Елена Съянова - Плачь, Маргарита
— Поклянись!
— Ладно. Обещаю.
Она не думала, что придется выдержать такое…
Смерть казалась ей облегчением. Она и была уже мертвой, ничего не чувствовала, лишь остатки сознания цеплялись за милое имя Вальтер. Вальтер, Вальтер, спаси меня! Внезапно душившая ее тяжесть отвалилась прочь; холодные руки схватили ее и с силой швырнули на постель. Первого удара она почти не ощутила; второй и третий пришлись в грудь, четвертый — в голову; потом ее снова схватили и приподняли.
— Ты, ты… девка! Дрянь! Дрянь, дрянь!
Он бил ее уже как-то вяло, сам обессилев, захлебываясь от рыданий, потом повалился рядом и застыл.
Рассвет был теплый и солнечный. Светлая полоска легла вдоль постели, перечеркнув Адольфа. Она не помнила, как уснула, а теперь, проснувшись и вспомнив все, поразилась своему равнодушию. Только одно запечатлелось в памяти — обещание отпустить ее.
Повернув голову, она долго разглядывала спящего Адольфа. Он лежал, обхватив обеими руками подушку и уткнувшись в нее так, что она даже забеспокоилась, дышит ли он. Но плечи чуть заметно приподнимались. Полоска света неуловимо смещалась к голове. Должно быть, Гели слишком пристально смотрела на него, потому что он вздохнул, повернулся на спину, закрывшись от солнца рукой. Было рано. Сам он обычно не просыпался в такое время. Гели, накинув что-то на себя, вышла, чтобы принять душ. Но она не успела сделать и нескольких шагов, как он вышел следом.
— Куда ты?
— Умыться, — ответила она, не обернувшись. Он сам повернул ее к себе и осторожно ощупал плечи, грудь.
— Больно?
— Нет.
— А где больно?
— Нигде. Ты совсем бить не умеешь.
— Дура! Как же ты могла? Или… он сам, силой?
— Нет. Я люблю его.
— Заладила. Я тоже тебя люблю, но разве я себе позволил?
— Люблю — значит позволяю.
— Что?
— Я позволила ему, потому что люблю. Она хотела идти, но он снова ее удержал.
— Куда?
— Умыться. И… и ты обещал отпустить меня.
— Куда? К кому! На обесчещенных не женятся. Для этого нужно быть или ничтожеством, или очень крупной личностью.
— Ты обещал!! — закричала Ангелика.
— Прежде я выясню, какие у этого типа намерения. Я это быстро выясню, если ты мне поможешь. Где его найти? Я все равно его найду, ты знаешь! Так не скажешь? Предпочитаешь, чтобы я узнал у других? Хорошо. Но это будет дольше.
— Ты обещал… — прошептала она, медленно отступая. — Ты же обещал мне…
Через час он уехал, оставив охрану у запертых дверей и отключив телефон. Она поняла, что все возвращается на круги своя и ей вновь предстоит сделаться затворницей. Но он не учел одного обстоятельства — она была теперь уже не та, что год назад. Она много увидела, узнала, почувствовала; наконец, она встретила Вальтера, который запретил ей бояться. Однако кое-что Адольф учел. В тот день он сказал Эльзе, что у него состоялся с Ангеликой откровенный разговор.
— Она задумалась о некоторых вещах, многозначительно произнес он, — но ей нужно время и относительное одиночество. Я решил дать ей возможность побыть одной.
Эльза ничего не отвечала. Ей не понравились его слова. Подразумевалось, что они все должны обеспечить Гели одиночество. К сожалению, она не сразу задумалась над тем, что в действительности стояло за этими словами. Она была занята Рудольфом, собиравшимся по делам в Берлин. Эту поездку, планировавшуюся давно, Гитлер просил ускорить. Когда муж спросил, поедет ли она с ним, Эльза, подумав, отказалась. Лей тоже уезжал — ему нужно было до отпуска представить своему штату в Кельне Отто Вебера, которому предстояло временно исполнять обязанности гауляйтера на неспокойном Рейне, и Эльзе не хотелось оставлять сейчас Грету одну.
Час назад Маргарита позвонила брату и поделилась беспокойством за Роберта, которого приходилось постоянно будить — он буквально засыпал на ходу. Рудольф обещал ей проводить Лея до Дармштадта или Франкфурта, смотря по его состоянию.
Увидав Роберта на вокзале, Гесс решительно предложил ему не валять дурака и отложить поездку, но тот отвечал, что фюрер звонил ему утром и попросил все вопросы решить в ближайшие дни.
Оба летчика не переносили поездов, считая их невыносимой тратой времени, однако теперь это был наилучший вариант — Лею требовалось время, чтобы прийти в себя, а Рудольф подумал, что в дороге у них будет время поговорить.
