Зигфрид Обермайер - Калигула
— Я хорошо понимаю тебя, император, и осознаю эту политическую необходимость. Но что делать?
— Придумай что-нибудь! В конце концов, ты бывший консул и наместник, так воспользуйся своей головой!
Гальба не был высокого мнения об императоре и больше всего желал бы проводить взбалмошного и капризного принцепса обратно в Рим.
«Ему нужна битва», — подумал Гальба и уже наметил определенный план.
— Слушаюсь, император! — отрапортовал он.
— Хорошо, а теперь о другом… Что случилось? Чего ты хочешь?
С недовольным видом он повернулся к секретарю, который что-то шептал ему на ухо.
Калигула благосклонно улыбнулся.
— Не нужно шептать, можешь спокойно говорить в полный голос.
Секретарь склонил голову и сообщил:
— Только что прибыла делегация сената, чтобы поздравить императора с раскрытием заговора.
— Видишь, Гальба, они знают, как должны себя вести. Кто возглавляет делегацию?
— Клавдий Цезарь, император, твой дядя.
Тут с лицом Калигулы случилось что-то страшное. От природы бледное, оно приобрело восковую окраску, злоба исказила его черты, превратив в демоническую маску. Дыхание императора перехватило от гнева, и он никак не мог начать говорить.
— Что? Они осмелились… осмелились прислать мне старого идиота, которому давно пора убраться со свету! Разве я недостаточно ясно приказал не воздавать в будущем никаких почестей моим родственникам, никак их не выделять? Я похож на мальчика, за которым должен присматривать дядюшка? Почему он вообще до сих пор жив? Освободите меня наконец от него! Сейчас же бросьте этого слабоумного в Рейн!
Ошарашенный секретарь выскочил наружу, а Гальба бросился за ним.
Перед воротами ждал изможденный дальним путешествием Клавдий Цезарь в радостном предвкушении обеда и отдыха в удобной постели. Тут охрана схватила старика, который едва сопротивлялся, и потащила к берегу.
Гальба наблюдал за сценой издалека и прошептал своему адъютанту:
— Быстро разыщи людей, которые хорошо плавают! Они должны сразу же вытащить его из воды!
Парализованного от ужаса Клавдия швырнули прямо в одежде в воду. Гальба подошел, чтобы проконтролировать, как его спасут. Когда промокший и трясущийся Клавдий предстал перед ним, он сказал:
— Здравствуй, Клавдий Цезарь! Император не в настроении, отсюда такие прискорбные меры. Могу ли я предложить тебе свою палатку и горячую ванну?
Узнав о спасении дяди Гальбой, император накинулся на легата:
— Как ты осмелился нарушить мой приказ?
Гальба сделал удивленное лицо:
— Твой приказ был выполнен — Клавдия бросили в реку. Но ты не сказал, что его надо убить, или я ошибаюсь?
Калигула невольно рассмеялся.
— Нет, я этого не сказал. Ты хитрая лиса, Гальба, и далеко пойдешь. Но впредь смотри не перестарайся!
И с остальными делегатами Калигула обошелся немилостиво. Он принял только некоторых из них и сказал, что позорно присылать императору делегацию в двенадцать человек, из которых половина шпионы.
И жалкая кучка посланцев снова вернулась в Рим, что повергло сенат в глубокую растерянность, поскольку все надеялись обрадовать императора. В спешке достопочтенные отцы принялись за составление новой, в три раза большей делегации, чтобы настроить Калигулу на мирный лад.
Валерий Азиатик, главный заговорщик, оставался вне всяких подозрений. Ни оба казненных, ни сестры императора не упомянули его имени. О раскрытии заговора он узнал в Риме и теперь ждал, сохраняя спокойствие стоика, служителей правопорядка из сената. Но его не трогали, и Азиатик постепенно вернулся к прежнему образу жизни. Собственно говоря, он был разочарован развитием событий не только из-за крушения планов свержения тирана, но и потому, что его как заговорщика похоже, никто не воспринимал всерьез. Он не мог представить, чтобы его имя не было названо хоть в какой-то связи. Или другие считали Азиатика столь незначительной персоной? Идею выйти перед сенатом и обвинить самого себя он тут же отбросил, как ребячески глупую. Правда, он не исключал, что Калигула знал о его роли и приберегал расправу до своего возвращения. Азиатик сам себе дивился. Почему он, лишенный всякого политического тщеславия, вообще стал заговорщиком? Неужели только потому, что Калигула переспал с его женой? Если он и думал тогда, что позор этот требовал отмщения, то сегодня все казалось таким незначительным, учитывая, скольких женщин Калигула изнасиловал, скольких невинных послал на арену или казнил.
Он вздохнул и посмотрел из окна в маленький, искусно разбитый сад, где вечернее солнце, как огромный спелый фрукт, повисло меж ветвей старых дубов.
— Я должен был помнить о словах Эпикура: «Живи скрыто», а это значило уход от политической жизни, обращение к кругу близких по духу друзей, чтобы таким образом достигнуть восхваляемого им состояния душевного мира и покоя.
Так же, как Азиатик, думали тогда немало римлян, которым казалось бессмысленным сопротивляться защищенному тысячами хорошо оплачиваемых преторианцев принцепсу. Они попрятались в своих имениях, читали греческих философов и выжидали.
Сульпиция Гальбу отличала совсем другая позиция. Его неустанно гнало наверх жгучее тщеславие, заставляя добиваться всех должностей, какие только Римская империя приберегла для прилежных и целеустремленных патрициев. Он уже был сенатором и консулом, а теперь хотел доказать, что и должность легата ему по плечу. Неважно, служил ли он способному или неспособному императору, жестокому или мягкому, — главным для него была должность. Назначенный главнокомандующим верхнегерманскими легионами, он делал все для удовлетворения императора. По его приказу он очистил оба легиона от ненадежных и подозрительных людей. С трудом удалось Гальбе удержать принцепса от того, чтобы не проредить шеренги солдат, казнив каждого десятого. В конце концов, это были его люди, и новому легату не хотелось омрачать вступление в должность массовыми убийствами.
Он отвлек императора инсценировкой «германского мятежа». Подобрав несколько десятков светловолосых германцев, Гальба велел переодеть их в шкуры и отправить в леса по берегам Рейна. По сигналу те должны были двинуться к реке, изображая мятежников. Когда все было готово, легат предстал перед Калигулой с докладом.
— Мне жаль, император, что приходится прерывать твой послеобеденный отдых, но по другую сторону Рейна было замечено странное передвижение вооруженных людей. Если ты сам хочешь возглавить дозорное отделение…
Калигула сразу сообразил, что имел в виду Гальба. Он поспешно поднялся.
— Эта моя обязанность как императора.
— Возможно, дело дойдет до столкновений…
— Ты думаешь, меня это пугает? — с возмущением спросил Калигула. — Не забывай, кем был мой отец и что я вырос в военном лагере.
— Кто может забыть об этом! — с восторгом воскликнул Гальба. — Только забота о твоей драгоценной жизни заставила меня предостеречь тебя.
— Не будем терять времени, легат, вперед!
Во главе когорты всадников император переправился на другую сторону Рейна, и скоро они столкнулись с «врагом». Переодетые легионеры с ревом, размахивая мечами, бросились на них из леса. В своих рогатых шлемах, покрытые шкурами, они являли собой устрашающее зрелище. Но мужественное войско скоро загнало их обратно в темный, покрытый пеленой тумана лес, где они, дрожа от холода, ждали обратного превращения в легионеров.
Император же праздновал великую победу. Под звуки фанфар в триумфальном факельном шествии «победоносное войско» вернулось в лагерь. Калигула щедро раздавал подарки и награды храбрым легионерам, и сенату в Рим немедленно доложили о победе над германскими повстанцами, так что запуганным достопочтенным отцам пришлось подготовить еще одну торжественную делегацию. Весь Рим ликовал, празднуя победу, в честь которой были устроены внеочередные игры.
В конце ноября император со своими войсками отправился в Галлию, где в городе Лугдуне намеревался провести зиму. Город этот лежал на судоходной реке Родон, являлся центром западных римских земель, а также узловым пунктом важнейших торговых путей. Была здесь и императорская резиденция.
На отвесном холме высоко над городом возвышался дворец, и Калигула, похоже, был им удовлетворен.
— Правда, на Рим не похоже, но я не ожидал, что в провинции можно так прилично устроиться.
Со дня на день Цезония должна была разрешиться от бремени, поэтому она решила воспользоваться хорошим настроением императора, чтобы напомнить об обещании жениться.
— Ты права, время пришло. Наш ребенок должен, в конце концов, появиться на свет как императорский наследник.
Как обычно, все происходило в великой спешке. И декрет о разводе с Лоллией Павлиной, и документы о браке с Милонией Цезонией были подготовлены и подписаны одновременно, в один день.
