Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
Но Матиаш смотрел на дело иначе. Он вышел на арену с твердым намерением победить и уничтожить противника. Узнав о падении Конопиште, где долго держались люди его чешского союзника, Зденека из Штернберка, и о сосредоточении Иржиком крупного ополчения этого года против осаждающих верный Шпильберк, он снова вторгся в Моравию. Уже в феврале Шпильберк был взят, и почти вся Моравия оказалась в руках Матиаша.
Тогда он повернул на Чехию. Непоередственной целью его были Иржиковы серебряные рудники в Кутных Горах. Оттуда рассчитывал он нанести силам Иржика сокрушительный удар, будучи убежден, что в серебре, а отнюдь не в верных людях заключена основа королевской власти.
У Иржи было огромное войско, к тому же силы его были приумножены отрядами тех, кто собирался вокруг короля по призыву «Послания истинных ревнителей и защитников правды Христовой». Не доверив командования этим войском никому постороннему, Иржи сам выступил во главе его с Кутных Гор против Матиаша.
В трескучий, горный мороз, среди лесов, ущелий и замерзших топей, в полупустыне у Вилемова посада и монастыря Матиаш был окружен Иржиковыми войсками и взят в плен.
Но Иржи, не подчиняясь духу мести, сел с Матиашем за один крестьянский стол в брошенной хате и несколько часов подряд говорил с ним с глазу на глаз. Разговор этот не породил никаких письменных документов, и никто так и не дознался, почему Иржи проявил такое великодушие, что, удовлетворившись простым обещанием Матиаша, без всяких ручательств и залогов, выпустил его со всем войском из плена…
Матиаш добился освобождения при помощи обещаний. Он обнадежил Иржика относительно возможности уладить спор с Римом и добиться вторичного признания компактатов. За это Иржи обещал поддержать претензии Матиаша на корону римского короля. Вот и все! И Матиаш, изображая чувство сыновней благодарности, отметил примирение с Иржи великим пиром в недалекой Угельной Пшибраме.
Никогда еще не вызывал Иржи такого возмущения среди преданнейших своих сторонников. Ни с кем не посоветовавшись, он распорядился своей собственной участью, и хоть это был один из тех неожиданных шагов, которые принесли ему славу, данный шаг друзья нашли неосмотрительным, а враги непостижимым.
Правда, Матиаш был поставлен на некоторое время в затруднительное положение. Он сразу вызвал недоверие императора и испугал святой престол. «С какой стати позволил он взять себя в плен? — спрашивали люди, искушенные в делах войны. — Не было ли тут сговора между чешской лисицей и венгерским вороном?»
В эти дни Ян ходил молча вокруг своего короля и не спал по ночам. Он не знал, как все это понимать. Не знали этого ни королева, ни члены совета, обсуждавшие событие после возвращения короля в Прагу. Но король, нахмурившись, обрушивался на всех, говоря, что он сам взял Матиаша в плен и, значит, имеет право сам его и выпустить: он, мол, прекрасно знает, как надо защищать корону и королевство. Если паны советники считали его хорошим королем до сих пор, то он останется таким же и впредь: он не из тех, кто, махнув рукой на корону, уходит в монастырь.
Король защищался. Но защищался плохо. Это было всем ясно, но все из учтивости молчали.
Ян Палечек подошел к королю обиняком. Они обедали вдвоем, и король пожаловался, что все от него отходят. Даже жена и дети.
Ян молчал. Король спросил, не собирается ли и он оставить его.
— Нет, нет, — сказал Ян. — Это ты, король, оставляешь нас всех. Ходишь своими путями и веришь в свою непогрешимость. Ты сделал ошибку, брат-король, выпустив Матиаша. Вот увидишь…
Король задумался, отпил из бокала, потом тихо промолвил:
— Брат Ян, король тоже человек. Сидели мы с этим Матиашем в сожженной хате. Обоим холодно, хоть оба в шубах. Я приказал, чтоб затопили печь, которую пощадил пожар. Принесли хворосту, стало хорошо, тепло. Я посмотрел на Матиашево лицо. И показалось мне вдруг, что я вижу Каченку. Знаешь, Ян, у Матиаша вокруг рта и носа есть что-то схожее с Каченкой. И подумал я: «Этот юноша любил мою Каченку, целовал ее, укладывал спать, будил, и она у нас с ним померла!» И у меня вдруг стало так тепло на сердце, волна былых дружеских чувств к этому буйному венгерскому коньку прямо перехватила мне дыхание. А потом вспомнил о том, за что я, собственно, всю жизнь воюю. За чашу. За компактаты. И подумал: «Этот человек — венгерский король и правит страной, больше всех других угрожаемой неверными. Для папы он имеет огромное значение, если только папа — такой, каким должен быть: глава христианского мира. Коли этот человек отправится к папе и скажет ему: а ведь Подебрад — не еретик и компактаты — не еретический символ веры; помирись с ним, и мы выступим вместе против турок, — папа должен будет понять, и у нас наконец наступит мир». Потому что, брат Ян, устал я, утомился смертельно… У рыцаря на арене закружилась голова, и он чуть не свалился с коня… Я его и отпустил… А теперь вот что тебе скажу: Матиаш мне изменит! Я знаю это и знал, может быть, в той сожженной хате. Но скажу тебе еще вот что. Иржику можно изменить, но он никогда не изменит. Иржика можно обмануть, но он никогда не обманет. Против Иржика можно совершать насилия и несправедливости, но он совершать их не будет!