История с «головастиком», до сих пор вяло кочевавшая по страницам газет, получила мощную поддержку в сегодняшней статье «Берлинер цайтунг» о «вызывающем поведении в берлинском рейхстаге депутатов от НСДАП». Назывались имена; в особенности досталось гауляйтеру Берлина доктору филологии Йозефу Геббельсу, Герингу и Штрайхеру. Выдумка Лея с «провалом памяти» в связи со статьей выглядела совсем неуместно и даже опасно. Гесс надеялся вынудить Роберта это признать.
Поезд тронулся… Эльза и Маргарита остались на перроне. Грета стояла неподвижно, не отрывая глаз от улыбающегося ей из дверей вагона Роберта. Эльза, сделав несколько шагов, помахала им рукой.
Роберт и Рудольф, привыкшие к постоянным разъездам, проводам и разлукам, в тот вечер оба испытывали странную печаль, причин которой не находили. В глазах Лея бродило откровенное беспокойство — как будто он опять слышал навязчивую, тревожную ноту в несущемся навстречу будущем.
— Погоди укладываться, — сказал ему Гесс, увидев, что тот уже снял ботинки и пиджак. — Ты, может быть, рассчитывал избежать разговора со мной? Но тебе это не удастся. Я еду с тобой до Франкфурта… Не смотри так — сестра просила. Но затягивать это удовольствие я не намерен. Пойдем в ресторан, выпьем чего-нибудь покрепче и поставим все точки. А потом спи хоть до второго пришествия.
Лей почти минуту глядел на него, видимо, собираясь возразить, но потом молча оделся и поплелся за сердитым Рудольфом в вагон-ресторан, где уже собиралось изысканное общество коммерсантов-евреев и светских дам, возвращающихся в столицу к открытию сезона. В этом году их съезд был ранним по причинам метеорологическим — циклоны заволокли Юг бесконечными тучами, на Севере же, напротив, стояла солнечная погода. К тому же биржа вела себя настолько непредсказуемо, что солидным людям сделалось не до отдыха — приходилось все время быть начеку.
Гесс и Лей сразу привлекли живейшее вниманье. С недавних пор Гесса это начало раздражать.
— Ты знаком с теми дамами слева? — спросил он у Роберта, глядящего в пустой бокал. — Такое впечатление, что ты забыл с ними поздороваться.
— Ни с кем я здесь не знаком, — проворчал Лей, — разве что с тем равви справа. О чем ты хотел говорить?
— Фюрер считает, что тебе следует принести извинения.
— Я знаю. Я уважаю мнение фюрера, но поскольку решение он оставил за мной, то я его уже принял.
— И не изменишь?
— Нет.
— И объяснить тоже не считаешь нужным? Лей молчал.
— Вообще-то я твои объяснения знаю, — продолжал Гесс. — От сестры. Но хотелось бы услышать от тебя.
— Едва ли ты услышишь что-то новое. Они некоторое время глядели друг другу в глаза. Официант принес вино и закуски. За это время у Роберта несколько прояснилось в голове, и он понял, что Грета не могла рассказать брату всю правду о его намереньях.
— У каждого человека есть самолюбие, невозмутимо отвечал он Рудольфу. — Субстанция это, безусловно, неоднозначная. У меня оно вот такое. Ну так что ж?
— И ты надеешься, что я поверю в эту чушь? В самолюбие? Откуда оно у тебя вдруг взялось?
— У тебя есть другие вопросы? — спросил Лей.
— Прости, — смутился Гесс. — Я зол на тебя.
— Это чувствуется.
Вино слегка подрагивало в бокалах, пить не хотелось. В ресторане работали кондиционеры, было прохладно, но лицо Лея мокло от пота, веки опухли; он с трудом сидел, чувствуя резкую боль в позвоночнике. Рудольфу давно было жаль его, но он никак не мог свыкнуться с мыслью, что самый близкий, единственный его друг, сидя сейчас перед ним лицом к лицу, лжет ему.
— Роберт, я тебе не верю, — спокойно произнес он. — Наша дружба все может вынести, но не ложь. Ты не согласен?
Лей не ответил. Через четверть часа они возвратились в вагон. Гесс молча прошел к своему купе, но едва он взялся за ручку двери, Роберт его окликнул.
— Зайди ко мне на минуту, пожалуйста, — попросил он, не глядя в его сторону.
В купе он сел на диван, вытер платком мокрое лицо, потом, открыв саквояж, достал оттуда свернутый вчетверо листок и усмехнулся.
— Я написал это еще в Кельне. Теперь вожу с собой как свершившийся факт биографии.
«Это» было очередное заявление об отставке, не такое краткое, как первое, и менее нервное. Лей мотивировал его состоянием здоровья, а именно нарушением памяти и, как следствие, невозможностью полноценно исполнять свой партийный долг.
Гесс перечитал несколько раз и протянул обратно. Это было то, что он предчувствовал, правда, которой он добивался от друга и которую получил.
