Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
Тётя Кэрри уцепилась за Энн.
— Доктора! — простонала она. — Телефонируйте доктору, любому, чтобы пришёл сейчас же, скорее, скорее доктора!..
Энн достаточно было одного взгляда на тётю Кэрри. Энн была разумная женщина, обычно молчаливая, и, поняв, что случилось нечто серьёзное и страшное, она не стала терять время на расспросы. Она тотчас же побежала к телефону и, проявив сообразительность, позвонила доктору Льюису, который обещал прийти немедленно. Энн подумала минуту, потом на всякий случай позвонила и доктору Проктору, лечившему её самое, и тоже попросила прийти.
Тётя Кэрри между тем помчалась в кладовую за мелом. Она верила, что мел — хорошее противоядие. И, возвращаясь с пакетом мела в руках, вдруг увидела Ричарда, выходившего из гостиной. Он шёл медленно, потревоженный в своих размышлениях непривычной суетой в доме, и, держась за притолоку двери, спросил глухо:
— Что случилось?
— С Гарриэт… — выдохнула тётя Кэрри, в своём волнении так крепко сжав пакет, что из уголка его посыпалась тонкая струйка мела.
— Гарриэт? — повторил тупо Ричард.
Она не могла больше стоять тут, это было выше её сил. Ещё раз вскрикнув, она отвернулась и побежала наверх. Баррас медленно пошёл за ней.
Гарриэт лежала все так же распростёртая на кровати под ярким светом ламп, среди бесконечных рядов склянок. Она уже больше не стонала. Она лежала на боку, скорчившись, с открытым ртом. На распухших и почерневших губах выступила клейкая слизь.
По временам ноги Гарриэт слегка вздрагивали, и при этом к ней возвращалось дыхание, — короткий хрип. Обмирая от ужаса каждый раз, когда слышалось это редкое и короткое хрипение, тётя Кэрри с безумной поспешностью размешала мел и попробовала влить хоть немного в распухший рот Гарриэт. Она была ещё занята этим, когда в спальню вошёл Ричард. Он остановился, совершенно ошеломлённый, глядя на Гарриэт.
— Что это, Гарриэт… — сказал он охрипшим голосом.
Гарриэт ответила лишь тем, что отрыгнула обратно мел тёти Кэрри.
Ричард подошёл ближе в каком-то оцепенении.
— Гарриэт… — снова пробормотал он как пьяный.
В эту минуту торопливо вошёл доктор Льюис, весёлый, с чёрной кожаной сумкой в руке. Но, когда он увидел Гарриэт, весёлость разом с него соскочила. Манеры его резко изменились, и он вполголоса попросил тётю Кэрри телефонировать доктору Скотту, чтобы тот немедленно пришёл. Тётя Кэрри тотчас убежала. Ричард отошёл в нишу окна и остановился там, молча наблюдая, похожий на статую Рока.
Спешно явился доктор Скотт и одновременно с ним доктор Проктор, пришедший пешком из Слискэйля. Все три врача сблизили головы над постелью Гарриэт. Они проделали с ней множество вещей: они что-то впрыскивали ей из маленьких шприцов, и поднимали не сопротивлявшиеся веки Гарриэт, и делали ей выкачивание желудка. Они все выкачивали и выкачивали и извлекли из её желудка поразительное количество всякой всячины. Все увидели, как хорошо Гарриэт обедала в этот день, — просто невероятным казалось, что можно поглотить такое количество спаржи. Но Гарриэт этого не видела. Гарриэт ничего больше не могла видеть, так как она была мертва.
Наконец, после последней попытки воскресить её, докторам пришлось признать своё бессилие, и доктор Льюис, отирая лоб, подошёл к Ричарду, все ещё неподвижно стоявшему в нише окна.
— Я очень сожалею, мистер Баррас, сэр… — (Видно было, что он искренно огорчён.) — Но боюсь, что мы ничего больше сделать не можем.
Баррас не сказал ничего. Доктор Льюис, взглянув на него, заметил, как сильно бились жилы у него на висках, как густо побагровел лоб, и к его сочувствию примешалась инстинктивная мысль, что у Барраса, должно быть, высокое кровяное давление.
— Мы сделали всё, что было возможно, — добавил он.
— Да, — отозвался Ричард каким-то чужим голосом.
Доктор Льюис испытал новый прилив сострадания. Он опечаленно посмотрел на Барраса. Разумеется, он не подозревал, что тот, на кого он смотрел, в сущности был убийцей Гарриэт.
XVII
Даже Хильда была потрясена. После того как они с Грэйс возвратились в лазарет с похорон матери, она много недель была молчалива и задумчива. Теперь она должна была признать, что дома, в «Холме», неблагополучно. Расстроенная, она делала резкие замечания больным, грубила Нессу и отдалась работе с неутомимой энергией. А с Грэйс опять обращалась деспотически, была нежна и ревнива.
Был конец их свободного дня, и сестры медленно шли по Риджент-стрит, направляясь к Оксфордской площади, чтобы сесть в автобус, идущий к Найтсбриджу. Хильда, заканчивая резкую обличительную тираду на тему об унизительных домашних передрягах, саркастически посмотрела на Грэйс:
— Ты ведь такая любительница все улаживать. Вот тебе случай — поезжай домой и попробуй это сделать.
— Нет, — возразила спокойно Грэйс, — от меня теперь мало было бы пользы дома.
— Что ты хочешь сказать?
В эту минуту их автобус подъехал к стоянке.
Грэйс подождала, пока они уселись на свои места. Затем сообщила Хильде, что ждёт ребёнка.
Хильда ужасно покраснела. Казалось, ей сейчас станет дурно. Она сидела молча и совершенно неподвижно, пока кондукторша получала с них за проезд. Потом сказала тихо, тоном глубоко уязвлённого человека:
— Мало тебе было этого брака! Как будто и без того мало неприятностей в последнее время. Ты просто глупа, Грэйс, ужасно глупа.
— А я не нахожу, что поступаю глупо, — отвечала Грэйс.
— Зато я это нахожу, — отрезала Хильда, бледная и озлобленная. — Ничего нет хорошего в таких «детях войны».
— Я никогда этого и не говорила, Хильда. Но мой, может быть, и будет хорош.
— Нет, ты просто дурочка, — прошипела Хильда, сурово глядя перед собой. — Сначала потеряла голову с этим Тисдэйлем, а теперь ещё это. Тебе придётся уйти из лазарета. Чёрт знает, что такое! Я не хочу иметь ничего общего со всем этим. Я и до сих пор держалась в стороне от семейных дрязг, и вперёд в них вмешиваться не стану. Боже, как это глупо, какая свинская пошлость! По всей стране это делают теперь все глупые, банальные, пошлые девчонки! Отдаваться «героям войны» и рожать от них «детей войны»! О господи, какая мерзость! Я не желаю иметь со всем этим ничего общего. Можешь убираться прочь и рожать своего поганого младенца, где хочешь.
Грэйс промолчала. Грэйс придерживалась простого правила: ни чего не говорить там, где молчание — лучший ответ. Между ней и Хильдой в сущности не было больше настоящей близости уже со времени её брака с Дэном. А тут ещё эта новость. То, что Грэйс, которую Хильда баловала и опекала, милая маленькая Грэйс, засыпавшая в детстве в её объятиях, ждёт ребёнка, «дитя войны», оскорбляло Хильду, вызывало в ней отвращение, заставило её дать клятву, что она не будет иметь ничего общего «со всей этой грязью». Слёзы стояли в глазах Хильды, когда она чопорно поднялась и вышла из автобуса.
Таким образом, Грэйс предстояло самой устраивать свои дела. На следующее утро она отправилась к мисс Гиббс. По традиции мисс Гиббс полагалось отнестись к ней ласково, но мисс Гиббс отнеслась к ней не лучше, чем Хильда. Она сказала, гневно блеснув зубами:
— Мне до смерти надоели эти истории, сестра Баррас. Для чего вас сюда приняли, как вы полагаете, — чтобы ходить за ранеными или чтобы разводить потомство? Мы взяли на себя труд обучить вас с той целью, чтобы вы были полезны в лазарете. И вот как вы нас вознаграждаете! К сожалению, должна сказать, что я не слишком вами довольна, сестра Баррас. Вы не то, что ваша сестра. Она не придёт заявлять, что у неё будет ребёнок. Она знает свою операционную и делает своё дело. За последний месяц у вас три выговора за небрежность и болтовню в коридорах. А теперь вы являетесь ещё с этой новостью. Создаётся трудное положение. Я недовольна вами. Можете идти.
Грэйс уже начинала чувствовать себя так, как будто она вовсе не замужем. Хильда и мисс Гиббс отнеслись к её беременности как к чему-то весьма неприличному. Но Грэйс нелегко было привести в уныние. Она была простодушна, наивна, беспечна, была самым нетребовательным существом на свете, но обладала способностью сохранять душевное равновесие во всяком, как выразилась бы мисс Гиббс, «трудном положении».
И Грэйс принялась собственными силами проводить в жизнь свои планы. После похорон матери её ещё больше пугала перспектива возвращения домой. Она написала тётке, и ответ тёти Кэрри, полный невысказанных опасений и благочестивых наставлений, с взволнованной припиской в конце, дважды подчёркнутой, убедил Грэйс, что домой ехать ей нельзя.
Она посидела в раздумье над письмом тёти Кэрри и решила, что надо делать. Грэйс легко принимала решения. Какой-нибудь вопрос, который Хильду тревожил бы целых две недели, Грэйс совсем не волновал, она, казалось, и не задумывалась над ним и шла прямо к цели. Грэйс обладала способностью делать из слона муху. Это объяснялось тем, что она никогда не думала о себе.
