Зигфрид Обермайер - Калигула
— Сто тысяч сестерциев! — выкрикнул кто-то, но тут же была предложена еще более высокая цена:
— Сто пятьдесят тысяч!
— Двести тысяч!
— Триста тысяч!
В конце концов, за восемьсот тысяч сестерциев счастливым обладателем императорской мебели стал богатый владелец рудников.
Сидящему рядом с ним другу Геликону император прошептал:
— Хлам стоял на какой-то забытой вилле и стоит самое большее сорок тысяч.
Геликон тихонько засмеялся.
— Когда имущество Агриппины распродадут, тебе надо будет позаботиться о подвозе. В нежилых императорских виллах пылятся горы такого хлама времен Августа и Тиберия. В Риме его едва ли удастся продать, но здесь…
В неподвижных глазах Калигулы заблестели огоньки. Геликон был прав: недалеким провинциалам не составит труда всучить все что угодно, лишь бы когда-то это принадлежало императору.
И по приказу Калигулы из Рима доставлялись обоз за обозом. В конце концов любой галльский богач мог похвастаться каким-нибудь предметом, бывшим некогда в собственности императора.
В это время Цезония родила дочь, которую по желанию Калигулы назвали Друзиллой. Успешные аукционы так распалили его алчность, что он и из рождения наследницы хотел выжать денег, не стесняясь заявлял во всеуслышание, что к его императорским тяготам добавились еще обязанности отца, что он будет рад принять пожертвования на воспитание и будущее приданое Друзиллы. В вестибюле дворца поставили две пустые амфоры, и каждый мог внести свою лепту. Писари помечали размер пожертвований, и того, чей взнос в течение недели оказывался самым высоким, приглашали к императорскому столу.
В Лугдуне Калигула вел себя сдержаннее — «шуток» не позволял, потому что не хотел прерывать постоянный денежный поток из открытых вновь источников.
Скоро в Лугдун прибыли и правители-вассалы. Для приглашения Агриппы и Антиоха не было никаких политических причин. Их обоих император, что называется, сделал сам, это были его творения, и время от времени они обязаны были являться, чтобы преклонить перед ним колени. Агриппа вырос в Риме заложником и причислялся к кругу самых близких друзей Калигулы, который потом «подарил» ему управляемую римскими прокураторами империю его деда. Агриппа показал себя умеренным и умным правителем: он старался не испортить отношения ни с Римом, ни со своими иудейскими подлинными.
Антиоха из Коммагены еще Тиберий посадил на трон в его маленькой, расположенной к северо-востоку от Сирии стране, а Калигула только утвердил его в должности.
Король Птолемей из Мавритании приходился внуком Марку Антонию и царице Клеопатре, а значит, родственником Калигуле. Император хотел наконец познакомиться с «кузеном» и пригласил вежливо, со всеми почестями, в Лугдун. Настоящей же причиной было то, что Геликон, близкий друг Калигулы, в поисках новых путей выхода его ненависти к евреям выяснил, что в Мавритании возник ряд портовых городов, в которых евреи вели оживленную торговлю.
— Дань Мавритании едва ли соответствует богатству страны, — сказал Геликон, зная, что слова его разбудили алчность Калигулы. — Я справлялся: там есть много портовых городов, в которых торговля идет отлично. Суда ходят и в Нумидию, и в Египет, и в Испанию. Этот Птолемей правит уже семнадцать лет, ни разу не показывался в Риме и ведет себя так, будто является полновластным правителем. Думаю, тебе надо как-нибудь посмотреть на него поближе, император.
Калигула сразу ухватился за идею и отправил приглашению родственнику.
Птолемей прибыл в Лугдун первым в сопровождении пышной, ярко разодетой свиты. Король оказался статным красавцем в возрасте сорока лет и с таким достоинством и естественностью носил свой расшитый золотыми львами пурпурный плащ, будто родился в нем. Это гордое королевское явление с самого начала разозлило Калигулу, пусть Птолемей и преклонил перед ним колени, и положил к его ногам золотую корону, а потом покорно взял ее обратно.
— Сейчас он разыгрывает раболепную покорность, — прошипел Геликон в императорское ухо. — При этом принадлежит к самым богатым североафриканским королям и должен бы платить дань в десять раз большую.
— Прилежный человек, — произнес Калигула с насмешливым восторгом и скривил лицо, — надо бы его проверить получше.
