Николай Задорнов - Симода
Кавадзи ехал через горы на север. Он увозил домой тяжкий груз забот, впечатлений и мыслей, которые следует претворять в дела. На это не хватит жизни.
Странно, что с древних времен Симода считается местом необыкновенным, таинственным, сильно влияет на судьбу того, кто побывает в этом городе хотя бы недолго[56]. Говорят, что Перри болен, что его карьера окончена. Путятин пришел в Симода с пушками, но высшие силы разоружили его, потопили его корабль и превратили посла в нищего. Тогда он получил права и уважение Японии.
Симодские проститутки знают жизнь и владеют многими тайнами, полученными от высших сил, благословивших город еще в незапамятной древности. Они довольны американцами и все в один голос утверждают, что западные матросы добрые и хорошо обходились с женщинами. Это говорят низкие, продающие любовь, видавшие разных посетителей. Но их мнение надо помнить политику.
В Европе происходит сильное движение за эмансипацию женщин. Когда Япония откроется, это придет и сюда; японцы любят все перенимать, а точнее – обезьянничать, так как не каждый понимает, что и зачем он перенимает.
Но что это значит? Любая японка узнает из книг, что американцы не так грубы и жестоки, как ее японский муж? Сатэ – сатэ![57]
Перед отъездом из Симода в Хэда Кавадзи еще раз побывал, по приглашению Адамса, на приеме у американцев на «Поухатане». Его глубоко благодарили. Все эти годы он тщательно изучал книги о Европе и Америке.
Он зорко следил за переговорами американцев в Японии и за всеми их действиями, Но на американском корабле он впервые побывал в Симода. И впервые видел пароход. Впервые видел поворотное орудие на рельсах. Конечно, у американцев много замечательного, они богаты и практичны. Они знают, чего хотят и к чему стремятся. Американцы были очень благодарны. Они дважды, пригласив Кавадзи, выказали ему честь и уважение. Подразумевалось, что во всех разногласиях может разобраться только он. Американцы благодарили его заранее. Кавадзи понимал, что партия ученых – его противников – права во многом. Без изучения американской науки и машин Японии трудно будет сохранить независимость и противостоять державам Запада. Поэтому судьба обязывает временно покориться и дружить. Но, заимствуя способы практической жизни и стремление к богатству, нельзя забыть гуманизма в действиях Путятина и его подданных.
Путятин пришел в Японию не только с конфетами и пирожными, но и с артиллерией. У него не хватило сил настоять на том, чего он желал. Это понятно, и Кавадзи не обманывался и не обольщался. Корабли, и вооружение у Путятина были хуже, чем у американцев. Но сам он и его офицеры оказались умней. В несчастье Путятин и его люди выказали большую человечность, они бросили артиллерию как ненужную и не проявили трусости. Напротив, они словно обрадовались своему несчастью, что смогли войти в Японию не как сила, диктующая свои условия, а как «сто тысяч новых граждан», то есть сто тысяч врагов, которые становятся, по китайской пословице, новыми гражданами, когда слезают с коней. Может быть, их просить остаться в Японии? Как это сделать? Они были бы полезны, но это невозможно. Они не изменники. У них идет война, и они хотят исполнить свой долг и сражаться.
Такое неожиданное проявление лучших человеческих качеств ставило многих японцев в тупик. Требовалось считать иностранцев врагами, а тут были порядочные и честные люди. Оказалось, что очень хорошие матросы у Путятина, все умеют, много работают, не жалуются и терпят. Кавадзи теперь сам видел все, что сделано русскими в Хэда.
Кажется, у русских народ, привыкший к бедности и тяжелому труду. На кораблях Путятина все делается мускулами. У Перри и Адамса пароходы ходят без ветра. Есть паровые шлюпки, паровые лебедки, подача грузов паровой силой. Опыт общения с русскими более подготовил Кавадзи ко всем этим сложным американским устройствам. При этом Путятин дипломат. Хитер и силен. Иногда он прикрывает свою слабость добротой и человечностью, у него нет иного выхода, и мы не должны обольщаться его чувствами, как и американскими машинами и богатствами. Но консулов мы обязаны принять. В этом он прав. Путятин спросил:
– Получили американцы подпись дайри, как хотели?
– Нет, все сделано так, как с самого начала решили сделать японцы, – ответил Кавадзи.
Но, не имея силы, Путятин сам уступил в вопросе о границах.
Говорят, что однажды Путятин объяснял Посьету и переводчики поняли. Посол будто бы так сказал: «Все дела с Дальним Востоком для Петербурга неясны, столица и правительство не знают. Когда делаются приобретения, им понятно. Но когда уступки – тоже ничего особенного. С этим можно смириться, это мирные соседи, это не Турция!»
