Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Меж тем как в Эрмитажном театре переменяли декорации и готовили к постановке новую комедию государыни в пяти же действиях под названием «Обольщенный», она полностью обратилась к государственным делам, не оставляя, впрочем, замыслов драматургических.
К графам Орловым — Алексею и Федору — обратилась собственноручно, в дружеском тоне. Выражала надежду, что они будущей весной примут команду над флотом в Архипелаге, ибо одно их имя наверняка устрашит турок и придаст вес и меру нашим действиям на море.
Храповицкий, вернувшись к себе, торопливо записывал:
«Читана с удовольствием парижская депеша, из коей познается сближение Двора Французского с нашим, приготовляемое мщение королю Прусскому за Голландию и описание его высокомерия, связь его с Англиею и последование секте духов. Приметно недоброжелательство к нам Англии, помыслы короля шведского на Данию и склонение обстоятельств ко всеобщей войне в Европе». Да, конфиденты из русской партии и в самом Стокгольме, и в особенности в Финляндии доносили: король Густав весьма оживился с объявлением войны турком. Он вынашивает воинственные планы в отношении России. И русско-турецкая война ему на руку. Правда, оппозиция все еще сильна, особенно среди офицеров. С тех пор как военные приготовления усилились и стало ясно, что дело идет к войне, большая часть офицерского корпуса — а это все выходцы из дворянства — стала лелеять мысль о заговоре с целью свержения короля.
Мысль не такая уж бредовая: пятнадцать лет тому назад сам Густав произвел государственный переворот. Тогда его правой рукой был барон Спренгпортен. А нынче партию его противников в Финляндии возглавляет сводный брат того Спренгпортена — Еран Магнус Спренгпортен. Эта партия желает оторвать Финляндию от Швеции, опираясь на поддержку императрицы Екатерины.
Будто бы король Густав уже составил план нападения на Россию, который изложил кучке своих единомышленников. Он надеется неожиданным ударом разбить русский флот в Балтийском море, а затем двинуть сухопутную армию на Петербург. Россия-де не выдержит войны на два фронта. И ей придется вернуть Лифляндию и Курляндию — то, что отхватил у Швеции царь Петр.
Императрица отнеслась к этим планам шведского короля как к бреду полупомешанного. Она лишь посетовала: в свое время принимала его со всеми полагающимися почестями и даже удостоила его награждением кавалериею святого Андрея Первозванного — высшей в иерархии российских орденов.
— Поди знай, что у этого сумасброда на уме, — развела она руками, когда Храповицкий, а потом и Безбородко читали ей донесения, пересылаемые с капитанами торговых кораблей и часто писанные цифирью. — Полагала его добрым соседом, а он затаенный пакостник и враг. Ну да ничего, мы его сумеем проучить.
При всем при том — вот что примечательно — беды коронованных особ принимала близко к сердцу, почти как свои. Тотчас насторожилась, когда во Франции началось народное брожение. Настаивала на сближении дворов. Когда начались кабинетные перетасовки, предрекала близкие неприятности королю Людовику — она их не одобрила. Сказала о том Сегюру. Он развел руками — Версаль-де нередко бывает близорук.
И пришла в совершенное расстройство, когда пришла весть о том, что карета королевы Антуанетты, следовавшая в парижскую оперу, была закидана грязью, а чернь вопила: «Проклятая австриячка!» Королева принуждена была воротиться.
— Я потрясена, потрясена, — повторяла Екатерина дрожащим голосом, — это не укладывается у меня в голове. Можно ли столь унизить свою королеву?!
— Ах, ваше величество, — ответствовал Храповицкий, — чернь везде одинакова, для нее не существует святынь.
— Но вот ты был свидетель моего путешествия через многие области империи. Иные из них, как Таврида, населены по большей части недоброжелательными народами. Но хоть кто-нибудь из татар либо ногаев осмелился ли на таковую дерзость? Они все чествовали свою государыню. Я видела вокруг себя одни проявления преданности и любви.
— Да, так оно и было, — подтвердил Храповицкий. — У нашего народа неиспорченные сердца…
— Да, да, ты прав. А эти французы… — Голос ее прервался, в глазах стояли слезы.
По правде сказать. Храповицкий был обескуражен. Вечером он, по обыкновению, открыл свой дневник и записал: «Позвав, с удивлением прочли для меня из немецких газет известие, что Бриенн сделан первейшим министром и королевские министры Кастри и Сегюр взяли отставку…» И о реакции государыни на казнь королевы Антуанетты: «Плакали».
