Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2
— Красота пришла в мир с тем днем! — сказал Андрей Рублев. Слова эти нравились Василию Дмитриевичу, он с удовольствием повторял их, но сокровенный смысл их не был ему полностью ясен.
В каждую годовщину Куликовской битвы со всех концов Руси шли паломники пешком, либо объездом богомольным к Троице в Сергиев монастырь. Здесь в канун 8 сентября служили всенощную, а в самый день победы служилась обедня с благодарным молебном. И нынче стекались из Вологды и Смоленска, Ростова и Серпухова князья да бояре, крестьяне и ремесленники — все либо участники да самовидцы Донского сражения, либо потерявшие в тот день своих родных и близких. А нынче более, чем к Маковцу, устремлялись они умом и сердцем к новому кремлевскому храму-памятнику. И верно, притягательной была церковь Рождества Богородицы: ровная и белая, точно свечечка, а золотой куполок будто пламень торжественно-поминальной свечи. Это Андрей Рублев настоял — не шеломом, как Феофан предлагал, а луковкой увенчать храм. Василий поддерживал Феофана, считая, что повоинственнее надо сделать и построже, но Евдокия Дмитриевна заняла сторону Андрея и вот, видно, не ошиблась. Еще и службу не начали править в храме, а люди к нему идут и идут с утра до вечера, падают ниц на паперти, долгими часами молятся на надвратную икону Богородицы, которую написал специально к этому случаю Даниил Черный.
Василий жадно вглядывался в приходивших к церкви мужиков, тех мужиков, что не остались на бранном поле, вернулись домой и сейчас живут среди людей и для людей, — это особенные мужики, победители! И каждому слову их внимал.
Конечно, случается, путают старики что-то, забывают за давностью дней — не без этого, могут имя какого-то князя или воеводы запамятовать, хотя при этом точно назовут масть его подседельной лошади, его оружие и броню обскажут, а в самом главном — в воссоздании самого духа тех дней — нимало не прилгнут, потому что вспоминают и говорят о самом святом, что было в их жизни. И уж никто из них не станет празднословить, все избегают слов громких, хвастливых: люди одновременно добрые и беспощадные, гордые и стеснительные.
— Неужто ни царапины?
— Ни единой.
— Да-а…
— А что?
— Глуздырь ты, знать…
— Уметь надо драться.
— Вестимо! Но со страхом трудно совладать. Ты боялся за Доном?
— Нет.
— Тогда, значит, и верно: глуздырь ты, ловкач.
— Я прятал, давил в себе страх.
— Дело возможное…
— До десятка татаринов поколол.
— Дело возможное…
— А меня ни разу ни стрелой не царапнуло, ни саблей либо копьем не задело.
— Нет, это дело невозможное.
— Как же невозможное, когда вот он я!
— Коли так, айда в кружало?
Ушли два благоприятеля сыченого медку выпить по случаю счастливой встречи и веселого разговора. Новые люди на их место пришли.
— Мог я тогда уйти к праотцам, считай, пятнадцать лет выпросил у Господа! — говорит один из них и крестится левой рукой: вместо правой у него болтается пустой рукав посконной рубахи.
— Эдак, эдак, пятнадцать морозных зим, — соглашается второй мужик, у которого вместо правой ноги деревяшка.
А у третьего паломника хоть и целы обе ноги, но странные какие-то — тонкие, иссохшиеся. Перебирает он ими часто-часто, будто бы упасть боится. И вообще, он словно бы всего боится, смотрит испуганно, озирается постоянно на своего спутника. Именно с ним прежде всего и решился Василий Дмитриевич начать разговор, спросил простецки:
— Что с ногами-то? На брани пострадал?
— Нет, — виновато ответил тонконогий мужик. — Мальцом с голодухи объелся рожью, вот и обезножил, из-за этого на Мамая не смог пойти. А два моих старших брата бились в полку Дмитрия Ивановича.
— Где же они?
— Анисим — вот он, а Ивана нетути…
— На Куликовом поле остался?
— Не совсем так, но и так словно бы… Лучше вон Анисима спросить.
— Так и есть, — подтвердил Анисим, седобородый, уже сутуловатый старик. Говоря, он смотрел на брата как-то странно, словно бы мимо и куда-то вдаль, — Оба мы с Иваном ошеломлены были — язв телесных не имели, но удары по шеломам столь многие да сильные получили, что от ушибов и потрясений как бы замертво упали… Однако оклемались после. Иван заикаться начал, но вроде крепче меня на ногах-то стоял. Он и до рати такой был, что всегда под комель становился.
— Сильный такой?..
