Готический роман - Шелли Мэри
Мистер Траур:
— Любовь рождена не для земли. Мы чтим ее, как чтили афиняне своего неведомого Бога; но мучеников веры имена — сердец разбитых — рать неисчислима, и взору вовеки не обнять форм, по которым томится измученный усталый скорбный дух и за которыми устремляется страсть по тропам прелестей обманных, где душистый аромат трав вреден и где из деревьев брызжет трупный яд. [117]
Мистер Пикник:
— Вы говорите точно как розенкрейцер, готовый полюбить лишь сильфиду, [118] не верящий в существование сильфид и, однако, враждующий с белым светом за то, что в нем не сыскалось места сильфиде.
Мистер Траур:
— Ум отравлен собственною красотою, он пленник лжи. Того, что создано мечтою художника, нет нигде, кроме как в нем самом. [119]
Мистер Флоски:
— Позвольте не согласиться. Творения художника суть средства воплощения общепринятых форм в соответствии с общепринятыми образцами. Идеальная красота Елены Зевксиса [120] есть средство воплощения подлинной красоты кротонских дев.
Мистер Пикник:
— Но считать идеальную красоту тенью на воде и, подобно собаке из басни, отбрасывая настоящее, гоняться за тенью — едва ли мудро и позволительно гению. Примирять человека, каков бы он ни был, с миром, какой бы он ни был, охранять и множить все, что есть в мире доброго, и разрушать или смягчать зло, будь то зло нравственное или телесное, — всегда было целью и надеждой величайших учителей наших, и это стремление украшает род человеческий. И еще скажу, что высшая мудрость и высочайший талант неизменно сочетались с весельем. Есть неоспоримые свидетельства тому, что Шекспир и Сократ, как никто, умели веселиться. А те жалкие остатки мудрости и гения, какие наблюдаем мы ныне, словно сговорились убивать всякое веселье.
Мистер Гибель:
— Как веселиться, когда к нам сошел дьявол?
Его сиятельство мистер Лежебок:
— Как веселиться, когда у нас расстроены нервы?
Мистер Флоски:
— Как веселиться, когда мы окружены читающей публикой, не желающей понимать тех, кто выше нее?
Скютроп:
— Как веселиться, когда великие наши общие намерения поминутно нарушаются мелкими личными страстями?
Мистер Траур:
— Как веселиться среди мрака и разочарованья?
Мистер Сплин:
— Скрасим же грустью час разлуки.
Мистер Пикник:
— Споемте что-нибудь шуточное.
Мистер Сплин:
— Нет. Лучше милую грустную балладу. Норфольскую трагедию [121] на мотив сотого псалма.
Мистер Пикник:
— Шутку лучше.
Мистер Сплин:
— Нет и нет. Лучше песню мистера Траура.
Все:
— Песню мистера Траура.
Мистер Траур (поет):
Мистер Сплин:
— Восхитительно. Скрасим грустью час разлуки.
Мистер Пикник:
— А все же шутку бы лучше.
Его преподобие мистер Горло:
— Совершенно с вами согласен.
Мистер Пикник:
— «Три моряка».
Его преподобие мистер Горло:
— Решено. Я буду Гарри Гилл и спою на три голоса. [123]
Начинаем. Мистер Пикник и мистер Горло:
Песенка была столь мило исполнена, благодаря уменью мистера Пикника и низкому триединому голосу его преподобия, что все против воли поддались обаянию ее и хором подхватили заключительные строки, поднося к губам бокалы:
Мистер Траур, соответственно нагруженный, в тот же вечер ступил в свой таз, вернее в бричку, и отправился бороздить моря и реки, озера и кандлы по лунным дорожкам идеальной красоты. [124]
Глава XII
Покинув бутылку ради общества дам, мистер Лежебок, как обыкновенно, на несколько минут удалился для второго туалета, дабы явиться пред прекрасными в надлежащем виде. Сильвупле, как всегда помогавший ему в этом труде, в чрезвычайной тревоге сообщил своему господину, что по аббатству ходят привидения и больше уже нельзя в том сомневаться. Горничная миссис Пикник, к которой Сильвупле с недавних пор питал tendresse, [125] прошлой ночью, как она сама сказала, до скончины напугалась по дороге в свою спальню потому, что наткнулась на зловещую фигуру, вышагивающую по галереям в белом саване и кровавом тюрбане. От страха она лишилась чувств, а когда пришла в себя, вокруг было темно, а фигура исчезла.
— Sacre — cochon — bleu! [126] — выкрикивал Сильвупле страшные проклятья. — Я не хочу встречаться с revenant, с призраком, ни за какое вино в мире!
— Сильвупле, — спросил его сиятельство мистер Лежебок, — видел я когда-нибудь призраков?
— Jamais, мосье, никогда.
— Ну, так надеюсь, и впредь не приведется. Нервы у меня совсем расстроены, и, боюсь, я не вынес бы напряжения. Ты расправь-ка мне шнурки на корсете… ох уж эта плебейская привычка наедаться — да не так, талию мне оставь. Ну, вот, хорошо. И я не желаю больше выслушивать историй о призраках; я хоть во все это, положим, не верю, но слушать про это вредно, и если ночью про такое вспомнишь, то может бросить в дрожь, особенно если лунный свет упадет на твой собственный халат.