— Это не он такой прилежный. Птолемей передал правление вольноотпущенникам, среди которых должны быть и евреи, и живет только своими научными исследованиями, как делал и его отец, король Юба. Так что золотой поток вполне можно направить в наши кассы…
— Ты имеешь в виду, если я сделаю Мавританию римской провинцией и назначу туда наместника… У Птолемея есть сын?
— Насколько я знаю, нет.
Калигула потер руки, неподвижные глаза засветились алчными огоньками.
— Я все обдумаю. Завтра, во всяком случае, я устраиваю для моего кузена игры. А потом посмотрим.
Геликон чувствовал удовлетворение. Он знал, что богатство мавретанского короля Калигула не оставит больше в покое, не говоря о том, что этот кузен своей высокой стройной фигурой и королевской осанкой еще больше подчеркнул омерзительность жирного, лысого, тонконогого Калигулы.
На следующее утро император открыл в амфитеатре игры. Он сказал короткую речь, подчеркнув, что посвящает их своему любимому кузену, царю Птолемею.
Царь поднялся, его великолепная фигура была хорошо видна с любого места, а расшитый пурпурный плащ празднично сверкал в лучах утреннего солнца. Галлы восторженно приветствовали его, поскольку он был правителем государства, и образ его вызывал восхищение, хотя лишь немногие знали, где находилась Мавритания.
Эти безобидные аплодисменты ядом проникли в грудь Калигулы. Почему плебеи славят этого чужестранца? Разве не сидит божественный Император у всех на виду в своей ложе?
Неужели они не догадываются, что достаточно его кивка и этот набитый соломой король будет лишен милости и покровительства Рима?
Преисполненный яда, как гадюка, готовая к смертоносному удару, Калигула покинул театр раньше времени. Он позвал трибуна Декстера, жестокого мускулистого германца, который с удовольствием исполнял роль палача.
— Убери этого Птолемея! — строго приказал Калигула. — Чем быстрее принесешь его голову, тем выше будет твоя награда.
Декстер ухмыльнулся.
— А причина, император? К сожалению, все всегда хотят знать, почему должны лишиться головы, — как будто императорский приказ сам по себе недостаточное основание.
— Просто скажи ему, что актер, исполнив роль, должен удалиться со сцены. Мавритания становится римской провинцией, а смещенных правителей нельзя оставлять в живых — это грозит осложнениями. Или скажи еще что-нибудь, но принеси мне его голову.
Декстер взял дюжину солдат и отправился в гостевое крыло дворца, где Птолемей как раз принимал ванну. Военные грубо оттолкнули слуг, и Декстер подошел к королю. Тот поспешно повязал полотенце вокруг бедер.
— Срочная новость?
— Да, господин, которую я должен устно передать тебе от императора. Он решил сделать Мавританию римской провинцией, и царь ей больше не нужен. Поэтому я должен принести ему твою голову.
Птолемей попытался улыбнуться.
— Но это какая-то ошибка! Вчера мы разговаривали с Гаем как друзья…
Декстер кивнул одному из своих людей, который схватил короля за волосы, принудил опуститься на колени и откинул его голову назад.
— Вчера — не сегодня, — сказал трибун и перерезал ему горло.
Птолемей широко раскрыл глаза, начал хрипеть, поток крови хлынул на пол, попал на руки Декстера. Трибун же спокойно выжидал, пока конвульсии перестанут сотрясать тело, и тогда умелым движением отделил голову от туловища. Декстер вымыл руки в ванне, а потом приказал:
— Заверните голову в его пурпурный плащ. Все-таки она королевская…
Солдаты засмеялись, а один из них сказал:
— Обрезали, как настоящего еврея!
Калигула рассматривал и после смерти все еще сохранявшую красоту голову Птолемея.
— Ну, господин кузен, Мавритания не станет по тебе скучать. Мы пошлем туда прокуратора и разберемся с твоими богатствами. Сожгите труп вместе с головой и отправьте урну с прахом семье. Мы не станем лишать его близких последнего утешения.
Через две недели прибыл Агриппа, царь Палестины. Другу юности Калигулы нечего было бояться: солнце императорской милости по-прежнему ярко светило над его головой. Он громко рассмеялся, узнав о судьбе Птолемея.
— Наверное, он боялся быть обложенным высокой данью, а ты сразу же забрал у него голову. Как нескромно! Разве так поступают с любимым кузеном?
Калигула равнодушно ухмыльнулся.
— Это был самый лучший и самый короткий путь.
Агриппа положил руку на плечо своего друга.
