Садриддин Айни - Рабы
— Поехали бы в Гиждуван. Там заодно с колхозниками и вас бы поглотила земля вместе со стыдом вашим, — засмеялся Хаджиназар. — Есть такой рассказ:
«В одном селе жил знахарь. Как посмотрит на больного, сразу видит, чем больной питался. Как-то раз сам заболел.
Соседи зашли его проведать и видят: старик совсем болен; спрашивают у сына:
— Отец не обучал вас своей науке?
— Нет. Отец сказал, что у меня нет способности к знахарству.
Жители испугались, что знахарь умрет и деревня останется без лечебной помощи. Они поклонились знахарю:
— Завещайте свою науку сыну. Оставьте ему свои книги. Пусть он нас лечит!
Знахарь сжалился над ними и согласился:
— Мой сын не пригоден ни для какого дела, кроме как быть муллой, ни на что другое ума не хватает. Но ради вас я оставлю ему свои знания.
Соседи, успокоившись, ушли, а знахарь позвал сына и сказал:
— Признаюсь, я и сам не умею лечить. Зато я хорошо знаю, как морочить народу голову. Когда меня призывали к больному, я внимательно осматривал двор. Смотрел, какие остатки еды валяются в мусоре — там корки от дыни или арбуза, шелуха от лука, очистки от морковки, свежие кости. А всякий знает, что в деревне больному дают то, что сами едят.
Я захожу, выслушиваю сердце, потом говорю: «Ай-ай! Зачем же вы сегодня дыню ели?»
А если видел лук, морковь, кости — значит, был плов, и я говорю: «Ай-ай! Ваша болезнь ухудшилась оттого, что вы плов ели. Тяжелая пища. Не следовало бы, а теперь что я смогу сделать, после плова?»
Даю какой-нибудь отвар. Из трав его отварить можно. Получаю плату и ухожу. А за мной остается слава: «Какой знахарь! Все насквозь видит! Даже видит пищу в животе, как будто больной из стекла!»
Даже если больной умрет, его родные все равно доверия ко мне не теряют: «Ведь говорил же знахарь, что больной съел морковь. Какое уж лечение после этого!»
Так изо дня в день росла моя слава, а с ней и мои доходы. Но у тебя ума мало. Сумеешь ли ты? Но раз люди просят, знахарствуй после меня… Дай тебе бог…
Знахарь умер. Сын начал лечить.
Когда пришел новый знахарь в первый раз к больному, он во дворе у него, кроме седла и осла, ничего не заметил.
Вошел к больному, послушал у него сердце и говорит:
— Ай-ай! Зачем это вы ослиное седло ели? Вам это вредно. Вот ваша болезнь и усилилась.
Больной, хоть был совсем плох, так рассердился, что вскочил и разбил знахарю нос.
А родные больного тоже так обиделись, что выгнали вон этого знахаря, и никто его больше к себе не звал».
Хаджиназар замолчал, глядя на муллу.
Мулла удивленно спросил:
— Что ж это такое? На что вы намекаете?
— А к тому, что вы, видно, тоже ни к чему другому не способны, как только быть муллой. Надо это помнить и в крестьянские дела без толку не совать нос. Шахназар учился на советских курсах. Там он испортился. Зачем вас к нему понесло? Да еще врали про Гиждуван, а до Гиждувана отсюда восьми верст нет, всякий знает, что там никакая земля не разверзалась. Я разве этому вас учил? Еще хорошо, что он вас не побил.
— Почему? Ведь Лота[144] земля поглотила? Почему же она не могла поглотить колхозников Гиждувана? — оправдывался мулла.
В это время раздался призыв к послеполуденной молитве.
Мулла поневоле замолчал.
Хаджиназар, воздев руки к потолку, произнес:
— О господи! Во имя Мухаммедова призыва избавь нас от колхоза! — и громко начал читать молитву в подкрепление этой заветной просьбы.
— Грех разговаривать, слушая призыв к молитве, — попрекнул мулла Хаджиназара.