Ян не проронил ни слова. Только в глазах у него выступили слезы, и он улыбнулся. Иржик протянул ему руку. Она была влажная и опухшая. Иржи был болен.
Третьего мая, через два дня после окончания перемирия между Иржиком и Матиашем, мятежные сословия собрались в Оломоуце, в Кафедральном соборе, и избрали Матиаша чешским королем. Пан Зденек из Штернберка, тот самый, который когда-то первый опустился на колени и воскликнул: «Да здравствует Иржик, король чешский!» — опять первый провозгласил славу Матиашу. Измена совершилась до конца.
Так воспользовался Матиаш перемирием, заключенным в Вилемове, когда его выпустили из плена.
Иржи вынужден был теперь драться за все, если он не хотел всего лишиться.
Конечно, оломоуцкие выборы производили смешное впечатление. Некоторые называли их пасхальным фарсом, другие смеялись, что Матиаш, такой же чешский король, как Фридрих — король иерусалимский. Только вот в Праге сидит еретик, а в Иерусалиме — турок! Но Геймбург записал: «Вера и присяга — шутка; верность и честь — не больше, чем пожеланье доброго утра».
Но в это мгновенье Иржи принял решение, которое доказало всем, что мудрость его в испытаниях возросла и что ему нет ничего дороже на свете, нежели мир и благо народа…
Ян смотрел из окна Кралова двора в сад. Он увидал телохранителей, стоявших за завесой ветвей и то выступавших вперед, то скрывавшихся. Ян не понял, зачем они это делают. Высунувшись из окна, он увидел короля и королеву Йоганку.
Иржи ходил, так низко склонив голову, что, казалось, его могучее тело переломлено пополам. Он молчал. Пани Йоганка шла рядом, выпрямившись, с лицом сердитым, но решительным. Она в чем-то убеждала его, сжав кулаки. Речь ее заставила его выпрямиться. Иржи остановился и улыбнулся ей. Потом поднял свою мягкую опухшую руку без перчатки и погладил жену по волосам, Они долго стояли так, глядя друг на друга.
Вокруг цвела сирень, над головой у них щебетали ласточки. Охрана скрылась в кустах. И был такой залитый солнцем большой сад с цветущими кустами сирени и боярышника, с липами, кидавшими на песок дорожек зеленоватую тень. Откуда-то со староместской ратуши послышался бой часов.
Тут Ян понял, что король его очень несчастен и королева тоже несчастна и что в душах их созревает великое решение. Он крикнул из окна:
— Здравствуй, брат-король!
Услышав его голос, король оглянулся по сторонам, поглядел растерянно: кто его приветствует? Увидал в окне Яна. Улыбнулся и помахал ему рукой. Потом опять медленно побрел по саду. Сделав несколько шагов, остановился и повернулся к окну, где был Палечек. И, глядя с улыбкой на Яна, промолвил:
— Не бойтесь, все идет как надо! Все…
Он взял королеву за руку и опять пошел с ней. Телохранители вышли из-за кустов, и король с королевой больше уж не вернулись. Ушли в дом.
Ян долго еще смотрел вниз, в сад. Там было много солнца и летнего благоухания.
Только на другой день узнал Ян, что Иржи добился от чешских сословий согласия и сейм поддержал его мысль, которую еще за год перед тем посол его Альбрехт Костка из Поступиц сообщил королю Казимиру, а именно, что Иржик намерен отречься за своих сыновей от чешского престола и предлагает право наследования сыну Казимира Владиславу[221]. В тексте предложения было сказано, что он делает это для того, чтобы панская Конфедерация, связанная с чужеземцами, «не погубила королевства нашего и язык наш славянский».
В тот день, после сеймового собрания, Иржик был опять весел и, улыбаясь Палечку, спросил его, не потерял ли он уважения к своему королю, когда видел его таким угнетенным.
