Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
В первую субботу января — её свободный день — она отправилась поездом в Суссекс. Ей почему-то казалось, что это место ей понравится, что там тепло и солнечно и не похоже на суровый и негостеприимный север. Она имела о Суссексе довольно туманное представление, но одна из сиделок как-то отдыхала на праздниках в Винраше, близ станции Барнхэм, и дала Грэйс адрес миссис Кэйс, хозяйки, у которой она снимала комнаты.
Поезд доставил Грэйс в Суссекс, и она сошла на узловой станции Барнхэм. Не очень-то обнадёживающий вид имела эта станция: несколько навесов из рифлёного железа, пустые загородки для скота и груды жестяных помятых бидонов для молока. Но это не смутило Грэйс.
Она разыскала дорожный столб, на котором было написано «Винраш», и так как на нём было указано, что до Винраша всего одна миля, она пошла туда пешком.
День был ветреный, свежий, зелёный. Запах влажной земли чудесно смешивался с солёным запахом моря. Грэйс вдруг больно поразила мысль, что вот мир так прекрасен, а между тем в нём происходит война, которая увечит лик природы, уродует красоту, уничтожает людей. Её юное лицо омрачилось. Но когда она пришла в Винраш, оно немного просветлело. В ту самую минуту, как она вошла в Винраш, она решила, что все здесь восхитительно. Винраш представлял собой маленькую деревушку, собственно — короткую улицу, выходившую одним концом в поле, другим — к морю. На этой короткой улице в центре помещалась единственная лавчонка с намалёванной от руки вывеской весьма доморощенного вида: «Миссис Кэйс — Бакалея — Мануфактура — Аптека». Признаков аптеки было не слишком много, если не считать пачки слабительных порошков Зейдлица в окне. Грэйс лавчонка очень понравилась, и она долго рассматривала её витрину, узнавала разные вещи, напоминавшие ей детство. Конфеты, которые назывались «Тонкий Джим», действительно очень тонкие и неаппетитные на вид. А вот и другие, большие, красивые шарики, красные с белым, которые являлись сплошным надувательством, потому что, покупая, вы были уверены, что внутри — орешек, а его там не оказывалось. Словом, Грэйс с интересом рассматривала витрину, потом порывисто вздохнула и вошла в лавку. Она вошла так стремительно, что споткнулась и чуть не упала, так как в лавке было темно и она не заметила ступеньки у входа. Когда она со стуком налетела на бочонок с отличным посевным картофелем, из-за прилавка раздался голос:
— О боже, милочка моя!.. Все эта негодная ступенька!..
Прислонясь к бочонку, Грэйс посмотрела на особу, которая только что назвала её «милочкой». Она решила, что это, должно быть, миссис Кэйс, и сказала:
— Ничего, я не ушиблась. Я такая неуклюжая, вечно на все натыкаюсь. Надеюсь, ваш бочонок не пострадал.
Миссис Кэйс ответила, явно довольная собственным остроумием:
— О милочка, я надеюсь, что вы не пострадали.
Грэйс улыбнулась; нельзя было не улыбнуться, глядя на миссис Кэйс, такую забавную, маленькую старушку, горбатую, с круглыми и блестящими, как бусинки, глазами. В горбе миссис Кэйс не было в сущности ничего романтического, — просто у неё был искривлён позвоночник от рахита, которым она страдала в детстве, — а тем не менее горб этот выглядел романтично; голова у миссис Кэйс так ушла в плечи, а глаза были такие круглые, чёрные и блестящие, что получалось комичное впечатление, будто миссис Кэйс сидит на собственных плечах, как старая наседка на яйцах. Пёстрая наседка, потому что кожа у миссис Кэйс была вся в тёплых золотисто-смуглых морщинах, и только под носом было пятно потемнее. Это коричневое пятно под носом наводило на мысль о нюхательном табаке. И действительно миссис Кэйс нюхала табак.
— Я приехала переговорить насчёт комнат, — вежливо продолжала Грэйс. — Моя знакомая, сестра Монгомери, посоветовала мне обратиться к вам.
— Да, да, — миссис Кэйс раздумчиво потёрла руки. — Как же, я её помню, щеголиха такая. Вам комнаты нужны на лето?
— О нет, уже весною, — торопливо возразила Грэйс. И прибавила: — Видите ли, у меня совсем особый случай. Я жду ребёнка.
— Вот как! — отозвалась миссис Кэйс после довольно продолжительного молчания.
— Вот видите, это меняет дело.
— Да, милочка. Это, конечно, меняет дело. Я это отлично вижу.
Грэйс вдруг расхохоталась: миссис Кэйс так усердно уверяла, что «видит», а в лавчонке было так темно!
Миссис Кэйс мигом рассмеялась тоже, но не совсем искренно. Затем сказала:
— Видно, что вы любите пошутить. Но если вы ничего не имеете против, милочка, я бы хотела знать: супруг у вас на войне или где-нибудь в другом месте?
