Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем
«Если мне, ничего не имеющему в этом городе, причиняет столь острую боль его разрушение, то как же. должно быть велико при виде этого зрелища злорадство того, кто все это учинил?»
Но едва смолкло громыханье пушек, философское умонастроение сапожника уступило место более обыденному ходу мыслей:
«Кто же все-таки выставил в окнах этого дома зажженные свечи? Ну конечно же предатель!»
Эту догадку ничем нельзя было выбить из головы сапожника. Он должен наконец выяснить все до конца.
Нигде не видно было живой души; в зоне огня крепостных орудий нечего было и думать о том, чтобы тушить пожары. Не колеблясь, Михай двинулся в путь, решив в одиночку захватить тайного сигнальщика.
Пощаженный снарядами дом оказался таким же покинутым, как и прочие здания. Двери были распахнуты. Ни привратника, ни жильцов – входи в любую квартиру! Кругом валялась разбросанная по полу одежда и столовое серебро: спасаясь бегством, владельцы не могли их захватить с собой и оставили на божье попечение, доверились людской честности. Сапожник приоткрывал одну дверь за другой, ища кого бы порасспросить из оставшихся в доме, кого позвать на подмогу, взять в понятые. Но во всех трех этажах не видно было ни одного человека. Только в какой-то запертой кухне отчаянно выла забытая собачонка.
Ему пришлось в одиночестве взбираться на мансарду, где якобы обитали пять веселых барышень.
Михай приоткрыл первую дверь и не нашел никого. Распахнутые шкафы с пустыми вешалками свидетельствовали, что отсюда все заблаговременно убрали. Но на подоконнике горела свеча.
Он обошел все пять комнат и не встретил ни души. Комнаты были пусты, но на окнах стояли зажженные свечи. Подсвечниками им служили картофельные клубни. На одном из ветхих столов старик нашел разложенный лист бумаги. На нем был начертан своеобразный алфавит: пять горящих свечей были обозначены пятью точками, а потушенные помечены черточками. Ну, прямо шифрованный код для связи одного города с другим!
Ошеломленный старик озирался вокруг. Узнать бы, чья это работа? Кто здесь орудует?
В пятой комнате он увидел потайную дверь и приоткрыл ее. Дверь вела в темное помещение, – то был проход, упиравшийся в нежилой чердак.
Михай пробирался в потемках. Свет пылающих вокруг домов заслоняли дощатые перегородки.
В одном месте он снова заметил свет, проникавший сквозь высокое окно брандмауэра, из которого был виден соседний дом.
На выступе этого окна сидел какой-то человек, используя карниз брандмауэра смежного дома как скамеечку для ног. Далеко внизу бушевала адская пучина, сплошное море огня; пламя казалось пенистой волной, горячие угли – илом, а над поверхностью этого моря, гонимый ветром, расстилался легкий сизый дымок. Время от времени высоко вздымался столб горящих искр. Дно огненной пропасти было похоже на блестящее озерцо, посреди которого клокотал какой-то быстрый золотой родник. Это бушевал на дне подвала расплавленный металл – владелец дома торговал скобяными изделиями. Сапожник бесшумно, на цыпочках, прокрался к окну и раскрыл глаза от удивления. Но поразило его не грозное зрелище пожара, а человек, который восседал на выступе чердачного окна.
Лицо этого субъекта дышало дьявольской радостью. То было наслаждение, с каким в геенне огненной черт Бехерик раздувает пламя для обреченных на вечные муки страдальцев, издевательство, с каким черт Азазиель вновь сталкивает ногой в пропасть несчастных, тщетно пытающихся из нее выкарабкаться, злорадство, с каким Астарта рукоплещет терзаниям тех, что были принесены ей в жертву. Человек этот уселся на окно со специальной целью полюбоваться гибелью города. Он уперся локтями в колени и поддерживал подбородок кулаком, время от времени сплевывая вниз, в огонь. Один раз он даже громко расхохотался, подняв глаза к раскаленному докрасна небосводу.
А потом стал потягиваться, словно всласть упился, пресытился сладострастным наслаждением. Казалось, он испытывает удовольствие, ощущая на своем лице жар, пышущий снизу.
Вдруг кто-то крепко схватил его сзади за руки. Человек вздрогнул и оглянулся.
– Доброе утро, сударь! – проскрежетал ему в самое ухо сапожник. – Свечки-то пора бы и погасить!
Обомлевший от испуга негодяй сделал отчаянное усилие, пытаясь втиснуться обратно на чердак. По тут карниз смежного брандмауэра, в который упирались его ноги, рухнул, а сапожник между тем сжимал его руки, как клещами.
