Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого
Поезд идёт из Москвы на Урал. Студент (восторженно встретивший февральские дни) едет на летние каникулы (занятия кончились преждевременно). Он – в форме своего инженерного института, и на плечах у него – наплечники с короной. Солдаты говорят ему: „А это ты, товарищ, надо снять.” Студент: „Вот когда Учредительное Собрание скажет, что у нас республика – тогда сниму корону, а до тех пор нет.” И большая часть солдат в тесном кружке поддержала: „А чего торопиться? Правильно.”
* * *
На Волге и Оке открылась навигация. Солдаты безобразят, как и на железных дорогах: садятся толпами по всем классам, дают пароходам направление, какое им угодно, реквизируют продовольственные грузы.
* * *
В Вологодском порту партия солдат в 50 человек захватила пароход, назначенный идти вверх по Сухоне к Кубенскому озеру, – не дала грузить и сажать пассажиров, а велела гнать судно вниз по Сухоне к Тотьме. А оттуда – к Устюгу.
* * *
В Калужской губернии местами нет хлеба. Крестьяне партиями отправляются в Тульскую закупать хлеб. На станциях отказываются от них принимать на погрузку. Тогда мужики, угрожая громить всю станцию, сами грузят своё в вагоны.
* * *
На ст. Голышманово под Омском крестьяне нескольких отдалённых волостей, иногда больше чем за тысячу вёрст, привезли в марте по снежному пути 8400 пудов зерна „в дар Новой России”. Сложили его временно в плохо закрытом помещении – но и до конца апреля не нашлось вагонов для отправки. И хлеб стал мокнуть и преть под весенними дождями.
* * *
Докатилось и до дальних станций Китайско-Восточной ж-д: убийства и разгром базаров. Какие-то „делегаты” арестовали нескольких начальников станций.
* * *
На ст. Тафтиманово солдаты проходящего поезда пренебрегли заявлением начальника станции, что следующий перегон занят санитарным поездом. Велели и свой гнать туда же. „Закрыт семафор” – для солдат непонятные слова.
В Арзамасе толпа солдат заставила начальника станции выпустить по недостроенному пути паровоз с вагоном-теплушкой, куда солдаты и уселись. Разжиженное весенними водами полотно дороги осело, вагон сошёл с рельсов и стал поперёк пути. Солдаты поехали на паровозе дальше по испорченному пути, затем захватили дрезины и покатили на них.
* * *
На станционной платформе подле поезда стоит дед в лаптях и азяме, с тяжёлой корзиной в руках, не пытается и тискаться в поезд через эту драку. А солдаты лезут и на площадку и по межвагонным дужкам на крышу. Дед им:
– Ироды! Куды прёте? Россию погубите! Смеются солдаты сверху:
– Расеи нам хватит, дед!
* * *
На ст. Инза солдаты растерзали сопровождаемого в Симбирск арестованного помещика Гельшерта, старейшего мирового судью: в толпе пустили слух, что он шпион и хранил бомбы.
* * *
На ст. Грязи солдаты потребовали переоборудовать свой состав. Пока велись работы – к ним подошла беженка и пожаловалась на местного священника отца Богоявленского: что недодаёт пайков. Солдаты вызвали священника на станцию, сперва издевались над ним, потом избили до потери сознания. И он скончался.
* * *
На ст. Стакельна толпа солдат с остановившегося воинского поезда напала на начальника станции Щавинского и жестоко избила его за задержку поезда на 30 минут из-за скрещения поездов. Щавинский (в 1905 – глава забастовки псковского узла) скончался от побоев.
* * *
На ст. Тыловая Юго-Восточной ж-д партия проезжающих солдат не дала гасить пожар вагона с сеном, арестовала железнодорожного служащего, руководившего тушением. Окружила начальника станции, не давала и ему делать распоряжений, кричала: „Бей железнодорожников!”
