Мика Валтари - Тайна царствия
Его речи были жалобными, и мысли перескакивали с одного предмета на другой.
– Ты разговаривал с ним на горе? – спросил я.
– Как я посмел бы что-то сказать ему? – спросил он, и глаза его от удивления расширились – Мне достаточно было увидеть его!
– Одиннадцатеро ничего и слышать обо мне не хотят! – признался я – А Петр запретил мне даже о нем говорить, потому что я римлянин.
– Когда они достигнут моего возраста и выстрадают столько, сколько выстрадал я, они станут лучше разбираться во всем, – успокоил он меня. – Ведь они всего лишь люди, а значит далеки до совершенства; однако простые люди с ограниченным умом делают меньше зла, чем те, кому разум и амбиции позволили занять ответственное место в обществе. Я был бы счастлив, если бы они полностью не исковеркали наследство Иисуса. В любом случае, если судьба царства находится только в руках этих одиннадцати человек, мы ничего не сможем поделать, остается лишь надеяться, что возложенная на них миссия образумит и возвеличит их, как это уже случалось в прежние времена. Лучше уж пусть будет так, чем если бы его наследство оказалось в руках сварливых скриб!
– А что значит для тебя это наследство? – отважился я спросить.
Сами того не замечая, мы принялись вместе расхаживать по форуму, словно софисты, которые ведут дискуссию, а Мирина тем временем присела отдохнуть на городской указатель мили. Симон Киринейский остановился, взглянул на меня и в знак бессилия опустил поднятую руку.
– Если бы я мог все знать раньше! – жалобно произнес он – За то время, пока мы ждали, мне многое рассказали о его учении, и я тут же пожелал, чтобы все это оказалось лишь болтовней одинокого пророка: его собственная мать и братья считали его умалишенным и после двух первых проповедей в Галилее безуспешно пытались вернуть его домой. К праведникам он был слишком безжалостен, а к грешникам – слишком снисходителен! Некоторые из мудрецов даже полагали, что он совершает свои чудеса при помощи древнего духа зла, именуемого Бельял. Он совершенно не заботился о том, что говорил: иногда утверждал одно, иногда – другое, и те, кто слушал его, рассказывали, что в течение одного дня его высказывания сильно противоречили друг другу! Можешь себе представить, какой удар меня постиг, когда я увидел живым человека, чей крест на собственных плечах донес до Голгофы!
Крепко сжав руки, он продолжал:
– Он говорил: «Остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим». Эти слова мне совершенно ясны, но я с ними никак не могу согласиться! Неужели я должен простить все долги Ироду Антипасу? Каждый раз, когда он бывает в Иерусалиме, он присылает ко мне своего интенданта Хузу, чтобы одолжить денег; по правде говоря, я никогда не питал надежд вернуть их, и речь даже не идет о значительных суммах – скорее это можно рассматривать как скрытую взятку: мне не хотелось бы, чтобы он расстроил мои дела в Перее и Галилее. А теперь мне начинает казаться, что я должен прийти к князю и простить ему все долги не только на словах, но и от чистого сердца. А мне хорошо известно, что он издевался над Иисусом, перед тем как тот был распят. Конечно, благодаря его хлопотам мне удалось сделать несколько выгодных приобретений у разорившихся галилеян, однако я простил им их долги, а ведь мысль о том, чтобы собрать их наделы в одно сравнительно большое имение и передать его моему сыну Руфию, была мне так мила! Однако я сжалился над ними. Я вовсе не хвалюсь этим поступком, потому что сам Иисус говорил, что левая рука не должна знать того, что делает правая, тем более в чужих краях, однако хотел спросить у тебя совета. Разве не было бы более справедливым заставить князя вернуть долги, а затем раздать эти деньги обездоленным, чем просто-напросто забыть о них?
Симон взвешивал свои слова, и я тоже серьезно подошел к его заботам.
– Ты слишком много беспокоишься о своем добре и о долгах, – сказал я – У меня тоже есть состояние, но что оно может сейчас значить! Возможно, это отношение к богатству возникло у меня из-за того, что я разбогател, не прилагая к тому ни малейших усилий и благодаря способу, который многие сочли бы бесчестным. Советую тебе подождать и не действовать вслепую. Мне сказали, что его ученики собираются в Иерусалим, где будут дожидаться, даже если им придется ждать двенадцать лет, свершения одного пророчества, и тогда все должно проясниться! Почему же ты думаешь, что сможешь опередить их?
– Потому что я жестокий и злой человек, – без промедления ответил Симон, словно уже размышлял над этим вопросом.
– А ты ничуть не изменился, – заметил я. – Тебе кажется, что если ты что-то дашь, то тотчас же получишь другое взамен. Думаю, что Иисус пришел не для того, чтобы воздать каждому по заслугам, а чтобы самому искупить все грехи мира, потому что ни один человек не способен до конца искупить даже собственные прегрешения. Это лишено всякого смысла, однако ты сам сказал, что в глазах разумного человека в его учении много абсурдного.
Киринейский поднес руку ко лбу и глубоко вздохнул;
– Не знаю, что ты хочешь этим сказать, однако у меня уже начинает раскалываться голова. Значит, ты считаешь, что если я по-своему хочу искупить свою вину, то это не более чем проявление гордыни прежнего раба, ставшего купцом. А кто ты такой, чтобы поучать меня? Разве ты не говорил, что тебе запретили даже говорить о назаретянине?
– О Симон, прости меня! – сказал я, раскаиваясь в том, что поступил так необдуманно – Ты прав: кто я такой, чтобы поучать тебя? Ты попросил у меня совета, а я во всем этом разбираюсь не больше твоего, может, даже и меньше, потому что ты старше меня и у тебя богатый опыт. Так что ищи путь к его царству по-своему, а я буду это делать по-своему.
Машинальным движением Симон погладил по щеке Мирину, по-прежнему сидевшую на городском указателе мили.
– О, была бы у меня дочь! – тихо произнес он – Возможно тогда мое сердце научилось бы снисходительности, а я не был бы таким жестоким!
Было уже темно, и в городе зажглись огни.
– Мы о многом поговорили, и чем дальше заходил разговор, тем больше я переживал, – сказал он, – Однако достаточно мне было прикоснуться к щеке твоей дочери – и все как рукой сняло: я уже чувствую себя превосходно.
– Я не настолько стар, чтобы Мирина была моей дочерью, – возразил я – Мирина – моя сестра, ей непонятен твой язык.
– Похоже, она побывала с тобой на горе, – произнес он, глядя на свою руку – Я почувствовал это, как только прикоснулся к ее щеке, а когда столкнулся с тобой и даже когда ты ухватился за мою руку, я ничего не ощутил. Она же сообщила мне покой, и теперь моя голова больше не забита ненужными вопросами. Значит свыше предполагалось, чтобы я не выслушивал твои софизмы, а прикоснулся к щеке твоей сестры.
Кажется, по отношению ко мне он был несправедлив, но я не захотел спорить с ним, чтобы не нарушить его покой, если таковой он действительно получил от прикосновения к щеке Мирины. После разговора с ним я чувствовал себя еще более уставшим, чем от дневной ходьбы. Моим единственным желанием было как можно скорее вернуться в гостиницу, однако Симон настаивал на том, чтобы проводить нас, и мы тронулись в путь, поддерживая Мирину с двух сторон под руки.
Проходя мимо ярко освещенного постоялого двора, Симон пригласил нас поужинать, и мы согласились. Там не очень разборчивые иудеи сидели за одним столом с язычниками.
Мы разломили хлеб, а затем принялись за рыбу и салат. Присутствие Мирины никого не возмущало. Симон заказал нам вина, но сам пил только воду. Вкусный ужин и вино оживили блеск в глазах нашей спутницы, а ее исхудалые щеки порозовели, да и сам я наслаждался прекрасным ощущением бытия. За столом Симон вел приятный разговор, весьма отличавшийся от того, что был накануне. Чтобы развлечь нас, он рассказал одну историю на греческом диалекте, принятом в Киринее.
– На другой стороне земли существует одна империя, шелком которой пользуется Рим; она находится так далеко, что добраться оттуда до Тира можно только за два года, пройдя через многие страны. Если в Римской империи все земли красного цвета, то в империи шелка они желтые, и это не сказки, потому что однажды в Тире я видел желтокожего человека, который был таким вовсе не из-за болезни: он объяснил, что жители его страны рождаются желтыми с головы до ног! Он также утверждал, что эта страна очень цивилизованна, Рим по сравнению с ней – просто варварская страна; однако я думаю, что, как и все чужестранцы, он преувеличивал прелести своей земли. Между тем, из его рассказа следовало, что там родился новый царь, свергнувший прежнего и назвавшийся сыном Солнца, что подтверждается рассказами других путешественников; этот царь изменил прежние порядки, объявив, что земля отныне принадлежит всем и ничего не принадлежит каждому в отдельности: все должны работать на общую пользу, а царь занимается распределением полученного в соответствии с потребностями каждого. Сын Солнца оставался у власти около двадцати лет; недавно в Тире стало известно, что восставшие крестьяне свергли его и что новый самодержец восстановил прежний порядок. Изгнанник тотчас же покинул столицу и вернулся в родные края, где до того, как стать царем, он занимал высокое положение. Конечно, в этой истории много выдуманного. К примеру, этот желтокожий человек утверждал, что шелк производят черви, а людям остается лишь собирать их паутину и ткать из нее материю. Я неоднократно думал об этом сыне Солнца и о его абсурдных порядках… Подобное вполне могло бы случиться в Римской империи, где земли принадлежат абсолютному меньшинству, а все остальные становятся либо рабами, либо поденщиками, поэтому, какая им разница, работать на общей земле для государства или же на небольшое число хозяев? И когда я думаю об Иисусе из Назарета, мной овладевает печальная мысль о том, что он хотел создать подобное царство, где все станет общим и не будет собственников. Только бывший раб способен оценить всю опасность подобного просчета! Даже раб испытывает потребность хоть чем-то обладать, чтобы иметь возможность продолжать жить: я помню, как в Киринее рабы хвалились друг перед другом тем, что их кандалы больше или тяжелее, чем у других! Поразмыслив, я все больше убеждаюсь, что царство назаретянина не может быть земным, потому что если бы он рассчитывал установить подобные порядки, то явился бы нам римским императором, а не царем иудеев!