Меж тем зима медленно, но верно подступала к обеим противостоящим армиям. Она дохнула хладом и заморозила не только реки, поля и растения, но и военные действия. Обе стороны собирались с силами, подвозили и копили потребное.
Реляции от светлейшего князя приходили все реже — ничего экстраординарного не предпринималось. И Екатерина снова обратилась к свету лицом.
Покамест в Эрмитажном театре приготовляли очередной спектакль, государыня затеяла устроить придворный маскарад. Он должен был отличаться от обычных забав. И ей пришло в голову расписать весь церемониал, дабы маскарад этот надолго запечатлелся.
Фантазии было не занимать. И утром толстяк Храповицкий, несколько опухший после вчерашних возлияний, получил собственноручное расписание государыни.
Вот что в нем было написано:
«Мне пришла в голову забавная мысль. Нужно устроить в Эрмитаже бал, как вчерашний, но чтобы общество было меньше и более избранное; для этого мне нужны списки тех, кто был в четверг. Дамам нужно приказать быть в домашних платьях, без фижм и без большого убора на головах. Начнут бал, как вчера. После нескольких танцев, гофмаршал возьмет за руку великую княгиню, скрипач пойдет перед ними, и он пройдет по всем комнатам до той, которая находится перед театром. В этой зале все занавеси на окнах будут спущены, в особенности те, которые выходят в переднюю, чтоб не видали там происходящего. В зале этой будут с одной стороны четыре лавки маскарадных одежд: с одной стороны для мужчин, с другой — для дам. Французские актеры будут изображать торговцев и торговок; они в долг отпустят мужчинам женское, а дамам мужское платье. На лавках с мужским платьем нужно приделать наверху вывеску: «Лавка дамского платья», а на лавках с дамским платьем нужно наверху приделать вывеску: «Лавка мужского платья». Перед залой поместите объявление: «Здесь даровой маскарад, и маскарадные одежды в кредит: по правую руку для дам, по левую — для мужчин».
— Ступай распорядись, чтоб все было, как расписано. Вот уж повеселимся всласть. Как думаешь?
— Вестимо, ваше величество, — кивнул Храповицкий. — Вот будет потеха. — И он торопливо выскользнул из кабинета — исполнять.
Печи дышали жаром, благостное тепло разливалось по всем анфиладам дворца, меж тем как за окнами тяжело нависло свинцовое снежное небо. Оно исторгало снег пополам с дождем. Война замерзла. Она уступила место маскараду.
Сквозь магический кристалл…Ветвь двадцать шестая: май 1453 года
Итак, яростная, но бестолковая атака башибузуков была отбита.
— Нас испытывают, — предположил Джустиниани, — бодрствуем ли мы ночью. Ночь — не лучшее время для штурма.
В самом деле, наступила короткая передышка. И защитники города вздохнули с облегчением, решив, что турки угомонились. Греки принялись заделывать бреши в стене бочками с землей и бревнами.
Как вдруг снова взревели трубы, забили барабаны, раздались истошные крики: «Алла, алла!» И новая волна турок полезла на стену.
На этот раз то были анатолийцы, отборное войско Исхак-паши, отлично вооруженное и экипированное. Они избрали для атаки участок стены, примыкавший к воротам Святого Романа. Он казался наиболее уязвимым, так как чаще других подвергался пушечному обстрелу и был изрядно поврежден.
Наступающие карабкались друг на друга, стараясь первыми взобраться на стену. Они были упорны: лезли и лезли, несмотря на потери. Некоторым удавалось достигнуть края стены и даже на миг взобраться на нее. Но они тут же летели вниз, пораженные ударами мечей, падали, сшибая своих. Но снизу лезли все новые и новые толпы с лестницами наперевес, с чадящими факелами в руках. Сверху летели на них камни, лилась кипящая смола, но ничто не унимало их ярости.
И тут рявкнули турецкие пушки — султан приказал бомбардировать стены. Мраморные ядра с грохотом разбивались о прочную преграду, дробя ее и высекая дождь осколков. Но ущерб, наносимый ими, был не слишком велик. На востоке зарозовела слабая полоса пробуждающегося утра.
Атака начала захлебываться, ярость наступавших слабела.
Как вдруг бабахнула громадная пушка Урбана, и тяжелое ядро с грохотом угодило в самый центр заграждения, подняв облако пыли. Ввысь взлетели доски и бревна, целая туча землищи, и часть заграждения обрушилась вниз.
