Борис Поляков - Кола
– В дому готово уже.
Лопарь и брат Сулля сидели на прежнем месте. Анна Васильевна рюмки на стол подавала. Одну отдельно поставила, на тарелку. Суллю – понял Андрей. Ему все казалось – нелепая ошибка произошла. И тяготился молчанием: как спросить, что стало с Суллем? Брат все-таки. Ему память гораздо тягостнее.
Постепенно в дом набивались люди. Стояли в дверях, садились на лавку, смотрели молча. На них косился брат Сулля. Никита принес два полуштофа (стекло запотевшее – видно, из погреба).
– Что хотят люди? Почему смотрят? – спросил лопарь.
Никита выбил пробку, налил рюмку Сулля, глянул на дверь.
– Они знали Сулля. Пришли соболезновать. Отдать долг.
Брат Сулля впервые, наверное, оживился. Он спрашивал лопаря тихо, слушал и опять спрашивал:
– Они должны Суллю? – перевел, наконец, лопарь. – Сулль про это не говорил. Но как брат и теперь хозяин он может принять долги. Пусть каждый назовет, сколько.
Никита опустил руку, на лопаря посмотрел, на брата Сулля.
– Вот те хрен! – сказал Афанасий. Глаза его зло смеялись. Он хотел еще что-то сказать язвительное и не успел. Народ в дверях расступился: вошли городничий, Герасимов, поп. Это нежданно было. Все встали, даже брат Сулля. Андрею вспомнился суд стариков. В арестантскую городничий приходил с Суллем.
Анна Васильевна вышла вперед и, лишь только они покрестились на образа, поклонилась:
– Милости просим, пройдите. Помяните доброго человека.
– И мы о горе услышали, – сказал Герасимов.
Нюшка подала городничему стул, он кивнул ей, и она вспыхнула, опустила глаза. Андрей хотел незаметно выйти, но Афанасий взял его за локоть, сдавил.
Поп помолился и благословил стол.
– Поминки скромные у нас, – говорила Анна Васильевна. – Кутья из гречихи да пирог рыбный.
Никита наливал в рюмки. Афанасий скрестил руки, навалился на стол, хмуро разглядывал брата Сулля.
– Господа тоже пришли отдать долг Сулль Иванычу, – сказал Афанасий и кивнул лопарю. – Переведи-ка. Пусть он и с них получит.
– О чем разговор? – спросил городничий.
– Говорит, если люди пришли отдать долг его брату памятью, он готов принять и деньгами, – усмешка у Афанасия привередливая.
– Афанасий! – сказала Анна Васильевна. – Уймись.
– Готов принять, да не знает, кто сколько должен, – продолжал Афанасий. – И Сулль ему про это не говорил.
– Кому велели уняться? – строго спросил Никита.
Молчание за столом неловкое наступило. Городничий взял свою рюмку, сказал брату Сулля:
– Мы все в долгу перед Суллем. Вся Кола. Это долг памяти. Ваш брат был другом нашего города. И мы всегда будем помнить это. Помнить и чтить. В этом наш долг.
Лопарь, помогая себе руками, переводил. Все вслушивались в чужой язык. На нем говорил и Сулль в незнакомой для них своей жизни. А брат, похоже, обиделся за свою ошибку, опять расправил плечи и окаменел.
Благочинный поднял рюмку, перекрестился.
– Светлой памяти раба божьего Сулля. Пусть земля ему станет пухом.
– За помин души его, – сказал городничий.
Выпили, молча ели кутью. За столом тихо было, лишь Афанасий не мог уняться, говорил городничему:
– А гости еще не сказали, что стало с Суллем. Твердят лишь, что бог прибрал. Может, вы спросите?
– Афанасий! – Никита наливал рюмки.
– Спросим, – сказал благочинный. – А ты наливай спокойно.
Брат Сулля заговорил тихо, и лопарь Никите переводил:
– Вы обещали помочь. Показать, где акулий товар. Судно ждет. Оно стоит дорого. Надо идти сегодня.
– Хорошо, – сказал Никита.
Брат Сулля настойчиво продолжал, показывал на себя пальцем.
– Это он нанял судно, – говорил лопарь. – Он, брат Сулля.
– Понятно, что он, – сказал благочинный.
– Надо идти сейчас.
– Сейчас? – удивился Никита.
– Он не может ждать.
Никита обиделся:
– Зачем же застолье рушить? Отведем поминки, и тогда с богом.
– А братец-то не очень похож на Сулля, – сказал благочинный. – Тот людей уважал. Да, можешь перевести. Пусть не спешит. Товар никуда не денется. И еще скажи: мы хотим знать, что стало с Суллем. Он на здоровье не жаловался, когда был в Коле.
За столом, на лавке, в дверях стало тихо. Слушали, как отвечал брат и снова переводил лопарь.
– Весной лед слабый. Сулль ехал один. Случилась беда. Олени мокрые прибежали. И сани мокрые. Тоже в реке были. Никто не знает, как олени остались живы. А Сулля бог позвал.
Тихо плакала Анна Васильевна, вытирала слезы. У Нюшки тоже полные глаза слез. Она закусила губу, ткнулась в плечо Никиты.
– И тело его не нашли? – спросил городничий.
– Нет.
– Может, он и сейчас жив?
– Давно было, в марте.
– И не знаете, сам ли он оплошал или насилие совершилось над его жизнью?
– Других следов на снегу не видели.
Андрею представился светлый день, поле льда на реке, пролом как яма, черная в нем вода. Она жжет холодом, одеждой тянет на дно. Олени взбесились от страха, скользят по льду судорожными ногами, но сани тоже в воде. И руки цепляются то за них, то за край льдины. В тишине всплески черной воды да загнанное дыхание оленей, и совсем на исходе силы. Нет надежды на помощь, а жить так хочется. И крик отчаяния вырывается слабым хрипом.
– Н-да, – протянул городничий. – История.
— Такой промышленник опытный, – сказал Герасимов.
– Большое горе в ихней семье, – лопарь показал на брата Сулля.
– Большое, – кивнул ему благочинный.
Городничий взял свою рюмку, поднял ее.
– Мы должны выпить за родителей Сулля. По обычаю русскому мы желаем здоровья им и долгих лет жизни... Переведи.
Брат Сулля согласно кивнул, а когда выпили, снова тихо стал говорить лопарю.
– Надо идти, – перевел тот Никите. – Вы обещали.
– Кто с ними пойдет? – спросил городничий.
Никита глянул на Афанасия:
– Придется тебе.
– Как скажешь.
– А ковать? Вы веление ратуши по пожарам знаете?
– Я останусь с подручным, – сказал Никита.
Герасимов с городничим переглянулся, с благочинным.
– Может, лучше парня послать? – И кивнул Андрею. – Андрей, да?
– Андрей.
– Ковать надо не мешкая, – сказал городничий, – время такое.
– Но в становище могут товар не дать. Сами знаете, как сейчас – норвеги! Еще, не дай бог, грех случится... – возразил Никита. – А Афанасия знают.
– Могут не дать. – Герасимов опять посмотрел на благочинного и на городничего. – Если бумагу охранную написать от ратуши?
– Что ж, – городничий смотрел на Андрея, – можно бумагу дать. Как, Андрей?
– Если велите, – Андрей посмотрел на Никиту, и тот кивнул.
– Велим.
– Тогда посошок – и с богом, – сказал благочинный. – А ты давай-ка переведи: мы все кланяемся родителям Сулля и шлем наши соболезнования. Мы всегда будем помнить его. Весь город Кола.
Брат Сулля слушал, не поднимая глаз, кивал. Потом пробурчал недовольное что-то. Лопарь перевел:
– За это Сулль потерял уважение.
– За что – это? – городничий насторожился.
– Когда Сулль приехал из Колы...
Молчание нехорошее за столом стало.
– Выходит, ему не стоило ходить в Колу? – спросил городничий.
– Да, это была ошибка.
Во все уличные окна светило солнце. На тарелке от рюмки Сулля тень длинная протянулась, играла светлыми бликами. Андрей испуганно оглядел всех: короткие, длинные ли, но тени имели за столом все.
– Не будь Сулль вашим братом, – медленно говорил городничий, – вы бы тоже пошли с оружием на Колу?
И лопарь погодя перевел:
– Сын не должен перечить своим родителям.
– Они против грабежа были?
– Войны, – перевел лопарь.
– Это войной хотели назвать?
Лопарь перевел, и брат Сулля глянул на Шешелова, кивнул.
– Если бы колян не было, Сулль, может, и сейчас жив был. – Лопарь будто сам испугался сказанного, перекрестился.
– Так, – лицо городничего посуровело. – Это уже яснее. – И спросил Герасимова: – Он верно все переводит?
– Верно, – Герасимов лопарю улыбнулся. – Мы ведь давно знакомы.
– Тогда скажи своему хозяину: коляне тут есть и будут. Пусть это помнит. И еще скажи: нам сдается, он знает – его брат утонул не просто, – да сам многого опасается.
– Против Сулля кишка тонка, – подхватил Афанасий.
– Это не надо переводить, – поспешно сказал благочинный. – Не надо.
– Вам не понять нашей жизни, – вскоре сказал лопарь. – Не судите и будете несудимы. Мы сами уж.
– Вы сами, верно, – сказал городничий. – А жаль...
– Не надо про это с ним, Иван Алексеич, – попросил благочинный. – Поминки все же. Пусть только добрые слова будут.
Городничий замолк, опустил глаза. Сказал покорно и тихо:
– Пусть.
– Пообещайте ему бумагу охранную, – сказал Герасимов.
– О родителях лучше, – сказал благочинный.
Городничий поднял глаза, смотрел на брата Сулля, на лопаря.