Не осквернять священной японской земли предков, ни в коем случае не позволять России иметь консулов, для них нужно отдать куски земли, это страшно, позорно, оскорбительно, чистота идеи нарушается. Вот мнение Мито Нариаки. Абэ не отказывается от его советов.
А до Сахалина бакуфу никакого дела нет. Им не Сахалин надо, им надо повод, чтобы обелить себя за ошибки в американском договоре чистотой идей, и лезут при этом из кожи вон, и готовы друг друга рубить саблями, но пока кланяются и улыбаются. Им в Эдо свои чиновничьи мелочи дороже всего. Они все хватают себя за нос и за уши, а о стране думают меньше, чем в Петербурге.
– Японцы, – говорил в минуты откровения Накамура Тамея, – очень слабый и впечатлительный народ. В нашей стране много людей, которые хотят от кого-нибудь кормиться. Это наша историческая привычка, – добавлял он с виноватой улыбкой. – Это от привычки служить князьям. Такие любят присосаться и добывать средства из любой благородной идеи. Так было с христианскими проповедниками. И так снова будет, когда страна откроется. К любому обществу и к любому иностранцу прикрепятся нахлебники, сочувствующие чему угодно, лишь бы их кормили.
– И будут помогать ему познавать особые тайны японской души... Души Востока... – отвечал Кавадзи.
Поэтому в Японии всегда должна быть строжайшая власть с многочисленной полицией, и народ будет продолжать выказывать чудеса терпения и трудолюбия.
Началось восхождение на высокий и грозный перевал горы Хаконе. В сосновом лесу дорога круто поднимается вверх. Дорога утрамбована. Вот показалась аллея кипарисов и хиноки. Кавадзи идет пешком. Носильщики несут на руках его каго, ящики, портфели, оружие и вещи, которые всегда могут потребоваться вдруг, – палатки, части платья. Каждую вещь несет особый подданный. Армия вооруженных, целая старинная японская армия, сопровождая вельможу, подымается на Хаконе, минуя огромные ряды деревьев лавра, сосен и кипарисов. В лесу глухо, темно и тихо.
Путятин по прибытии в Симода для переговоров заявил послам, что желал бы закончить переговоры к Новому году, чтобы Тсутсуй и Кавадзи встретили праздник в кругу своих семейств. Очень трогательно! В словах посла большая любезность и маленькая хитрость, как и полагается. Воин и рыцарь всегда помнит долг и цель. Теперь пожелание Путятина выполнено стараниями японских послов под руководством правительства. Кавадзи едет в Эдо! И он везет свой портрет, нарисованный Можайским. И отказ Путятина...
Где-то в этом лесу, как в море, плавали лесные киты[58], прыгали и бегали лисицы и ходил благородный олень...
Молодой самурай по просьбе господина прокричал лисицей. И горы, крутыми склонами остроголового черно-зеленого леса, столпившиеся со всех сторон, отозвались. Это знаменитое эхо Хаконе. Эта чуткая земля – душа Японии.
Близка вершина.
Кипарисники расступились, и открылось чистое, тихое озеро, в котором во всем блеске и во весь рост и мощь отражалась божественная Фудзи.
Сначала он увидел Фудзи в озере. Вся от подножий в ледяных покрывалах, с мятежной, озабоченной головой, в рассеянных мучительных туманах. Такой она и отражалась в тихом озере. Потом поднял глаза, и, как голубое пламя в снегах, вспыхнуло до зенита небо.
Захотелось преклониться, встать на колени.
После молитвы начали подъем. В узком проходе между скал стояли вооруженные воины. Высокий и худой полицейский офицер, переведенный сюда из Эдо как на самый ответственный участок, встречал посланцев бакуфу низким и почтительным поклоном. Еще недавно Кавадзи командовал пограничной охраной всей Японии. Свирепая и беспощадная стража Хаконе склонилась перед Кавадзи. Здесь обыскивали и проверяли каждого, кто шел в Эдо и обратно. Тут неподкупная стража.
Начальник заставы – ставленник Мито Нариаки, и он понимает охрану Японии старомодно и очень примитивно, как все реакционеры. Ночуя здесь в прошлый раз, Кавадзи сказал высокому стражу, что чуждые и вредные влияния врываются в Эдо, минуя стражу на Хаконе. Япония теперь будет почти бессильна, если не заведет пароходов.
Моя застава бессильна? Пограничная стража не на должной высоте? Кавадзи не верит мне? Он, сам бывший начальник береговой охраны Японии? Так это он, наверно, сам первый предатель. Он хочет разрушить нашу веру и пашу стойкость. Конечно, если ослабятся сердца стражей на Хаконе, то в столицу могут проникнуть враги. Но этого не будет. Пока Кавадзи вел переговоры в Симода, страж написал донос на Кавадзи, надеясь, что тому пошлют приказ совершить сеппуку[59]. И вот Кавадзи снова тут.
