Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
Род задыхался… Все исчезло. Не было ни карети, ни скупого светца, ни грохота колёс. В ночной час в нежно-ласковом озере Ильмень он, отчаянный пловец, попал в бурю. Тугие тёплые волны накатывались, то отталкивая, то поглощая. Он делал усилия перемочь их силу, и волны тихо стонали, впитывая его в пучину. Когда буря улеглась и светец замерцал вверху, а кареть продолжала тряско и гулко нестись куда-то, Род подавленно произнёс:
- Где мы?.. О всевидящий Сварог!.. До чего докатились?
- Не поминай Сварога! Забудь! - строго отозвалась княгиня.
- Бежим в Чешскую, в Угорскую землю, а не то в Греческую, - пылко заговорил Род. - Я продам себя в холопи тамошнему царю. Рабом стану и еженощь буду лицезреть тебя…
- Не токмо зреть очами - телесами чуять. - Улита жёстко сжала его ладонь. - Все же не изрекай глупостей. Нет нужды горе мыкать невесть где. Потерпеть, поразмыслить надо потонку. Неустройство наше обустроится. Вот закончится немирье у свёкра с его племянником…
- До их смерти не кончится, - предрёк Род.
- Не омрачай сердца, светлее гляди в судьбу, - посоветовала Улита.
Такой совет, достойный княгини, отозвался в мыслях ведальца детским лепетом.
- Твой Андрей ищет убить меня, - вынужденно признался он и рассказал всю историю, приключившуюся под Луцком.
- Ты! - воскликнула княгиня, едва дослушав. - Это ты спас его! Не взыщи! Андрей - смурый бирюк, не ведающий благодарности. Однако убить тебя… Не иначе половецкие шакалы замыслили. Андрей, даже люто ненавидя, не убьёт. Нет и нет, я знаю…
- О, княгиня! - тяжело вздохнул Род. - Однако наша ночь на исходе.
Он кинул взор в побуревшую от рассвета слюду окна.
Колымага сбавляла ход и внезапно замерла. Тут же вне её послышались возня, ругань.
- Я те подменю упряжь, неплод[404] постылый!
- Пошто лаешься, девья мать?
Нет, Улита не слышала этой отрыжки бытия. Она вся ушла в прощальный поцелуй с другом.
Покинув кареть, Род едва успел принять Катаношу от Якима, и поезд рванулся далее с обновлённой силой.
У первой переспы Киева мнимый охраныш отстал от него, как подранок от стаи.
Гудели колокола. Вновь запрудили улицу только что жавшиеся от княгинина поезда к стенам толпы кыян.
Род, храня одиночество, просочился сквозь толчею на свой Бабин торг к Заяцкому становищу.
- Эй! - окликнули его.
От воротной вереи отделился Первуха и кивком головы велел свернуть за угол.
- Тебя только что спрашивали княжьи обыщики.
- Чьи? - насторожился Род.
- Как их опознать? - развёл руками Первуха. - То ли Гюргиевы, то ли Андреевы.
- Как они досочились меня здесь спрашивать?
Шестопёр объяснил:
- Весьма просто. Ты под Луцком был с Вашковцом. Им ведомо, чей слуга Вашковец. Вот и явились к подворью Святослава Всеволодича. Я принуждён был назвать Заяцкое становище.
- Ты? Принуждён? Ты предал меня! - возмутился Род.
Шестопёр опустил повинную голову.
- Начистоту сказать, предал. Они грозились Мякушу с собой забрать, а меня заковать в железа. Как было молчать?
Род сжал плечо Первухи.
- Не взыщи за погрубину. Не стоит вашего счастья с Мякушей моя забубённая голова. Прощай, друже!
- Ты куда? Куда? - неслось ему вслед.
А он вёл свою Катаношу водком по безумным от Гюргиевых торжеств улицам. Шестопёр не стал его догонять. Предать предал против воли, да по собственному изволу предупредил об опасности. Берегущий Мякушу, однако, как прежде, смелый Первуха!
Куда было деться Роду? В калите, как при высадке у Мостквы-реки, гривна кун. В Новгородском конце становища не по карману. Разве что поприцениваться у Жидовских ворот? Там ночлег дешевле.
На каком-то из восьми торжищ Киева в красных рядах под имполой бесприютному преградила путь знакомая образина.
- Ай да встреча! - произнёс ражий половец по-кыпчакски, - Помнишь пир в Дубно, яшник покойного Тугоркана? Давай поздороваемся по-русски…
Он тянул руку, а на руке блеснул перстень с кровавым камнем. «Яхонт перстня - скляница с ядом», - подсказала память страшное предупреждение Кзы Род перехватил руку с перстнем возле локтя, так что кисть беспомощно повисла, и оттолкнул половца. Тот отлетел к прилавкам, дико крича. И тут бывший яшник заметил, что у прилавков изготовились соплеменники пострадавшего. Степняки подступали, потрясая оружием, как стая хана Кунуя. На сей раз местом схватки была не Дикая Степь. Род в мгновение ока сообразил, что его враги под покровом имполы, и он вне её и что этот край крытой торговой улицы держится на одном столбе, хотя и весьма внушительном. Отпустив Катаношу, Род обнял столб, потянул на себя, и крыша с грохотом рухнула, накрыв нападавших, а он с вывернутым столбом рухнул в противоположную сторону. Презирая ушибы, вскочил н седло.