Грэйс ничего не имела против. Грейс рассказала миссис Кэйс о Дэне. Она более или менее подробно объяснила все, и миссис Кэйс успокоилась и к ней вернулась приветливость. Она сказала:
— Я так и думала, уверяю вас, милочка, я всегда по лицу узнаю человека. Но в наше время, из-за этих немцев и когда такие цены на масло, приходится быть осторожной. Может быть, хотите посмотреть комнаты, милочка?
Комнаты были великолепны. По крайней мере, такими они показались Грэйс. Две смежные комнаты на втором этаже. Полы неровные, потолки выпячивались в самых неожиданных местах; чтобы подойти к кровати, нужно было низко нагнуть голову, а в «гостиной» безусловно можно было только сидеть, но не стоять. Зато комнатки были очень чистенькие, со свежевыстиранными и заштопанными кисейными занавесками, красивой олеографией, изображавшей коронацию королевы Виктории, коллекцией птичьих яиц, собранной племянником миссис Кэйс, увеличенной фотографией её мужа (который служил на железной дороге и умер от блуждающей почки) и с чудесным видом из окон на сад.
Сад был длинный, в нём росли вишнёвые деревья, и Грэйс уже представляла себе, какие они будут весною, все в цвету, колеблемые ветром. В поле за садом гуляли коровы, а за полем тянулась аллея вязов. Грэйс стояла у окна, и слёзы навернулись ей на глаза — всё было так красиво, и она подумала о Дэне, и ей от этого стало немножко больно.
Она повернулась к миссис Кэйс:
— Я хотела бы оставить за собой эти комнаты, если вы согласны их сдать.
Довольная миссис Кэйс кивнула головой.
— Пойдёмте ко мне вниз, милочка, выпьете чашку чаю, и мы обо всём потолкуем.
Грэйс и миссис Кэйс сошли вниз, — миссис Кэйс, сходя, держалась за перила, потому что она прихрамывала, — и выпили по нескольку чашек чаю и все обсудили. Теперь миссис Кэйс отрешилась от всяких условностей, и кроме того, жадной она никогда не была.
— Если я спрошу пятнадцать шиллингов в неделю, — сказала она, склонив голову набок, как высматривающая что-то птица, — то, принимая во внимание все обстоятельства, милочка, это ведь не будет слишком много?
— Нет, конечно, — согласилась Грэйс, и дело было слажено без единого возражения с её стороны.
Они продолжали беседовать, и дружеское согласие между ними всё росло. Миссис Кэйс была неисчерпаемым источником полезных сведений. Телефон имеется в деревне, на ферме у старого мистера Пэрселла, и он, конечно, разрешит ей пользоваться им. И отсюда всего три мили до Фиттльхемптона, а в Фиттльхемптоне много хороших докторов. Долго, долго разговаривали Грэйс и миссис Кэйс, и хотя в конце пошли уже интимные подробности о том, как блуждающая почка мистера Кэйс унесла его в рай, разговор вышел удивительно оживлённый и приятный.
Потом, вовремя поспев на поезд, отходивший от станции Барнхэм в четыре десять, Грэйс ехала домой ужасно счастливая и бодрая. Грэйс была бестолкова. Хильда и мисс Гиббс утверждали, что Грэйс и ветрена, и глупа, и флегматична. Хильда и мисс Гиббс направили бы её в солидный родильный дом, с резиновыми тюфяками, наполненными водой, и ваннами, и душем. Они сочли бы Грэйс сумасшедшей, если бы видели, как она путешествовала в Барнхэм и затем прижимала свой немного курносый нос к окну лавки миссис Кэйс.
Возвратившись в общежитие, Грэйс чувствовала себя такой счастливой, что ей захотелось помириться с Хильдой. Сияя, вошла она в комнату сестры. Разрумяненная свежим ночным ветром, с глазами, полными доверия и надежды, она сказала, остановившись на пороге:
— У меня уже всё устроено, Хильда. Я нашла чудеснейшее местечко в Суссексе.
— В самом деле? — холодно заметила Хильда. Она сгорала от желания узнать, куда ездила Грэйс и как она устроилась, но она была слишком горда и слишком задета, чтобы это показать.
Сияние на лице Грэйс померкло.
— Рассказать тебе? — спросила она нерешительно.
— Как-нибудь в другой раз, — сказала Хильда и, взяв со стола журнал, принялась его перелистывать.
Грэйс повернулась и вышла из комнаты. Как только дверь затворилась, Хильда вскочила, чтобы бежать за Грэйс. Но не пошла — характер не позволял. Она стояла хмурая, неподвижная, с выражением муки на бледном лице, потом злобно швырнула журнал в угол. В эту ночь над Лондоном происходила воздушная атака. Когда это бывало, Грэйс обычно спасалась к Хильде в комнату и забиралась к ней в постель. Но в эту ночь, как ни ждала и ни тосковала Хильда, Грэйс не пришла.
