Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)
— Прошу выйти, пане гетман польный: вы в плену!
Калиновский с опущенной головой стал на землю.
— Pereat mundus, fiat justitia [Правосудие должно свершиться, хотя бы мир погиб (лат.)], пане Калиновский, — сказал Богдан Хмельницкий, нахмурив брови, и поехал дальше.
Вдруг его конь опустил голову и зафыркал. Перед ним лежал безухий казак, порубленный и посеченный, а рядом — другой, с бородой. Этот был еще жив. Старшины сняли шапки и склонили головы.
— Умер Верига, как надлежит казаку, — сказал Хмельницкий. — Так же следует и похоронить. А Никитина вылечить во что бы то ни стало!
Николай Потоцкий сидел, забившись в глубь кареты, пока Василь Давило не вытащил его за шиворот. Уже став на землю, коронный гетман фыркнул:
— Прочь руки, хам!
Богдан Хмельницкий невольно подался вперед. Видно было, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не броситься на этого кровопийцу, похожего на паука, насосавшегося человечьей крови.
— Ты меня искал, пане Потоцкий, чтобы запороть плетьми, — сказал Хмельницкий с кривой усмешкой. — Я самолично прибыл!
— Не спеши радоваться, хлоп! — огрызнулся Потоцкий. — Вот как потянут тебя татары на аркане в Крым... Чем ты заплатишь им за помощь?
— Тобою, пане Потоцкий, заплачу татарам, тобою и гетманом польным. Отведите коронных к перекопскому мурзе!
На пригорке Богдан Хмельницкий остановился. Позади стали бунчужный с бунчуком и хорунжий с малиновым знаменем.
На гнедом коне прискакал Максим Кривонос и стал по правую руку. За ними выстроилась генеральная старшина. Перед ними расстилалась лощина, покрытая разбитыми возами, трупами людей и лошадей...
Отдельные казаки еще рыскали по полю боя, добивая врага, а остальные собрались под знамена. Заиграли трубы, забили барабаны, зазвучала команда, и, сотня за сотней, казаки начали проходить мимо гетмана с криками: «Слава гетману Хмельницкому!», «Живи, гетман!», «Будь здоров, батько наш!» Кобзари останавливались перед ним и под звуки кобзы славили победителей. Знаменосцы бросали к ногам знамена разбитых польских полков. Их уже было около ста, а все еще несли и несли. Поверх знамен положили пять гетманских булав, четыре бунчука, провезли тридцать три пушки, две органки, провели более шести тысяч пленных. Среди них был воеводич Сенявский, и черниговский каштелян Ордживольский, пан Казановский, и бывший комиссар Комаровский... Более ста высокородных шляхтичей и войсковых начальников прошли с низко опущенными головами.
Богдан Хмельницкий видел, что под Желтыми Водами и сегодня, под Корсунем, была разбита вся польская армия на Украине. Он понимал, что Польша может выставить еще не одну армию, и в десять раз большую, но о корсунской победе слава пройдет по всей Украине и умножит его силы в десять, во сто раз.
ДУМА ДЕСЯТАЯ
Ходит ляшек по улице — сабельку сжимает,
Казак ляха не боится — шапки не снимает.
Стал за плетку лях хвататься, а казак — за обух браться, —
Придется тебе, вражий сын, с душой расставаться.
ПОКАТИЛОСЬ ЭХО ПО ДУБРАВАМ
I
Повстанческий отряд Тихона Колодки направлялся к Корсуню, но Богдан Хмельницкий, разбив поляков, пошел на Белую Церковь. Пока повстанцы обходили города, в которых еще держались гарнизоны, Хмельницкий со своим войском отошел уже к Черкассам. Узнав об этом, чернобыльцы растерялись: может, и воевать уже не надо? Они привыкли за это время, что в трудную минуту им не тем, так другим помогала Ярина. Обратились к ней и теперь.
— Как бы ты, Ярина, посоветовала?
— А я что знаю? — смутившись, отвечала она. — Гайчура воюет, — может, и на вас еще панов хватит.
— У Гайчуры тысячи три будет, а у нас и сотни не наберется, — заметил Колодка.
— А кабы вместе?
— Эге, молодица дело говорит, — одобрительно кивнул головой старший из повстанцев.
Колодка не ответил. Он понимал, что это означало бы потерять свою самостоятельность, да и Ярина тогда уедет, а этого он уж никак не хотел. Он отрицательно покачал головой. Так они миновали еще несколько сел. В них уже не осталось ни одного поляка или католика, ни одного рендаря или урядовца. Имения и корчмы были разбиты, хлеб роздан, и селяне, теперь оживленно обсуждали зазывной лист полковника Кривоноса.
— Какой лист, где? — так и рванулась, услышав имя Кривоноса, Ярина.
— Да тут принес один, что у кривоносовцев был.
У Ярины от этого известия и от возможности расспросить о Максиме голова закружилась. Она хотела пробиться вперед, но селяне стояли сплошной стеной. В центре толпы парубок что-то рассказывал, должно быть про Максима, потому что селяне дружно отозвались:
— Этот за нас стоит, за простой люд.
— Он и сам немало горя хлебнул!
— Вот он же и пишет вам! — И начал читать: — «Не слушайте панов, не слушайте урядовцев, как невольники, а приходите все ко мне! Отцы наши не знали никаких панских законов на этих политых нашей кровью полях...»
— Не знали, не знали... — гудели крестьяне.
Ярина вслушивалась в каждое слово, стараясь увидеть за ним живой образ Максима, — ведь это же его слова. Что-то знакомое было и в голосе, но она никак не могла его вспомнить. Попробовала опять протиснуться, но и на этот раз ей удалось только увидеть сквозь толпу молодого парубка в дорогом жупане не по росту. Лица разглядеть она не смогла, а знакомый голос продолжал:
— «...Хватит уже панам с нас шкуру драть непосильными податями, непосильной барщиной и рабской данью облагать!»
— А верно, верно!
«...Нет иных мер против тех обид и надругательств, как только сломить панов нашей силою и всех их прогнать либо истребить! Вставайте же, все трудари, и добудем себе свободу сейчас либо никогда!»
«Максим, Максим! — твердила до глубины души потрясенная Ярина. — Ведь и тогда на хуторе он это же говорил Мусию...» И она вдруг кинулась прямо в толпу, чтобы хоть одним глазком взглянуть на казака. Это же Кондрата голос. Мусиева Кондрата! Правда, правда! А он, увлеченный, продолжал:
— «...Клянусь, что не пожалею ни сил, ни жизни. Готов на все, чтобы добыть свободу и избавиться от панов!..» Вот что тут написано! — закончил Кондрат.
— Написано по-нашему! — сказал один из толпы. — Такой доведет до дела!
— К нему и я пойду. Он, говорят, с Хмелем вместе.
— За нас поднялись: всем христианским миром пристать можно!
— И приставайте! Всех принимаем, кто за волю постоять хочет.
Селяне порасступились, и Ярниа смогла протиснуться вперед. Перед ней стоял Кондрат Шпичка, возмужалый, хотя и с такой же, как бывало в Пятигорах, несмелой улыбкой. Первым порывом Ярины было броситься к Кондрату, закрыть ладонями глаза — и пускай угадывает; потом хотела просто окликнуть, поздороваться и расспросить, но и этого застыдилась на людях. Пусть сам узнает! А может, она уже так постарела, подурнела, что даже тот, с кем вместе росла, не признает ее? Она стояла, взволнованная, и смотрела на Кондрата широко открытыми глазами.
Казак сначала только посмотрел на Ярину, потом взглянул еще раз, пораженный ее миловидностью, и наконец часто замигал глазами, Ярина чуть улыбнулась, и ямочки показались у нее на щеках. Теперь уже не было ни малейшего сомнения, но Кондрат все еще колебался и нерешительно произнес:
— Вроде бы... Или ошибся?..
— Нет. Кондрат, не ошибся!
— Ярина! Ты жива? Да ведь... — Он не договорил и умолк, так как крестьяне с любопытством стали прислушиваться к их словам. — Я сейчас, я тебе расскажу. — И снова обратился к крестьянам: — Кто хочет пристать к полковнику Кривоносу, а он правая рука самого гетмана, — эти слова были сказаны больше для Ярины. — Тот пускай явится утром сюда, на выгон. Здесь все и решим! Решим и как поставить власть на казацкий лад.
Когда они остались одни. Кондрат поведал ей все: и почему он не поверил своим глазам, увидев Ярину, и про смерть Христи.
— Гаврилов Семен, сказывают, попал к татарам в полон, а другие хлопцы где-то погибли, умерла и моя мать. А в бою под Корсунем... твой отец... — и он запнулся.
Ярина побледнела.
— Говори, говори, что с отцом?
— Похоронили его в одной могиле с казаком Покутой. — И скороговоркой, чтоб чем-нибудь отвлечь ее внимание, продолжал: — Я первый раз видел, как хоронят казака: ночью саблями выкопали яму, потом в полах жупанов землю носили, высокую могилу насыпали, а на маковке кургана поставили боевое знамя. А после справляли поминки и до самого утра стреляли. Тато говорит, лучшей смерти и не надо!
Ярина не выдержала, упала головой Кондрату на плечо и горько заплакала.
Утром на майдане у церкви собралось почти полсела. Прибыл в полном составе и чернобыльский отряд, Тихон Колодка сначала решил, что Ярина встретила мужа, но Кондрат все рассказал, даже о том, что она жена корсунского полковника Кривоноса. Колодка совсем растерялся: ведь он держался с ней, как с простой казачкой, даже вздыхал по ней. И потому, когда Ярина, как всегда, хотела сесть на коня, чтобы ехать вместе с повстанцами на майдан. Колодка смущенно сказал:
