Людо Зубек - Доктор Есениус
Смил из Годейова, который сидел рядом с королем, встал и отвесил низкий поклон. Он приготовился к речи, полагая, что короля интересуют результаты переговоров с Бетленом, но король знаком приказал ему снова сесть.
— Подождите немного, — проговорил он вежливо, словно оправдываясь. — Но нынче нам предстоит еще много разговоров, поэтому не мешало бы вам слегка подкрепиться…
Послы с удивлением переглянулись. Они уже слышали, что король весьма не прочь пригубить бокал, но не ожидали, что он будет пить и при таких обстоятельствах.
Камер-лакей принес вина, и только когда все выпили за здоровье короля, Фридрих приготовился слушать пана из Годейова.
— Можете не вставать, — разрешил ему король. — Скажите без лишних церемоний, каковы ваши дела в Банской Быстрице. Бетлен, конечно, требует денег? Я так и думал.
В то время как пан из Годейова знакомил короля с деятельностью посольства, Есениус внимательно смотрел на Фридриха Пфальцского, дополняя собственными впечатлениями суждение, составленное о короле с чужих слов.
Как-то ему пришлось видеть короля вблизи. Это было в день вступления Фридриха в Прагу. Есениус приветствовал короля перед дворцом торжественной латинской речью от имени высокой школы Карловой. Но тогда Фридрих был окружен королевскими почестями и блеском и старался придать лицу приветливо-надменное выражение, как того требовала торжественная минута. Все, кто приветствовал Фридриха в Праге, ожидали и надеялись на новый расцвет королевства. Не прошло и года с той поры, а надежды рассеялись, как дым, думы и чаяния погибли, как от майских холодов.
Король слушает, с трудом сосредоточиваясь на словах Смила. Часто посматривая на двери, словно нетерпеливо ожидая прихода приглашенных, он еще чаще поднимает свой бокал. Время от времени он приглашает и послов наполнять бокалы, а то и забывает о своем долге хозяина и пьет в одиночестве. И послы рады этому: если осушать бокалы наравне с королем, так, пожалуй, голова затуманится раньше, чем начнется совет.
Собственно, даже такая мелочь — вино при сообщении о столь важном посольстве — говорила против этого короля. Веселый и беззаботный, не прочь выпить лишний бокал — таково было первое всеобщее впечатление. Впрочем, можно было дополнить еще и другой существенной чертой Фридриха Пфальцского: он любил поволочиться за хорошенькими женщинами. Он был еще молод, всего двадцать четыре года, и хорош собой. Фридрих был весьма вежлив и предупредителен к прекрасному полу и сам более ценил свое рыцарство, чем королевский титул. Он мог поцеловать руку простой горожанке, если она была красива, и ему было мало дела до того, что королева Елизавета, дочь английского короля Иакова I, спесивая англичанка, как называл ее народ в Праге, злилась, когда узнавала о подобном поведении своего супруга или о том, что он переплывал Влтаву только для того, чтобы снискать себе популярность среди жителей Праги, которых этот поступок искренне забавлял. «Как он смеет так унижать королевское достоинство!» — огорчалась королева.
«Милый молодой человек, но что это за король!» — подумал Есениус. Он нахмурился, вспомнив о своих двух посольствах и о бедах, которые надвигались на королевство, как черные тучи затягивают постепенно весь горизонт.
Из задумчивости вывел Есениуса приход верховного канцлера пана Вилема из Роупова.
Король оживился. Он приказал камер-лакею придвинуть кресло канцлера поближе к своему.
Фридрих желал бы, чтобы канцлер был рядом, и он мог бы вовремя получить нужный совет. Без канцлера он чувствовал себя как без рук и не мог принять ни одного решения.
Вскоре собрались все члены военного совета; пришел и граф Турн, один из командующих сословного войска.
— Я просил вас участвовать в этом совете с тем, чтобы вы послушали о переговорах, которые вело наше посольство с Габором Бетленом, и чтобы вы могли принять решение по этому вопросу. Пан из Годейова, можете приступать к докладу.
Смил из Годейова изложил по-немецки все, что происходило в Банской Быстрице.
На лицах участников совета сначала отражалась только радость. В особенности когда пан Смил подробно описывал встречу, которую оказали чешскому посольству в Банской Быстрице. И следующая часть сообщения обрадовала их, ибо пан из Годейова не забыл ни одной подробности, которая увеличивала значение и славу посольства; все радовались, что добрая слава о Чешском королевстве разносится далеко по свету. Но когда пан Смил коснулся самого важного — вопроса о деньгах, о цене военной помощи Бетлена, — лица присутствующих нахмурились. Четыреста тысяч талеров! Дороговато, но что поделаешь? Собственно, все дело не в цене, есть еще более важный вопрос: где достать деньги?
Выслушав сообщение, король поблагодарил главу посольства за столь успешное завершение дела и похвалил действия его, а равно и остальных членов посольства.
— А теперь мы постараемся разрешить задачи, которые поставлены перед нами, — произнес, поднимая бокал, король.
Все последовали его примеру.
Потом король Фридрих вынул из кармана свои часы-луковицу:
— Я попрошу вас, господа, высказаться кратко, поскольку через час мне предстоит отправиться на охоту.
Есениус поднял голову и взглянул на пана из Роупова, ожидая его возражений против подобной торопливости. Но верховного канцлера слова короля ничуть не удивили. Очевидно, не впервые король предпочитал развлечения государственным делам.
«Куда заплывем мы на корабле, ведомом таким кормчим?» с горечью подумал Есениус, и у него тоскливо сжалось сердце.
Деньги, деньги и снова деньги — вот о чем говорили на совете.
— Надо предложить жителям Праги дать нам заем, — высказался верховный канцлер.
Король, который всегда соглашался со всем, что ни предложит верховный канцлер, на этот раз не решился высказать свое одобрение. Он смотрел на остальных членов военного совета, приглашая их высказаться. Но все молчали. Они хорошо знали, что, выступая против верховного канцлера, они выступят и против себя. Потому что, кроме горожан, есть только два источника, из которых можно черпать деньги: евреи и знать. Последнее — только на крайний случай, если другого выхода не будет.
И граф Турн высказал общие мысли, когда добавил к словам канцлера:
— Не следует забывать и о евреях…
Все одобрительно зашумели. Ну конечно же! Ведь деньги и евреи это так же связано между собой, как лето и тепло, рана и боль, жажда и вода. Еврейская община — кладезь более неистощимый, чем серебряные Кутногорские или Приибрамские копи. В подобных случаях забывать о евреях нельзя.
— Большую помощь могло бы оказать нам увеличение оброка, — сказал генерал Гофкирх. — Я убежден, что не все возможности еще исчерпаны.
Король ждет, что скажут другие, но никто больше не проронил ни слова. Все знают, каково может быть четвертое предложение, отчего же они боятся произнести эти слова?
Есениус сознает всю мучительность положения. На память приходят слова горожан и простого люда: господа всегда ищут, как бы свалить тяжесть на других. И вот он собственными глазами убедился в этом.
Наконец, когда молчание нестерпимо затянулось и все участники совета уставились в землю, словно что-то искали, за это неблагодарное дело взялся сам король.
Дворянскому сословию следовало бы показать пример, пожертвовав на всеобщее благо.
Это был меткий выстрел. В чем бы ни упрекали короля, на этот раз он вел себя правильно.
Фридрих взглянул на верховного канцлера, и пан Вилем из Роупова с готовностью кивнул.
— Вполне согласен с вашей королевской милостью, — проговорил он. — Я сам при последнем сборе налогов исполнил свой долг и пожертвовал для общего блага перья цапли со своей шляпы. А моя супруга собственноручно связала для одного из сражающихся солдат рукавицы.
Верховный канцлер с удовлетворением смотрит на членов военного совета и послов. Члены совета презрительно усмехаются, хотя никто не решается высказаться вслух. Ведь, если на весы положить их собственные пожертвования, они вряд ли перевесят перья цапли, о которых жители Праги сложили уже шутливую песенку.
Наконец высказался Эразм Чернембл.
— Не выплаченные наемникам деньги превышают уже два с половиной миллиона золотых. Если к ним мы прибавим требования Бетлена, то это составит почти три миллиона золотых. Такую сумму мы едва ли соберем за счет добровольных пожертвований. Пожертвования должны быть больше, мы не можем все бремя свалить на горожан и крепостных. Я знаю, неприятно отрезать от своего, но, если благо королевства и успех нашей борьбы действительно нам дороги, мы должны глубже покопаться у себя в сундуках. План займа у горожан и новых податей с еврейской общины я не считаю удачным. Нельзя так обременять подданных налогами.
