Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа
Думай, Кирилл Семёнович, думай, голова у тебя не только для шапки…
«Пятьсот тысяч – тоже деньги. Арендую за городом соток десять земли, сарайку поставлю, колючкой огорожу – вот и готов приёмный пункт. Объявление в газете дам. На первых порах денег хватит. Как-нибудь обойдусь, и пойдёт дело, если хорошо его обозначить – «Пункт приёма металла им. Дзержинского». Или – нет, лучше – Вторчермет «Тяж». При регистрации спросят – почему название такое? Скажу: «Аббревиатура, блин! «ТяЖ» – Тяжёлая Жизнь».
…Домой ехал налегке.
На пыльном большаке попутка подхватила. Шофёр – малый лихой, баранку одним, окольцованным голубоватой татуировкой пальцем, придерживает, смеётся:
– Я – говорит, – здесь тоже чалился! Дояром меня «кум» пристроил. Он молоком ноги мыл, экзема у него была. Ведро молока приволоку, а он меня чифирчиком угостит. Вместе чифирили. Лафа!
Кирилл вспомнил про своего бригадира. Его тоже Лафой звали-кликали. Ау! Где они стёжки дорожки? Да когда это и было? В другой жизни.
Чтобы поддержать разговор подкинул, как в костёр головешку:
– Кум у тебя что, тоже здесь обитал?
Малый посмотрел на него, как на неразумного:
– «Кум» – это начальник отряда! Прохвост, падла! Обещал досрочку. «Я – говорит, маляву на тебя положительную напишу, – мухой вылетишь!» А я от звонка до звонка четыре года коровам сиськи рвал. До сих пор, как увижу тёлку грудастую, так руки сами под кофточку тянутся. Так и женился на одной такой. Барахлом торгует. Вот тачку купила, за хороший удой… Ты сам-то откуда!
– Да всё оттуда! – неопределённо, качнув головой, сказал Кирилл.
– А, чего ж тогда про «кума» спрашиваешь? Фраер что ли?
Кирилл промолчал.
– Ну-ну! – И снова, надавив на педаль газа, закрутил баранку.
Не ехали, а летели…
Почему-то малый всё норовил завернуть просёлочными путями, по раскисшему мокрому снегу.
– Я, – говорит, – здесь вырастал, как купырь возле буераков энтих. С закрытыми глазами могу. Хочешь, попробую?
– Не, наверное, не надо! – У Назарова промелькнула одна догадка, на счёт этой «тачки».
Но парень был весёлый и кудрявый к тому же…
Незаметно докатили до города, завивая колёсами клубы липкого чернозёма на этих стёжках-дорожках.
Остановились возле дачных домиков у парка «Дружбы».
– Держи краба! – протянул малый узкую, сухощавую, испещрённую наколками руку. Мне здесь, за поворотом. Хаза у меня там…
Кирилл подержал «краба»:
– Может, в город заедем?
– Не, мне тут! – и захлопнул дверцу.
3
За это время ничего не изменилось в жизни дома: всё те же старушки на лавочке:
– Кирилл Семёнович, здравствуйте! С возвращеньицем! А мы-то, дуры, думали, тебя в тюрьму посадили… Приходил к тебе какой-то старичок чудной, спрашивал…Мы говорим, – в тюрьме он, горемышный! Старичок не поверил. Покачал головой и ушёл… Может командировка у тебя была? А мы, неразумные, старичка божьего напугали…
– Там! – буркнул неопределённо Назаров, взбегая на площадку по лестнице.
Повозился с ключом, распахнул дверь и быстро нырнул в квартиру, опасаясь лишних расспросов.
Застоялый воздух отдавал чем-то утробным, прогорклым.
Осмотрелся. Открыл окно в улицу, где шумела неспокойная весенняя жизнь, и присел на диван.
Взгляд упал на толстенный том Библии на журнальном столике.
Испоганили, ментяры позорные, священную Книгу! Страницы повырезали, сволочи! Ничего лучшего не придумали!
Кирилл взял Библию в руки. Открыл тёмно-зелёную, тиснёную мелким маковым зерном обложку. Все листы оказались целы. Невероятно!
Там где лежал пакет с «дурью» страницы срослись. Фокус какой-то! Подменили. Втюрили, как последнему лоху вещдок, чернокнижники!
Полистал. Всё на месте. Отложил.
Рядом, облокотясь на вазу, наклонилась чёрная, просмоленная временем и копотью доска с изображением лагерного Христа, привезённая им когда-то из Сибири.
Хорошая икона. Метафора и образ соединились в ней в одно целое… Надо повесить в передний угол… Нехорошо иконе стоять вот так, по-сиротски…
Пошарил в обеденном столе, достал молоток и гвозди. Стал определять передний угол, где он? Куда не посмотришь – все углы передние.