– Изволите ли вы еще помнить меня? – спросил сапожник, вперив налитые кровью глаза в лицо повернувшего голову человека.
В ту страшную минуту застигнутого врасплох предателя осенила спасительная, как ему показалось, мысль:
– У меня есть десять тысяч форинтов! – прохрипел он.
– Ах, так вот какова цена свечей! – бешено заорал сапожник и сбросил негодяя вниз.
Там, в пучине огня, пенившееся озерцо всего на несколько мгновений подернулось темно-бурым дымом, а затем снова закипело, словно расплавленное золото.
Кто был этот исчезнувший человек, подававший тайные сигналы врагу? Никто никогда этого не узнал. Но жена Салмаша напрасно ожидала возвращения своего исчезнувшего супруга.
Мертвая тишина стояла три дня. Начальнику гарнизона крепости в Буде уже начало казаться, что противник готовится спешно ретироваться, спасаясь от войск, спешивших на выручку к осажденным. Он даже надумал было отрезать венграм путь к отступлению через плашкоутный мост: пустил по течению реки суда с взрывателями и груженные камнем баржи. Но две из них наскочили на опоры Цепного моста и затонули, остальные были перехвачены и потоплены.
Но вот росистым, солнечным утром неожиданно загремели осадные орудия. Их установили за несколько ночей венгерские войска.
Скалистая гора, на которой стояла крепость, вздрагивала до самого основания, казалось, возвещая засевшему за стенами гарнизону, что на этот раз в ворота ломится сам Энкеладос,[112] некогда крушивший Олимп.
Прямо против продольного бастиона грохотали чудовища, пробивавшие бреши в стене, с фланга действовала истребительная батарея. От грома орудий рушились крепостные стены, ураганный огонь подавлял батареи крепости.
Вот оно наконец возмездие – гром за гром! Один колосс встал против другого!
Упираясь плечом в плечо, напрягая все силы, борются два сказочных духа, два джина из волшебного мира, срывающие с неба горящие звезды и мечущие метеоры друг в друга. От топота ног гудит земля, в тысячах их рук оглушительно лязгает оружие. Они стараются повалить один другого на землю и в страшном бою разрывают тучи, выворачивают камни, крушат скалы, извергают огонь – и все это до тех пор, пока один из них не будет повержен во прах, раздавлен, разбит.
И по длительности их поединок подобен поединку великанов. Он продолжается не минуты, как обычная дуэль, а тянется долгие четыре дня и четыре ночи, безостановочно, непрерывно. В одном гиганте слились четыре тысячи душ, и для его гибели нужны четыре тысячи смертоносных ударов; его сопротивление будет не менее грозным.
Четыре дня и четыре ночи звучит эта страшная несмолкаемая музыка; каждый аккорд подобен раскату грома, каждый звук этого небесного концерта достигает соседних планет. Гремят сто пятьдесят орудий. Их музыка начинается с высокого звука, словно рожденного столкновением молний, и спускается все ниже и ниже по октаве до самого нижнего регистра, переходя в ужасающий грохот, напоминающий гул землетрясения и рев вулкана. В крепости горит все, что только может гореть. Выше всего пламя поднимается над крепостным замком – дворцом короля Матьяша. Скорбная месть за сожженный Пешт: один спалил святыню, другой сжигает алтарь!
Все обороняющие крепость батареи на бастионах уничтожены. В главной крепостной стене зияет брешь на менее десяти саженей в длину. Атакующие, захватив соседние здания, вплотную приблизились к ротондам. И все же неприятель не сдается. Он продолжает сопротивление, на огонь отвечает огнем, осыпает осаждающих металлом; ночью он заделывает бреши, пробитые днем, и не считает павших.
Оба противника видят над своей головой сияющий триумфальный венец из звезд, и каждый силится поднять голову выше другого, победить в поединке за этот венец.
Честь и слава героям обеих воюющих сторон: в этой великой битве и те и другие снискали себе славу.
Когда люди сражаются одним и тем же оружием, историк и поэт сохраняют справедливость и к друзьям и к врагам, они воспевают героев.
Но вот противники уже друг против друга. Разверстые пасти пушек почти сомкнулись. Началась борьба за овладение проломом в стене.
Начальники генеральных штабов бросили свои перья, подзорные трубы, угломеры и, выхватив из ножен сабли, сами ведут войска в решительный бой.
– За мной! – восклицает начальник штаба венгерских войск Клейнхейнц, и сам ведет штурмовые части к пролому в крепостной стене. Три выстрела грянули разом и сразили его у рухнувшей стены.
