Генри Мортон - Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара
Здесь произошла очередная смена ландшафта, столь же резкая и драматическая, как повсюду в Испании. Дальше росли тополя и виноград, простиралась огромная равнина, чья почва была кирпично-красной. Шахтеры разъезжали на велосипедах. Потом потянулась полоса унылых болот. Хотя уже почти стемнело, крестьяне все еще трудились на сенокосе, и запряженные быками телеги медленно катились к деревням. Уже стемнело, когда я приехал в Асторгу, где остановился выпить café con leche и потом обнаружил, что следовало заказать какао — здешнее коронное блюдо. Это странный маленький болотный городок с пласой, обрамленной аркадами, и старинной ратушей, где отбивают часы две механические фигуры, марагато и марагата[142], в мешковатых штанах и серебряных побрякушках, какие Форд описывал столетие назад, но теперь их уже не увидишь. Эти таинственные люди все еще существуют, но никто не знает их корней, хотя некоторые полагают, что они произошли от берберов.
Стало совсем темно, и я начал раскаиваться в своем решении попасть в Леон сегодня вечером, потому что дорога шла через пустоши и болота, которые я скорее чувствовал, чем видел. Я приехал в темную деревушку, где фары выхватили из мрака молодых людей, торжественно совершающих вечерний paseo: девушки группками по трое-четверо, юноши вместе — будто в городе. Отсутствие фонарей необычно для испанской деревни, и я задумался, не отключилось ли электричество. Потом я нырнул к огням Вегельины и пересек мост над Орбиго. Это была декорация к нелепому подвигу 1434 года, известному как paso honroso[143]: тогда истинный Дон Кихот с железной цепью вокруг шеи — залогом покорности желаниям возлюбленной — удерживал мост с девятью товарищами и вызывал на смертный бой любого проезжающего рыцаря, который отказывался согласиться, что дама порабощенного страстью прекраснее всех в мире. Странным кажется, что такой рыцарский архаизм, обычный для тринадцатого века, мог проявиться всего за восемьдесят пять лет до открытия Америки. Но еще более странно, что этого странствующего рыцаря следовало принимать всерьез: как рассказывают, в итоге за тридцать дней, пока он с друзьями удерживал мост, произошло не менее семисот двадцати семи стычек, в ходе которых один рыцарь был убит, а несколько ранены. Так обычаи тринадцатого века продержались в Испании до пятнадцатого; и даже в столь близкие к нам времена, как семнадцатый век, севильский дон вызывал на бой любого благородного мужа, который сомневался в Непорочном зачатии.
Наконец я увидел огни Леона, и только подписывая гостиничные бумаги, которыми в конце концов наверняка будут растапливать камины в полицейских участках по всей Испании, я ощутил, насколько устал. Вот одна из радостей нелепого режима дня, существующего в Испании: когда ты приезжаешь в одиннадцать часов, зевающий официант не говорит тебе, что хотя с кухни «все ушли», он, пожалуй, сможет раздобыть бутерброд с сыром — напротив, ты находишь ресторан набитым битком, а официант указывает тебе столик с поклоном и улыбкой.
Я чувствовал себя слишком усталым, чтобы спать. Когда же я наконец забылся, меня захватили сны о сэре Джоне Муре и его отстающих солдатах, о Суэро де Киньонесе, удерживавшем мост у Вегельины, и о двух старушках в черном, ползущих на коленях. Я проснулся чуть позже пяти и выглянул в окно. Леон выглядел молчаливым и сонным.
Большое кафе на пласе было закрыто, но все еще светилось, стулья уносили внутрь и ставили вверх ногами на столы. Я посмотрел налево и увидел незабываемое зрелище. Башни Леонского кафедрального собора поднимались на фоне ночного неба, которое только начинало бледнеть, а над ними сияли Венера, Юпитер и один из гигантов — наверное, Альдебаран, — все в ряд, словно три огромных фонаря рассвета.
§ 2По легенде, Господь однажды созвал святых покровителей Европы и предложил пожаловать любые добродетели, какие они только пожелают для своих стран. Святой Иаков попросил, чтобы испанцы обладали большим умом и красотой, чем любой другой народ в мире, и Бог выполнил его просьбу. Но так велика была любовь святого Иакова к Испании, что он не смог устоять и не попытаться получить еще немного — и добавил: «И лучшее правительство на земле». Это разгневало Всемогущего, который провозгласил: «Нет! В Испании вообще никогда не будет никакого правительства!»
