Паулина Гейдж - Искушение богини
– Давно ты служишь в храме?
– Два года. Мой брат – мастер мистерий.
– Вот как? А ты кем будешь?
Они миновали стражу и вошли в темный зал. Сенмут повел его направо, через аудиенц-зал в собственную спальню, кликнув по дороге Паере.
Мальчик оглядывался по сторонам, любопытство явно пересилило в нем страх. Он слышал о богатстве царского фаворита и о том, что его власть не знает границ. Он видел Сенмута несколько раз, когда тот входил в храм вместе с фараоном, и оба сияли, словно боги. Им овладели трепет и застенчивость.
– Я не знаю, могущественный управляющий. Я бы хотел когда-нибудь стать верховным жрецом.
– А, так, значит, у тебя тоже есть амбиции!
Сенмут выпустил его руку и отослал Паере за молоком и едой. Потом кивнул на красивое резное кресло кедрового дерева, и мальчик робко примостился на его краешке, наблюдая, как Сенмут снимает парик. Когда в комнату неслышным шагом вошла Та-кха'ет, все еще босая и в ночной сорочке, она застала своего повелителя погруженным в разговор с грязным мальчишкой, у которого был такой вид, будто он отродясь не ел досыта. Они набивали рты кусками свежеиспеченного хлеба и гусятины, весело болтая без умолку.
Хатшепсут приняла их через час. Она была уже одета и готовилась идти в храм, но любезно села и с улыбкой выслушала все, что рассказал ей заикающийся и краснеющий мальчишка. Он не хотел неприятностей для главного управляющего, человека, который накормил его и говорил с ним по-доброму, с пониманием; но Сенмут хмурился и грубо толкал его в спину, шепча, чтобы он выполнял свой долг. Мальчишка бросился фараону в ноги и выложил все, не осмеливаясь поднять глаза на высокую грациозную женщину, чей золотой шлем украшали кобра и гриф.
Когда он кончил, улыбка сошла с лица Хатшепсут. Она велела мальчишке встать, а сама, глядя через его голову, поймала взгляд Сенмута, с ее губ готов был сорваться вопрос. Он кивнул, и она снова взглянула на маленького вииба.
– Сменхара, ты поступил хорошо, – сказала она. – Мы рады, что ты оказался верным слугой, доверяющим своему правителю. Я сама во всем разберусь, ибо обвинения, которые ты предъявил, очень серьезны, а пока я хочу, чтобы ты обещал, что ни с кем не станешь говорить об услышанном. В свое время я накажу виновных и сделаю это по-своему. Мальчик прошептал:
– Да, ваше величество.
– А пока я должна придумать, как мне наградить тебя. Хочешь нести со мной благовония сегодня утром и мы вместе поклонимся богу?
Он уставился на нее широко раскрытыми глазами, его лицо просияло, и Хатшепсут отослала его дожидаться ее снаружи. Когда они с Сенмутом остались одни, она набросилась на него:
– Ты был неосторожен, и Хапусенеб тоже свалял дурака. Я прекрасно знаю, о чем думаешь ты, Сенмут, и Хапусенеб, и Нехези, и все остальные. Известна мне и Тутмосова нетерпеливая жажда власти, и то, что он готов растоптать меня и отшвырнуть с дороги. Но убийства я не потерплю!
Каждое свое слово она припечатывала ударом кулака по украшенному стеклярусом воротнику.
– И повторять я не буду. Еще раз узнаю, что ты замешан в чем-то подобном, – выпорю, как обыкновенного воришку.
Она бросила на него гневный взгляд и с омерзением отвернулась.
– Тутмос – моя плоть и кровь. Я не дам причинить ему вред.
– Тогда хотя бы отошлите его подальше.
– Чтобы он за моей спиной козни строил? Ну уж нет! И зачем ты привел ко мне этого ребенка? Почему сам с ним не разобрался?
– Ваше величество, можно я сяду?
Она кивнула, удивленная, и он опустился в кресло.
– Я привел его потому, что сегодня суд Амона настиг наконец трусливого, перепуганного вииба, который не выполнил свой долг.
– Не понимаю.
Он устало улыбнулся.
– Когда-то и я был голодным служкой и воровал по ночам еду из кухни Амона. И, как и этот парнишка, услышал однажды то, что не предназначалось для моих ушей.
Она вдруг напряженно затихла. Он это заметил, но говорить не перестал.
– Ваша сестра, ее высочество Осирис-Неферу-хебит, умерла не от болезни. Ее отравил Менена.
С его плеч точно гора свалилась, и в наступившей тишине, нарушаемой лишь ее учащенным дыханием, он легко вскочил и подошел к ней.
Она побледнела, и откуда-то из темных глубин давно прошедших ночей поднялись воспоминания, смутные и запутанные. Обрывки сна. Бедная маленькая пленница, газель с головой Неферу, и Небанум с ключом от клетки. Только Небанум ли то был?
– Я хотел пойти к вашему отцу и рассказать ему все, как рассказал этот жрец, но я боялся, думая, что, может быть, Единый хочет, чтобы так случилось. Пока я боролся со страхом и сомнениями, яд был изготовлен и Неферу умерла.