- Ух-ух-ух-у-ух!
Кобылица вздыбилась и исчезла, раскидав прочь ошарашенных ротозеев.
Вплоть до сумерек то водком, то в седле мыкался одиночка со своей Катаношей в праздной толпе по Киеву. Ночлег-то в конце концов приискал, даже подружку свою игренюю определил в конную избу и снабдил овсом. Самому осталось насытиться. Не хотелось соваться в ближайшую к его становищу Трёшкину корчму, хотя было вовсе не далеко. Очень не хотелось! Весь день после столкновенья под имполой он чуял на себе глаз да глаз. Возможно, это только мерещилось, хотя упорно зрело чувство опасности. И вот у самых дверей под вывеской «Трёшкина криница» знакомый голос позади истиха произнёс:
- Боярин Жилотуг! Князь Андрей Гюргич хочет лицезреть тебя. Пожалуй в мою кареть.
Все воспротивилось внутри Рода этому приглашению. Он все-таки обернулся, Ярун Ничей с видом друга повлёк его от корчмы. Уже сев в утлую колымагу, приглашённый спросил:
- Пошто хочет лицезреть меня Андрей Гюргич?
Ярун мелко захихикал.
- Должно, помозибо скажет за спасенье под Луцком. Он тогда обмишулился.
Ехали долго. Сошли во дворе за высоким тыном у мрачной почернелой избы. Род невольно вспомнил Чернигов, попытку освободить Коснятку.
- Что это за хоромина? - остановился было он.
- Тайная такая хоромина, - потянул его за рукав Ярун. - Андрей Гюргич счёл важным без любопытных с тобой беседовать.
- Однако для чего железа в оконницах? - обратил Род внимание на решётки.
- Чтоб тати не проникали, - быстро объяснил Ярун, вводя гостя в тесную палату.
- Здесь сесть не на что! - догадавшись о западне, вскричал Род.
Ничей словно испарился. Лязгнули замки, загремели засовы, застучали шаги охранышей, зазвенело оружие.
- Достаточно тебе одного стола, - раздался насмешливый голос Яруна с той стороны двери. Затем княжий палач и обыщик изрёк торжественно: - Пойман ты, самозваный боярин, государем Андреем Гюргичем за прежнее воровство твоё! - Воцарилась тишина. Потом прозвучал приказ кметям: - Строго-настрого стеречь! Отвечаете головами! В разговор с подстражником не вступать!
С глухим стуком удалялись тяжкие шаги.
- Стой, Ярун Ничей! - позвал Род.
- Что ещё тебе? - спросил голос издали.
- Ты погибнешь жесточайшей смертью. Новый месяц не созреет, как умрёшь!
- Ври, проклятый волхв! Сам вот-вот сдохнешь! - с чуть заметной дрожью пообещал Ярун.
8
Что прежде всего предпринял Род, оказавшись подстражником? Надорвал изнутри подшитую гачу своих портов, извлёк из неё отцов перстень, осмотрел грани камня с буквицами глаголь и рцы (Гюрята Рогович).
Обречённый задумался, прохаживаясь из угла в угол по тесному узилищу. Смерть не страшила его. Беспокоили пытки как преддверие к ней. Выйдет ли он из них с честью? Вот и сбывается откровенье Сварога: «Умрёшь страшной, позорной смертью!» Вряд ли его четвертуют, колесуют или посадят на кол, даже усекновение главы отвергнут. Дело это для его ненавистника, князя Андрея, можно сказать, домашнее. Ревнивцу нужно убрать соперника. Захлопнувши мышеловку, он уж его не выпустит. Что в мышеловке способнее всего применить? Отраву! А могут и удушить. Это тоже вид тайной смерти узника. Для казни, как и для пытки, им необходимо войти, дотронуться до него, взять. Вот он и осмотрел камень отцова перстня, выбирая грань поострее. Когда-то в детстве, в отрочестве ночь порой заставала их с названым отцом в лесной дебри. Они устраивались на лапнике, разводили костёр. Род ясно помнил, как Букал чертил вокруг становища круг и творил заклинания от хищных зверей. Волхв это действо называл «сделать гуся». Подросши, Род сам, охраняясь на ночь в лесу, «делал гуся».
Теперь он мысленно ограничил пространство в полутора шагах от двери, опустился на грязный пол, стал медленно, якобы с величайшим трудом, проводить по затёртым доскам тонкую, девственной белизны борозду. Губы его зашевелились тихо, шёпот от слова к слову становился яснее, могущественнее:
