Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)
– Ах, нет, ваше величество, – возразил писарь, он замигал и, напрягая неповоротливую мысль, силился, как бы поприличней изъясниться. – Чрез тяжкое усечение детородных приспособлений оные душегубы лишаются благодати продления рода христианского. Власы у них на усах и браде вылезают, а голос образуется писклявый, как у женщин. И нарицают они себя: скопцы.
Пугачёв заинтересовался. Хотя ему и недосуг было, он приказал армии двигаться походом дальше, а сам с Давилиным и полсотней казаков повернули к селу.
Писарь с потешной косичкой, торчавшей из-под шляпы, ехал верхом рядом с Пугачёвым и все еще задышливым от страха голосом докладывал ему подробности скопческого изуверства. Пугачёв крутил головой, причмокивал, улыбался, затем начал сердито хохотать.
– Ну, а как же баб? Неужели и баб портят?
– Скопят и женский пол, – закатывая глаза, ответил писарь и опять принялся излагать подробности:
– Тут двое богатеньких мужичков орудуют: мельник да пасечник, они подзуживают да подкупают бедноту. Вчуже парнишек жаль, вьюношей прекрасных, в секту вовлекаемых, – наговаривал осмелевший писарь, он подпрыгивал в седле, как балаганный дергунчик, косичка моталась по спине. Тут же, среди свиты, кое-как ехал, встряхивая широкими рукавами рясы, и Пугачёвский «протопресвитер» – поп Иван. Он в трезвой полосе, ноги обуты в добротные сапоги с подковками, но на случай запоя болтаются привязанные к вещевому мешку новые лапти.
На площади, перед церковью, собралось все село. Среди пожилых мужиков – половина безбородых и безусых. Люди повалились впрах, завопили:
– Будь здрав, твое царское величество!
– Встаньте! – крикнул Пугачёв и хмуро сдвинул брови, рука его цепко сжимала нагайку, ноги внатуг упирались в стремена. Было жарко, Пугачёв вытер пот с лица. Пригожая грудастая молодайка в сарафане подала ему в оловянном ковше студеного квасу. Выпив, сказал: «спасибо», вопросил толпу:
– Не забижают ли вас управитель, алибо поп?
Одни закричали: «Забижают, забижают!» Другие: «Нет, мы довольны ими!»
Тут выступил опрятно одетый в суконный кафтан со сборами и смазанные дегтем сапоги невысокий мужичок. Безбородый, безусый, щуплый, с изморщиненным лицом, он был похож на старого мальчика.
– Это мельник наш, самый сомуститель, – подсказал писарь Пугачёву.
Низко поклонившись государю, мельник женским голосом, слащаво, как-то нараспев, заговорил:
– Начиная с попа, отца Кузьмы, все нас забижают, заступник батюшка. А царствующая государыня забижает нас, сирых, пуще всех… Токмо в тебе, твое царское величество, мы, рекомые скопцы, чаем обрести верного заступника. Слых по земле идёт, что всякая вера тебе люба и ты защищение творишь всем верным…
– Творю, творю… Будет тебе по-куриному-то кудахтать, – нетерпеливо произнес Пугачёв, он торопился в путь… – Сколько ты времени петухов на куриц переделываешь?
Подслеповатый мельник, плохо присмотревшись к хмурому взору Пугачёва, принял его слова за милостивую шутку и с проворностью ответил:
– А стараюсь спасения ради вот уж десяток лет. И посадил в свой корабль, аки кормчий, двести двадцать одну душу, охранив их от блуда и бесовской прелести. А по священному слову апокалипсиса предлежит посадить в корабль число зверя, сиречь шестьсот шестьдесят шесть душ спасенных.
Ежели посажу оное число, превечный рай узрю, со благим Христом вкупе обрящуся…
– Есть у тя помощники?
– Есть, есть, царь-государь, – и скопец, обернувшись лицом к толпе, позвал – Егорий, Силантий, Клим! Выходите, не опасайтесь.
Вышли еще три безбородых, безусых старых мальчика и низко поклонились государю. Тот взглянул на них сурово и с язвинкой в голосе сказал:
– Ну, спасибо вам, старатели… Спасибо!
Все четыре скопца истово закланялись царю – шутка ли, сам государь их благодарствует, – и померкшие, неживые глаза скопцов потонули в самодовольных морщинистых улыбках.
– А кто женщин увечит? Вы же?! – снова спросил Пугачёв.
– Уговаривает баб да девок богоданная жена моя, а груди им вырезает, для прельщения мужеска пола сотворенные, мой сподручный раб божий Клим. Он же и большие печати мужчинам ставит, а малые печати – Егорий.
Пугачёва покоробило, он сплюнул и, подернув плечами, приказал:
– Покличь жену.
– Дарьюшка, Дарья Кузьминишна, выходи, государь зовет! – пропищал в толпу мельник, «водитель корабля».
Стала пред Пугачёвым еще не старая в цветном повойнике женщина с хитрыми глазами и утиным носом. Утерев ладонью рот, она в пояс поклонилась Пугачёву, замерла.