— Честный такой и жалостливый, меня жалел. Шли мы с ним с Куликова поля на своих двоих до дому, а дом наш в селе великого князя на Пахре. Доходим до гумна, переходим через тын. Иван, как увидел свою избу, перекрестился на соломенную крышу да так замертво и упал на огород, прямо на желтые огурцы возле плетня…
— Говорили, будто от радости большой, — вставил брат Анисима, но тот сурово осадил:
— Какая радость!.. Только-то и оставалось у Ванюши сил, чтобы до избы родимой достремитья… В избе этой и мы с братом родились тоже, да помирать придется где-то в другом месте: дом наш вот-вот рухнет, все венцы сгнили, пол провалился, потолок как решето… Был бы жив Дмитрий Иванович, пособил бы небось однополчанам, а молодому князю не до нас…
— Что ты мелешь, Анисим! Это же великий князь Василий Дмитриевич!
Анисим испуганно ахнул и повалился наземь.
— Слепой он после рати той, сначала-то видел, потом все хуже, хуже, теперь вовсе оскудел глазами, вот и вожу его…
Василий Дмитриевич велел своим боярам поднять старика и подвести к нему.
Анисим винился, норовил опять лбом о мостовую удариться, но два боярина удерживали его под руки. Василий Дмитриевич всматривался в незрячие глаза старого воина и вспомнил, что у отца вот так же один зрачок словно бы растекся чернотой по карей радужине… Вспомнил и то, что и отец ведь был на Куликовом поле ошеломлен: может, потому и у него глаза были чуть-чуть разными?..
Рассказы о том, как нашли отца после окончания битвы, Василий Дмитриевич слышал столь много раз от разных людей, что мог себе въяве представить, как все было.
…Опрокинув татар после трехчасовой битвы, русские гнали их потом до реки Мечи, а Дмитрия Ивановича начали искать, уже возвратившись из погони. До реки Мечи от поля Куликова тридцать с лишком верст, обратно ехали медленно — и кони были усталыми, и трофеи обременяли, — стало быть, много времени прошло с той минуты, как потерял отец сознание, несколько часов пролежал, потому уже и не надеялись его найти среди живых, искали среди павших по всему огромному полю Куликову.
«Мы видели его сильно раненного, потому стали среди мертвых опознавать», — говорил один самовидец.
«Я видел его крепко бьющимся с четырьмя татарами, они одолевали его», — признавался второй. Князь Стефан Новосильский поведал с горьким сожалением: «Я видел его пешего, едва бредущего с побоища. Язвлен ранами сильно он был, а я не мог помочь ему, понеже сам гоним был тремя татаринами».
Нашли среди мертвых во всей утвари царской Михаила Андреевича Бренка, наперсника великого князя, только оружие и коня не отдал ему Дмитрий Иванович.
Еще одного похожего на отца убитого нашли, но это оказался Федор Семенович Белозерский.
Нашли Дмитрия Ивановича едва дышащим под новосеченой березой два простых воина Федор Порозович и Федор Холопов. Но их расспросить не смог Василий Дмитриевич, потому как они недолго прожили, померли от полученных на Дону увечий.
И у отца ведь очень рано наступил предел земной жизни, в самую зоревую пору преставился он — и ему не прошли даром те язвы, что получил он, вступив в бой в первом суйме. Великий князь дрался как простой ратник, как вот Анисим или покойный брат его Иван, как те два рано ушедших из жизни Федора, как тысячи других, что недолго смогли радоваться своей победе. Все они не хотели умирать, все хотели жить, но сильнее и прежде всего хотели они — победить. Любой ценой, пусть ценой и жизни своей — молодой тогда, нерастраченной жизни, ценой всех своих надежд. Они хотели победить и при этом не думали, какой ценой, они не рассчитывали при этом еще и уцелеть, остаться в живых — это было желательным, но не обязательным условием. Вот почему они победили тогда орду Мамая, которая была многочисленнее, подготовленнее, сильнее русского воинства.
— А скажи, Анисим, страшно было умирать?
Анисим поморгал белесыми веками незрячих глаз, один из которых был серым, а второй казался совершенно черным от растекшегося зрачка, отвечал кратко:
— Сего не вем, государь.
— Отчего же «не вем»? Ты вспомни. Дмитрия Ивановича видел бьющегося?
— Как же, как же! — оживился Анисим, даже улыбка скользнула по его губам. — Поблизости от него я дрался… Меж нами стояли мертвые, убитые, кровью истекали, а упасть на землю не могли, столь тесно… Мечом не замахнуться, засапожным ножиком только… Вот было страшно… А умирать — нет, не думали об этом… Да и то: знали мы, что останутся после нас наши дети, — у Дмитрия Ивановича ты вот, у меня трое мужиков.