Ее плечи вдруг поникли, и она вздохнула, а ее пальцы сами нащупали амулет.
– Ну наконец-то. Я давно заметила, как ты ненавидишь Менену, и мне хотелось знать, в чем причина твоего страха. Все эти годы я сама не однажды задумывалась о ее смерти, и всякий раз мне становилось страшно. Отчего – я не знала. Но теперь все прояснилось. И ты думаешь, что мой отец желал смерти своей дочери?
Воспоминания прояснились и едва не ослепили ее своей четкостью. Не Небанум. Нет, конечно же. Яростный взгляд налитых кровью глаз Могучего Быка сверлил ее.
– Я и сейчас не знаю, ваше величество, но я так думаю.
– Зачем? Зачем ему было убивать ее? Ведь она только хотела, чтобы ее оставили в покое!
– Затем, что уже тогда он видел двойной венец на вашей голове, а если бы ваша сестра была жива, на чьей голове покоился бы он теперь? Ваш муж Тутмос женился бы на Неферу и умер в свой срок, а его сын называл бы вас сейчас как угодно, но только не фараоном.
Она положила ладонь ему на грудь, и он увидел, что ее глаза полны слез.
– Это так. Я знаю. Я догадывалась. Еще в 'детстве отголоски этого зла не давали мне спать по ночам, но и теперь это трудно вынести.
Гордость не позволяла ей расплакаться, и она изо всех сил сдерживала предательски дрожащие губы.
– Иди, Сенмут. Я и рада, что ты доверился мне, и зла на тебя. Сейчас мне хочется только одного – пойти в храм и вместе с этим маленьким счастливчиком вознести хвалу богу. Надо было тебе перерезать ему глотку и швырнуть его тело в реку, как он и говорил.
Она улыбнулась ему, но улыбка вышла кривой и слабой. Он поцеловал ее ладонь, вышел и легко зашагал в аудиенц-зал, где его уже ждали чиновники.
Еще до конца зимы Хатшепсут объявила о помолвке Тутмоса с зардевшейся, как пламя, Неферурой и тут же услала жениха с войском на Север проводить маневры. К тому же она позаботилась о том, чтобы Тутмос понял: это еще не брак, а всего лишь обещание.
Он усмехнулся, стоя перед ней в тронном зале со сложенными на груди руками.
– Теперь вы связаны обещанием, ваше величество, – сказал он. – Можете посылать меня куда угодно, давать любые задания и поручения, но рано или поздно вам придется отвести Неферуру в храм и отдать ее мне, ибо я уже не мальчик.
– Глаза у меня есть! – парировала она. – Ох, Тутмос, и почему ты становишься таким колючим всякий раз, когда мы обсуждаем наши совместные дела? Разве я не обещала тебе, что когда-нибудь ты получишь трон?
– Обещали, только теперь я не верю, что вы говорили всерьез. Ребенком я благоговел перед вами. Но я уже повзрослел, а вы по-прежнему закрываете перед моим носом дверь аудиенц-зала – моего зала, где я имею право восседать как фараон. По-моему, вы намереваетесь передать трон Неферуре.
– Да ты глупец, коли и впрямь этому веришь, и все же кричишь о своих сомнениях на весь дворец. Что мешает мне от тебя избавиться? Тогда Неферура действительно сможет носить двойной венец, а чтобы подарить Египту наследника, возьмет в мужья кого-нибудь из генералов.
– Вы не хуже меня знаете, что Неферура добрая, ласковая, нежная и потому совершенно не годится в фараоны.
– Ну, тогда Мериет?
Хатшепсут было не смешно. Она знала, что он прав. Неферура была свободна от того всепобеждающего пламени честолюбия, на котором в те же годы сгорала она, Хатшепсут. И хотя Хатшепсут любила ее и отчаянно желала возложить венец на эту голову, она понимала, что Неферура никогда не сможет подчинить себе Тутмоса или любого другого беспощадного юнца из благородных, который возжелает стать царем.
Тутмос презрительно расхохотался.
– Мериет! Да, огня в ней хватает, к тому же она строит глазки всем вашим молодым советникам до единого, как и положено такой сучке, как она. Но стать фараоном? У нее ума – как воды в реке в разгар лета. Ей плевать и на вас, и на Египет.
Он пожал плечами и шагнул ближе.
– Я согласен на помолвку при том условии, что за ней последует брак. Пока солдатская жизнь меня удовлетворяет, ибо я люблю лук, копье и нож; к тому же, как вы сами не раз говорили, я еще молод. Но не ждите слишком долго!
– Ты забываешься! Я – Египет, и если я приказываю тебе, ты должен повиноваться! Не испытывай мое терпение, Тутмос. Ты заносчив и глуп, но, поскольку дни твоего ученичества еще не истекли, я тебя прощаю. Если бы твоя дешевка-мать не забивала тебе голову всякой ерундой, когда ты был под ее опекой, мы хорошо работали бы вместе. Но она научила тебя ненавидеть меня раньше чем говорить, а ты дальше ее злобных слов ничего не видишь.