– Опосля того, как мельник оскопился, – пояснил писарь Пугачёву, – мельничиха завела себе вздыхателя кузнеца Вавилу и блудодействует с оным пьяницей двадцать лет.
– Как это влетела тебе в лоб сия пагуба? – вопросил мельника Емельян Иваныч.
– Аз, грешный, творю долг свой по слову евангельскому, царь-государь, – кланяясь и одергивая рубаху под распахнутым кафтаном, ответил мельник. – Ибо сказано в священном писании: «Аще око твое соблизняет тебя, изми его, вырви от себя, тогда спасен будешь…»
– Так то око! – закричал Пугачёв, ударив взором стоявшего пред ним скопца-начетчика. – А ведь вы эвона чего чикрыжите… – Приметив попа Ивана, он кивнул ему:
– А ну-ка, отец митрополит, махни ему от святости, от писания, поводырю-то этому слепому…
Застигнутый врасплох отец Иван задвигал бровями, закряхтел, отвисшие под его глазами мешки зашевелились, лоб морщинился, толстые обветренные губы что-то шептали, на лице отразилось отчаянье: не столь давно он твердо знал многие нужные тексты священного писания, но пропил память, все перезабыл… Ахти, беда!
– Чего молчишь? Язык в зад втянуло, что ли? – бросил сердито Пугачёв.
Поп Иван судорожно подскочил в седле и с испугом прокричал первое попавшее на память – «ни к селу, ни к городу» – евангельское изречение:
– Еже есть написано: Авраам роди Исаака, Исаак роди Иакова, Иаков роди Иуду и братьев его, Иуда роди…
– Стой, хватит… – Слыхали, пророки голорылые? – закричал на скопцов Пугачёв, ему как раз по душе пришлись слова попа Ивана. – Роди – сказано, вот как… Роди! А вы как заповедь господню исполнять станете? Ась?
Изумленные грозными словами государя, скопцы выпучили глаза, разинули рты и схватились друг за друга. А мельничиха заохала и скосоротилась.
– Вы что, сукины дети, наро-о-од губить?! – еще громче закричал Пугачёв, потрясая высоко вскинутой нагайкой. – Нам треба, чтоб народ русский плодился да множился, а не на убыль шел! Чтоб земля наша была людна и угожа. В том есть наша государственная польза. И чтобы этакого глупства у меня больше не было! Слышите, мужики?! Я в гневе на вас на всех! – И, обратившись к адъютанту:
– Давилин! Всех четверых разбойников немедля повесить! Пятую – бабу с ними, уговорщицу… Я вам покажу, сукины дети, звериное число!..
– Батюшка! – и все пятеро, вместе с бабой, как подкошенные повалились в прах.
– А достальных голомордых межеумков, кои обмануты, всех перепороть кнутом. Вместях с ихним дураком попом, что не отвращал от пагубы! Я вам, сволочи…
Надсадно, во всю грудь дыша, Пугачёв поехал прочь. Затем, круто повернув коня, позвал:
– Эй, писчик! (Тот, потряхивая бороденкой и косичкой, подскочил.) Деньги в канцелярии есть?
– Малая толика есть, царь-отец… Тыщенки с две.
– Медяками али серебром?
– Середка на половину, ваше величество.
– Давилин! Примешь от него. А соль имеется в магазее?
– Имеется, царь-отец.
– Детушки! – закричал Пугачёв, снова въезжая в толпу. – Кто из вас самый верный человек есть?
Мужики, не раздумывая, закричали:
– Обабков, Петр Исаич!.. Староста наш… Самый мирской, без обману.
Эй, Петра, выходи!..
Вышел осанистый крестьянин, в его темной бороде густая седина.
– Ставлю тебя, Петр Обабков, правителем. Служи мне, благо ты народу верен. Рад ли?
Обабков поклонился, хотел что-то сказать, должно быть, в отпор, но язык не пошевелился, только серые глаза испуганно уставились в лицо грозного царя.
– Раздай соль безденежно по два пуда на едока, а как явится старый управитель, прикажи вздернуть его, чтобы другой раз не бегал от меня. – И опять к народу:
– Детушки! Жалую вам всю государственную землю с лесами, реками, рыбой, угодьями, травами… Расплождайтесь вдосталь и живите во счастии! А скопцам я, великий государь, ни синь пороха не даю. От них, от меринов убогих, роду-племени не будет, доживут свой век и так. И паки повелеваю: из мужиков, кои без изъяна, наберите полсотни конных, вооружите, и пущай догоняют мою армию. А ежели мужики уклоняться учнут, село выжгу, вас всех каре предам! – Он было тронул коня, но вновь остановился:
– Эй, девки, да бабы, кои без поврежденья, а мужнишки да женихи коих изувечены, гуртуйте ко мне, да поскореича – недосуг мне… – И, обратясь к сбежавшимся на его зов женщинам:
– Сколько вас?