Но в это время с улицы раздался совсем другой призыв:
— Эй, крестьяне, бедняки, середняки, работники, бывшие рабы, все трудящиеся! Завтра в этот час соберетесь к сельсовету. Состоится собрание по вопросу об организации у нас колхоза!
Мулла, забыв на полуслове молитву, кинулся к мечети. Садык тоже не достоял молитвы.
— Прошу прощения. Мне надо домой. Надо успеть зарезать своих кур.
Хаджиназар, застыв с поднятыми к потолку руками, собирался с мыслями.
— Прирежь и Черного Бобра. Обязательно! И конец! — крикнул он вслед Садыку.
6
Крестьяне собрались в сельсовете. Было тесно. Столько людей редко собиралось сразу. Представитель района рассказал о преимуществах колхозного труда перед единоличным. Свою речь он закончил призывом:
— Предлагаю вам вступать в колхоз. Вступать всем, кто любит землю, кто не боится работы, кто хочет жить в достатке, кто верит своей власти, а не шепоту, не клевете наших врагов. Если здесь объединятся все трудящиеся крестьяне, все, кто привык обрабатывать свою землю сам, на вашей земле вырастет сильный, мощный колхоз.
— А вступать как? По своей доброй воле или по предписанию? — спросил Садык.
— Только по доброй воле. Принуждения тут не может быть. Но думаю, что сама жизнь заставит каждого подумать о своей собственной выгоде…
Садык перебил:
— Значит, по доброй воле?
— Да, только по доброй воле.
— Тогда мы по вступим, мы не хотим нарушать обычаи отцов и дедов наших.
Сафар-Гулам встал.
— Ты, Садык, от чьего имени говоришь? Ты сказал: «Мы не вступим». Кто эти самые «мы»? Если это богачи и землевладельцы и ты себя причисляешь к ним, тогда знай, что таких мы в колхоз не пустим, даже если бы эти «мы» очень хотели вступить. Понял? А если ты от трудящихся крестьян говоришь, тогда я тебе скажу — никто из нас не поручал тебе говорить от нашего имени. Тогда ты говори только от своего лица. Говори: «Я не вступлю». И мы тебе ответим на это: «Твое личное дело. За уши мы никого в колхоз не тянем».
— Я сказал «мы», потому что от многих слышал, что они не хотят вступать. От большинства это слышал.
— Так из них, из твоего большинства, за себя каждый сам скажет. Зачем ты смущаешь людей?
Раздалось несколько голосов:
— Неправда! Мы вступим в колхоз! Он нас не смутит. Мы не такие, чтоб пустые слова нас сбили с толку.
— А зачем шептаться по углам? — спросил Сафар-Гулам. — Не лучше ли сказать это здесь, перед всеми: не вступлю, мол, потому что мне то-то и то-то не нравится в колхозе. Будет честно и ясно.
Словно стрела впилась в Садыка: «Честно, ясно». Ему хотелось и говорить и поступать только так — честно, ясно, прямо. Смутившись, Садык сел и подтолкнул Нор-Мурада:
— Встань. Скажи им.
— Зачем вы людей пугаете, не даете им слова сказать? — крикнул Нор-Мурад.
— Ты не из пугливых. Встань и скажи! — ответил Сафар-Гулам.
— А чего мне бояться? Я при эмире столько всего пережил, что теперь мне ничего уж не страшно. Я при эмире часть своей земли потерял. Я и последние два танаба собирался продать, да декрет помешал. И слава богу! Теперь я получил от властей четыре танаба земли. Я хочу на ней работать. Сам работать. И жить, как сам захочу. А вы собрались отнять ее у меня, эту самую землю. Разве я соглашусь на это? Решите силой взять, берите. А сам я не отдам. Ни за что! Потом, кроме того, еще… Потом…
Он стоял, удивленный, что сказал все так коротко, а думал обо всем этом так долго. И твердя: «Потом, потом», — он сам себе не верил, что сказать уже нечего.