Возле припудренного пылью книжного шкафа висело посеревшее зеркало. «Повешу здесь! – решил Назаров, отложив молоток. Снял зеркало. – Всё равно в него не смотрюсь! – И на торчащий в стене поржавевший гвоздь повесил икону. – Вот здесь ей самое место. Посмотрю, как в зеркало гляну!» – усмехнулся про себя.
Конечно, жизнь его лагерная хотя и не мёд была, но всё-таки приобщился к великому таинству злоключений…
Зеркало перевесил в прихожую возле двери, – тоже – в самый раз!
Снова присаживаясь на диван, закурил.
Взял Библию. Потом отложил, вспомнив, что табакокурение – не лучший фимиам Богу!
Вот она свободная жизнь – не сразу отыщешь себе место.
Воткнув окурок в пепельницу, поднял Библию, полистал, остановил взгляд на словах: «Но когда ты взыщешь там Господа, Бога твоего, то найдёшь его, если будешь искать Его всем сердцем твоим и всею душою твоею» – (Второзаконие 4,29)
Назаров, – хотя и крещёный, но был человеком своего времени, к религии относился индифферентно, – чувствовал, что Бог где-то есть, а вот веры не было.
Когда-то мать ему читала поучения любимого ею Преподобного Иоанна Дамаскина, втолковывая в неразумную мальчишескую голову: «Бог – существо не созданное, безначальное, бессмертное и беспредельное, и вечное, невещественное, благое, обладающее творческой силою, праведное, освещающее, неизменное, бесстрастное, неописуемое, необъемлемое, неограниченное, неопределяемое, невидимое, недоступное для ума, ни в чём не нуждающееся, самодержавное и независимое, вседержительное, жизнеподательное, всесильное, бесконечно могущественное, освящающее и подающее, обнимающее и содержащее всё вместе и обо всём промышляющее. Всё это и подобное Божественная природа имеет по естеству, не получив извне, но сама раздавая всякое благо своим собственным творениям соответственно силе, в какой каждый в отдельности может принимать».
И вот теперь, по прошествии столько времени он снова задумался о смысле христианского учения. Наверное, оно не бесплодно, коль две тысячи лет люди повторяют священные строки: «Многочисленны беззакония мои, Господи, многочисленны беззакония мои, и я не достоин взирать и смотреть на высоту небесную от множества неправд моих. Я согбен множественными железными узами, так что не могу поднять головы моей, и нет мне отдохновения, потому что прогневал тебя и сделал перед тобою злое: не исполнил воли твоей, не сохранил повелений твоих, поставил мерзости и умножил соблазны» – (молитва Манасии, 2-й Паралипоменон)
Отвлекающий шум на улице не давал сосредоточиться на поразительных, разящих самолюбие человека, строчках, и Назаров, поднявшись с дивана, закрыл ставни, отторгая глумящиеся под окнами голоса подвыпивших юнцов.
В комнате сразу же стало неправдоподобно тихо, словно гомонящей улице отсекли язык.
«Возьмите иго моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смиренен сердцем, и найдёте покой душам вашим: ибо иго Моё благо, и бремя Моё легко» – (от Матфея 11-29-30)
Кроткому и смиренному сердцем, в нашем прогнившем и развращённом младореформаторами мире, нет места и вряд ли будет в ближайшее время.
Древоточцы изъели древо России, соря золотыми опилками на заграничных островах, куда рука закона не дотянется. Да и руки у нашего закона коротки и все в дерьме.
Дума и правительство – эти две потатчицы короедам, наверное, навсегда оглохли и не слышат гласа русского Иова. Да и не хотят они слушать голос страдальца-народа, на который они со смехом плюют и мочатся с высоты кремлёвских башен…
Нужен ли сегодня глумящемуся Плуту Христос? Если придёт «кроткий и смиренный сердцем», то неузнанный будет побит камнями, как тогда в Галилее. «Христос, прости меня, я болен, я богохульствую, я лгу. Твоя раздробленная голень на каждом чудится шагу…» – всплыли, когда-то прочитанные в другом измерении строчки.
Сон Назарова был чист и светел, как бывает только в детстве.
С утра, наскоро перекусив, Кирилл Семёнович, отправился в юридическую фирму для составления бумаг на частную предпринимательскую деятельность. Зачем откладывать дело в долгий ящик? «Куй железо, не отходя от кассы!» – как говорил цыганский отпрыск по прозвищу Карамба, а ныне павший в классовом бою мироед и депутат областной Думы.
Вольные юристы встретили Назарова, как отца родного. Усадили в уютное кресло.
Молоденькая с многообещающей фигурой секретарша принесла ему в крохотной чашке настоящий кофе. Велела подождать одного из сотрудников, который вот теперь, в эту самую минуту оформляет бизнес одному очень почётному деятелю. «И даже судимость с него снял!» – сказала заговорчески улыбнувшись, канцелярская девушка.
«Во, чёрт! И я вроде как с судимостью… Надо же, какое совпадение!» – промелькнуло у него в голове.
