Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка
Шарлотта подняла голову и сказала звонко:
— Ты надушилась! Я слышу запах!
— От тебя, Лолотта, ничего не скроешь!
— Значит, это решено: ты едешь на прослушивание в Капитолий, — уважительным тоном сказала Элизабет. — Ты заслужила это, Эрмин.
Арман ворвался в кухню, помешав девушке ответить. Тринадцатилетний мальчуган не был похож ни на отца, ни на старшего брата. Как и Эдмон, он был белокур, но свою круглую мордашку унаследовал от бабушки.
— По пути я встретил почтальона, Мимин, — крикнул он. — Тебе письмо! Еще одно письмо, ведь последнее ты получила на Рождество!
Бетти покраснела до корней волос. Она загородила сыну дорогу.
— Наверное, ты ошибся, Арман, — сказала она. — Почему бы письмо для Мимин принесли к нам в дом? Ведь она теперь живет по ту сторону монастырской школы. Дай мне конверт!
— Мам, здесь написано «Эрмин Шарден, которая живет в доме месье Жозефа Маруа, улица Сен-Жорж, Валь-Жальбер».
Мальчик бросил конверт на стол. Эдмон первым схватил его.
— Дай мне посмотреть, Эд, — со вздохом сказала девушка.
Она пыталась успокоить нараставшее волнение, но сердце билось все быстрее. Несмотря на обмен разочаровывающими поцелуями с будущим женихом, несмотря на вырезку из газеты, она все еще надеялась, что получит от Тошана письмо.
Элизабет схватила полотенце и, нахмурившись, стала вытирать посуду. Эрмин заметила ее волнение, когда почти вскрыла письмо.
— Это из Труа-Ривьер, — сказала она.
На конверте было указано имя отправителя: «Мари Шарден». Арман скакал вокруг нее, любопытный, как сорока.
— Пойдем со мной, Мимин, — сказала ей Элизабет. Они вышли во двор. На ветру трепыхался недавно постиранный полосатый пиджак Жозефа. В хлеву мычал теленок.
— Бетти, что с тобой? — спросила Эрмин. — Почему эти люди снова мне написали?
— Это моих рук дело, дорогая, — призналась молодая женщина. — Я думала, что поступаю правильно. С прошлого Рождества я дружу с твоей матерью, а тебя люблю, как родную дочь. Однажды я перечитала то, первое, письмо. Не знаю, что на меня нашло, но я решила, что сама им напишу. И я написала, что Лора — приятная и щедрая женщина, способная сострадать, а ты — прекрасная девушка, хорошо воспитанная и усердная, да еще поешь, как соловей. Я хотела их смягчить, защитить вас. В конце письма я попросила, чтобы они ответили тебе, потому что ты нуждаешься в их внимании. Ни Жо, ни остальные ничего об этом не знают. Если бы Арман не отдал тебе это письмо, я бы сначала вскрыла его над паром и прочла. Если ответ оказался бы не таким жестоким, как предыдущий, вас с матерью ожидал бы приятный сюрприз!
— Милая моя Бетти, — прошептала Эрмин, — не беспокойся так о нас с мамой. Мы совсем не несчастны. Шардены не изменят своего отношения к нам.
Девушка вынула из кармана письмо. Элизабет попыталась взять его у нее из руки.
— Разреши мне его прочитать, Мимин. Ты уезжаешь, такая красивая и довольная. Я не хочу, чтобы эти люди испортили тебе настроение.
— Я научилась радоваться любой мелочи, наслаждаться настоящим. Не бойся, ничто не сможет меня огорчить.
Девушка посмотрела на развешанное для просушки белье, отметив про себя забавный танец клетчатого носового платка, в котором запуталась оса. Как и встреча с белкой тремя неделями ранее, эта картинка навсегда останется в ее памяти — символ момента, когда судьба готовится нанести свой удар.
Элизабет вернулась в дом, подталкивая перед собой Армана, который тайком вышел во двор вслед за ними. Эдмон плакал на кухне — он порезался ножом.
Эрмин читала письмо, одновременно прислушиваясь к жалобным возгласам мальчика.
«Мадемуазель,
Вы полагаете, что вы — моя племянница, но я никогда не получу доказательств вашей правоты, разве только в день Страшного суда. Я — сестра Жослина, и ни я, ни мои бедные родители в течение многих лет ничего о нем не слышали. Мои отец и мать попросили меня раз и навсегда дать вам понять, что вы не должны нам писать.
Я разделяю их возмущение. Шардены — уважаемая и набожная семья, поэтому мы не хотим общаться посредством писем и тем более встречаться с особой, рожденной женщиной распутного поведения, той, кто не знает, что такое нравственность, развратницей, которая теперь купается в роскоши. Мы полагаем, что она скрыла от вас свое прошлое. Она продавала свое тело в одном из притонов нашего города, и мы никогда не верили, что ребенок, которого она носила, был зачат от Жослина.
Ослепленный страстью, мой брат решил жениться на грешнице, жениться в церкви, оскорбив тем самым достоинство священника. Мои родители в первом письме не стали сообщать вам все это из добрых побуждений, но я сочла своим долгом объяснить вам наше видение. Я признаю, что вы не виноваты в грехах ваших родителей, поэтому буду за вас молиться. Вы носите наше имя — это оскорбление, которое заставляет меня бесконечно страдать, но ваша мать и так обесчестила его навсегда. Да будет милостив к вам Господь.
Мари Шарден».Эрмин сложила листок бумаги. Она уже не слышала ни криков Эдмона, ни жужжания осы. Мир вокруг стал молчаливым, словно бы ватным. Девушке показалось, будто она вошла в полосу сизого тумана, в котором ей суждено остаться навсегда. Глухие удары отдавались в каждой клетке ее тела. Несколько секунд понадобилось, чтобы понять: это биение ее собственного сердца. Эрмин вспомнила слова Лоры: «Спасибо, Господи, что они не пролили свой яд!»
Теперь этот яд распространялся по телу, отравляя кровь и душу. Не в силах пошевелиться, девушка рассматривала белье и деревянную стену, окрашенную Жозефом в белый цвет.
«Мама торговала своим телом, — наконец сказала она себе. — Моя мать, об отсутствии которой я так жалела, которой мне долгие годы так не хватало! Она спала с мужчинами и получала за это деньги. Но Жослин Шарден все-таки на ней женился. Жослин, который, может, мне вовсе не отец!»
Кто-то тряс ее за плечо. Сквозь тишину и туман прорвался голос Бетти.
— Мимин, ты такая бледная, что страшно смотреть! Мимин, что они написали?
«Бетти не должна знать, — решила Эрмин. — Только не она!»
Она спрятала письмо в карман жакета и сделала несколько шагов к хлеву.
— Они не хотят с нами знаться, — с трудом выговорила она. — Не стоило им писать, Бетти. Я ухожу, пора. Селестен отвезет нас в Роберваль, там ждет Ханс.
Элизабет стояла и смотрела вслед уходившей быстрой походкой Эрмин. Она не осмелилась позвать ее, потому что уход девушки больше напоминал бегство.
— Господи, что я наделала? — жалобно сказала она.
Арман подошел к матери. На лице его играла хитрая улыбка.
— Ну, и где наша Мимин? — спросил он.
— Идиот! Дурак! — обрушилась на него Элизабет и наотмашь ударила по щеке. — Нельзя было отдавать ей письмо!
— Но это ее письмо, не твое!
Она замахнулась для второй пощечины, но Арман успел отпрыгнуть назад. Элизабет заплакала.
Через двадцать минут Селестен посигналил у порога дома Маруа. Лора в соломенной шляпке устроилась на заднем сиденье. На крыше возвышались два чемодана.
— Эрмин у вас? — спросила молодая женщина, когда дети выскочили на крыльцо. — Мы погрузили багаж, я захватила ее сумочку. Нам пора уезжать в Роберваль. Я не хочу опоздать на поезд.
— Нет, ее нет, — крикнул в ответ Эдмон, на пальце у которого была повязка с красным пятнышком.
Элизабет тоже вышла, и виду нее был озабоченный. Она спустилась с крыльца и подошла к автомобилю.
— Мимин побежала домой, — без особой уверенности сказала она. — Вы ее не встретили?
— Конечно, нет, — сказала Лора.
Женщины обменялись обеспокоенными взглядами. Элизабет первой опустила глаза.
— Бетти, скажите, что случилось? Вы чем-то взволнованы…
— Мимин получила письмо от Шарденов из Труа-Ривьер, хотя я не хотела, чтобы она его читала. Она прочла и переменилась в лице. Стала как привидение… Потом сказала, что идет домой, но я была уверена, что она лжет.
— О, Господи! — простонала Лора. — Нужно ее найти. И поскорее! Арман, поищи ее, прошу тебя!
Арман пообещал, что сделает все, что может. Селестена послали на почту, чтобы он телеграммой уведомил Ханса Цале, что отъезд откладывается.
Поезд отправился из Роберваля без Лоры Шарден и без Ханса. Прошел час. Эрмин пропала.
Глава 16. Падение ангела
Валь-Жальбер, в тот же день
Эрмин спряталась в заброшенном доме, дверь которого оказалась взломанной. Он находился в квартале, примыкавшем к целлюлозной фабрике, — ныне самом пустынном месте Валь-Жальбера. Дома кое-как выдерживали натиск снежных метелей и сильных весенних дождей, но краска на дереве растрескалась. Влажность постепенно завладевала деревянными постройками, поднимаясь от фундамента, каждую весну заливаемого паводками, все выше и выше.