Тем не менее Испания может похвастаться большим количеством столиц, чем любая другая страна Европы: Овьедо, Леон, Бургос, Толедо, Севилья и Вальядолид все в разное время были резиденцией двора и правительства. Это придает испанской истории ощущение движения и атмосферу военной кампании, словно штаб армии перемещался во время наступления — впрочем, примерно так и происходило. Королевское достоинство Леона появляется в истории довольно рано — когда христианские королевства почувствовали себя достаточно сильными, чтобы спуститься с гор и немного продвинуться на юг. Увы! Жестокий аль-Мансур, разрушивший Сантьяго, превратил Леон в руины, и его муэдзины сзывали мавров на молитву с минаретов, сложенных из трупов. Но с живучестью римского легионерского лагеря — название «Леон» есть память о Legio Septima[144] — старый город поднялся из пепла и снова храбро стал столицей. Это произошло в 1001 году — в то время, когда в Англии Этельред Неразумный планировал резню данов.
Я нашел город неинтересным и бесформенным, за исключением нескольких зданий. Величие Леона, как и Овьедо, осталось в прошлом, слишком отдаленном, чтобы сохранилось много видимых следов; и, в отличие от Бургоса, он не поражает мгновенно взор и разум. Пятиминутная прогулка от отеля привела меня к кафедральному собору, где я повосхищался богато украшенными резьбой западными дверями с изображением последствий Трубного гласа, каковые наверняка волновали многих средневековых крестьян. Ангелы и бесы энергично снуют среди могил, отделяя хороших людей от плохих. Праведники стоят слева, красиво наряженные и явно довольные собой, а мальчик играет им на переносном органе. Неспасшихся грешников, совершенно обнаженных, вытаскивают из могил бесы и либо кланяются им, как важным персонам, либо швыряют ненасытным демонам, которые, не в силах ждать, пожирают бедняг с головы. Замечательна центральная композиция — молодой мужчина монаршего облика грациозно, словно в этом не может быть сомнений, идет к спасшимся, но ангел останавливает его с любезным и почтительным видом свадебного шафера, явно говоря: «Пожалуйста, сэр, пройдите на другую сторону».
Я вошел через западные двери — во Францию! Леонский собор — один из величайших сюрпризов Испании. Я оказался в оранжерее средневековых витражей, чьи архитекторы старались использовать как можно меньше камня, чтобы оставить как можно больше места для стекла. После темных соборов Испании эффект ошеломительный. Повсюду огромные окна, так что посетитель застывает, пораженный разнообразием и яркостью цветов. Здесь собраны все чудесные краски настоящего старинного церковного стекла: кобальтовая синева, медная зелень, марганцевый пурпур, оттенки желтого и великолепный рубиновый красный и красно-коричневый. Я был совершенно зачарован этим сияющим величием красоты и дивился, как вышло, что Леон решил построить собор, столь непохожий на что-либо в Испании — церковь, которая вместо того, чтобы изгонять свет, как большинство испанских церквей, приглашает его внутрь. Как архитекторы, которые воспитывались в традициях Сен-Дени, Шартра и Реймса, должно быть, ждали мгновения, когда смогут увидеть игру яркого испанского солнца на стекле! Когда я был в соборе, как раз светило солнце, разливая мозаику цвета по всему храму. Можно было протянуть руку и смотреть, как пальцы окрашиваются в пурпурный, желтый и красный. Это самая радостная и нарядная церковь в Испании — и, в своем роде, самая красивая. Там словно все время играет музыка. В соборе есть чудесные вещи: старинные гробницы, скульптуры и так далее, но я мог смотреть только на сказочные цветные стекла.
Я подумал, как нередко думал в Испании, что одной из главных функций средневековой церкви было наставлять неграмотных и давать им картины, которые они смогут понять, чтобы они восприняли историю евангелий и легенды о святых — романы средневекового мира. Можно ли представить лучшую книжку с картинками, чем эта церковь, чьи иллюстрации озарены Божьим светом?
Выходя наружу, я снова рассмотрел Страшный суд и заметил, что злых еще и варили, а не только пожирали живьем. Вийон представлял сцену вроде этой, когда вложил в уста своей матери этот трогательный стишок, который начинается так:
Нища я, дряхла, старостью согбенна,
Неграмотна и, лишь когда идет
Обедня в церкви с росписью настенной,
Смотрю на рай, что свет струит с высот,
И ад, где сонмы грешных пламя жжет.
Рай созерцать мне сладко, ад — постыло…[145]
Еще я видел в Леоне участок римской стены, протянувшийся вдаль так же смело, как в Луго. Мне показали склеп святого Исидора, покрытый византийскими фресками, где первые короли и королевы Леона спят в своих могилах — безымянных, поскольку здесь побывали французы Наполеона. А на алтаре этой же церкви я увидел серебряную урну, содержащую мощи великого и мудрого святого Исидора Севильского, выкопанные с разрешения мусульманского короля аль-Мутамида, который, произнеся подобающую прощальную речь, отослал их на христианский север.
