуэлях! Правда, — добавил кардинал, я больше не министр, а раз я не министр, то с этой благой мерой будет то же, что и с другими, какие я пытался ввести: через год все исчезнет!..
Кардинал тяжело вздохнул, и было ясно, что он еще не настолько отрешился от дел этого мира, как хочет показать.
— Но вы говорите, дорогой дядя, — спросила г-жа де Комбале, — что господин Латиль — ведь вас, по-моему, зовут Латиль? — явился предложить вам свои услуги; какого же рода эти услуги, сударь?
Латиль показал на свою шпагу.
— Услуги одновременно наступательные и оборонительные, сказал он. У господина кардинала нет больше ни капитана телохранителей, ни самих телохранителей; вот я и буду для него всем этим.
— Как это нет капитана телохранителей? — раздался за спиной Латиля женский голос. — Мне кажется, что у него по-прежнему есть его Кавуа, который и мой Кавуа тоже!
— А, по-моему, я знаю этот голос, — сказал кардинал. — Идите сюда, дорогая госпожа Кавуа, идите же.
Проворная и кокетливая женщина, хотя ей было уже не меньше тридцати, и первоначальные ее формы начинали исчезать под заметной полнотой, быстро проскользнула между Латилем и дверным косяком, противоположным тому, на который он опирался, и предстала перед кардиналом и г-жой де Комбале.
— Ну вот, — сказала она, потирая руки, — вы и избавились от вашего ужасного министерства и от беспокойства, что оно нам причиняло.
— Как это «нам» причиняло? — переспросил кардинал. — Мое министерство вам причиняло беспокойство, вам тоже, любезная госпожа?
— Ах, я думаю! Я из-за него не спала ни днем, ни ночью. Я все время боялась, что с вашим высокопреосвященством случится какое-нибудь несчастье, и мой бедный Кавуа окажется замешанным в нем. Днем я думала об этом и вздрагивала при малейшем шуме. Ночью это мне снилось, и я внезапно просыпалась. Вы не можете себе представить, какие скверные сны снятся женщине, когда она спит одна.
— Но господин Кавуа?.. — спросила со смехом г-жа де Комбале.
— Спит ли он со мной, не так ли? Бедный Кавуа! Благодарение Богу в недостатке старания его не обвинишь; за девять лет у нас было десять детей — доказательство, что он не очень-то впадал в спячку. Но, чем дальше, тем дела шли все хуже. Господин кардинал увез его на осаду Ла-Рошели, где он пробыл восемь месяцев! По счастью, когда он уезжал, я была беременна, так что время для него не оказалось потерянным. Но господин кардинал собирался увезти его в Италию, сударыня. Вы понимаете? И Бог знает, на сколько времени! Но я так молилась, что, думаю, Господь ради меня совершил чудо и благодаря моим молитвам господин кардинал потерял свое место.
— Спасибо, госпожа Кавуа! — рассмеялся кардинал.
— Да, спасибо, обратилась к ней г-жа де Комбале, — в самом деле, дорогая госпожа Кавуа, Господь явил великую милость, вернув вам мужа, а мне дядю.
— О, — заметила г-жа Кавуа, — муж и дядя — это не одно и то же.
— Но, — сказал кардинал, — если Кавуа не последует за мной, он последует за королем.
— Куда это? Куда это? — спросила г-жа Кавуа.
— Да в Италию же!
— Чтобы он теперь отправился в Италию? Ах, вы его еще не знаете, господин кардинал. Чтобы он меня покинул? Чтобы он расстался со своей женушкой? Никогда!
— Но покидал же он вас, расставался с вами ради меня?
— Ради вас — да. Потому что, не знаю уж, что вы с ним сделали, но он словно околдован вами. Он не очень-то умен, бедняга, и, если бы него не было меня, чтобы вести дом и воспитывать детей, не знаю, как бы он выкрутился. Но расстаться со своей женой для кого-то кроме вас! Гневить Бога, ложась спать с ней от случая к случаю! Никогда!
— Однако долг службы?
— Какой службы?
— Покидая мою службу, Кавуа переходит на службу к королю.
— Да, как бы не так! Покидая вашу службу, монсеньер, Кавуа переходит на службу ко мне. Я весьма надеюсь, что в эту минуту он вручает его величеству прошение об отставке.
— Значит, он сказал вам, что собирается это сделать? — спросила г-жа де Комбале.
— А разве ему надо говорить мне, что он собирается сделать? Разве я не знаю этого заранее? Разве я не вижу его насквозь, словно он хрустальный? Если я вам говорю, что он это сейчас сделал, значит, так и есть!
— Но, дорогая госпожа Кавуа, — сказал кардинал, — место капитана телохранителей давало шесть тысяч ливров в год. Этих шести тысяч ливров будет не хватать в вашем маленьком хозяйстве, а я как частное лицо не могу, естественно, иметь капитана телохранителей с окладом в шесть тысяч ливров. Подумайте о ваших восьми детях.
— Вот как! А разве вы этого не предвидели? А привилегия на портшезы, дающая не меньше двенадцати тысяч ливров в год, разве не лучше места, которое король отнимает и дает по своему капризу? Наши дети? Благодарение Богу с ними все в полном порядке, и вы сейчас увидите, страдают ли они. Входите, маленькие, входите все!
— Как, ваши дети здесь?
— Кроме последнего, родившегося во время осады Ла-Рошели; он еще мал, ему только пять месяцев. Но он поручил присутствовать вместо себя тому, кто должен родиться.
— Как, вы уже беременны, милая госпожа Кавуа?
— Поистине чудо! Ведь мой муж вернулся примерно месяц назад. Входите все, входите все! Господин кардинал позволяет.
— Да, позволяю, но в то же время позволяю, вернее, приказываю Латилю сесть. Вот кресло, садитесь, Латиль!
Латиль безмолвно повиновался. Если б он простоял еще минуту, ему стало бы плохо.
Тем временем вошло все потомство четы Кавуа, выстроившись по росту; впереди был старший, красивый девятилетний мальчик, потом девочка, потом еще мальчик, потом еще девочка и так до последнего ребенка, которому было два года.
Став по ранжиру перед кардиналом, они напоминали трубки флейты Пана.
— Ну вот, дети, — сказала г-жа Кавуа, — это человек, Кому мы обязаны всем — вы, ваш отец и я. Станьте на колени перед ним и поблагодарите его.
— Госпожа Кавуа, госпожа Кавуа! На колени становятся только перед Господом.
— И перед теми, кто его представляет. Впрочем, это мое дело приказывать моим детям. На колени, детвора!
Дети послушались.
— А теперь, — сказала г-жа Кавуа, обращаясь к старшему, — Арман, повтори господину кардиналу молитву, которой я тебя научила и которую ты произносишь вечером и утром.