*****
ТЕМ ДОБРО, ЧТО ВСЕМ РАВНО
*****
ДОКУМЕНТЫ – 13
18 апреля
ГЕРМАНСКАЯ СТАВКА – БЕРНСКОМУ ВОЕННОМУ АТТАШЕ ФОН-БИСМАРКУ
Его превосходительство генерал Людендорф указывает, что через Германию будут пропущены только такие русские, которые не враждебны нам.
18 апреля
АТТАШЕ ФОН-БИСМАРК – ГЕНЕРАЛУ ЛЮДЕНДОРФУ
Только такие русские будут отправлены, которые действуют в пользу мира.
36
И вдруг в субботу, 15-го, по всему образованному Петрограду пополз слух, что Милюков – уходит из правительства! И настолько это было ошеломительно и невероятно, что ни одна газета не посмела подхватить. Но и настолько же всё-таки широко, что „Новое время”, нащупывая свою новую роль при новом режиме, на другой день напечатала решительное опровержение. (С намекающей оговоркой, однако, что в ближайшее время Временное правительство обсудит вопрос о международных отношениях.)
Дожил Павел Николаевич! – „Новое время” его поддерживает…
И откуда ж это потянуло? Да от Керенского конечно. И от его мутных дружков Терещенко-Некрасова. Может быть, и от болтуна Владимира Львова. Вечером 13-го Милюков только угрозил, что подаст в отставку, – и уже утром 15-го болтает весь Петроград. И чего стоют эти министры? И чего стоит это всё правительство?
Да самой тяжёлой частью министерствования и было для Павла Николаевича – изнурительное сидение на ежедневных (а то ещё и ежевечерних) заседаниях кабинета. Такую интересную достройку своего кабинета он вёл – создание экономического и правового департаментов (а никого в министерстве не сменял с постов, ценя заведенную традицию, и Нератов оставался главной работающей силой), важнейшие и осмысленные переговоры с послами, – нет, ото всего этого надо было отрываться, и приезжать сюда отсиживать часы и часы. (И кто серьёзно работал у себя в министерстве – все приезжали вот так же, через силу.) Да все они, кроме Милюкова, занимались политикой внутренней, – а внутренняя политика, при всей её динамичности, не была сейчас ведущей. Всякие эпохальные реформы – медленное долгое дело, и решать-то будет Учредительное Собрание. Не здесь требовались в конце войны поворотливость и смысл – а в политике внешней. Вовремя не заняв правильной позиции, вовремя не захватив, не оговорив своей национальной доли, – потом не наверстаешь и годами работы всей страны.
Как будто разрабатывали важные проекты, вот просидели весь субботний вечер и ночь, – разбирали, вникали, утверждали по пунктам – как будто три важнейших закона: о правилах муниципальных выборов, об организации милиции и устройстве полковых судов. Но суды были вынужденной и глупой демагогической мерой, муниципальные выборы не обещали состояться раньше конца лета, только милиция, действительно, уже припекала, потому что грабежами и бесчинствами трясло и столицу и страну. Но как могла справиться та милиция, если всё соединённое Временное правительство вот уже второй месяц только и умело по каждому случаю выпускать Воззвание – умоляющее, а то и почти слезливое? Захватывают типографии, силой закрывают издания? – пусть пострадавшие жалуются в суд. (А сами-то суды расшатались.) На заводах арестовывают уже не только русский, но и иностранный технический персонал? Воззвание. И под каждым же воззванием, настаивал мягкий князь, должен подписаться каждый министр. А Некрасов придумал: всем депутатам всех местных советов оплачивать время заседаний за счёт работы. И по управлению почт и телеграфов – оклады „усиленные” и „особо-усиленные” (а телеграммы доставляют отвратительно). По отношению к кому Временное правительство было непреклонно твёрдо – только к помещикам и к эмиру Бухарскому (хотя, задабривая, он и пожертвовал полмиллиона рублей). За Некрасовым сразу Коновалов, Керенский, Щепкин – стали просить по 10 и по 25 миллионов на повышение окладов, единовременные пособия и разные добавки в своём ведомстве. И – все сразу получали. И уже – становилось неудобно перед подчинёнными тому министру, который не выпросил добавки для своих. Так что пришлось и Милюкову просить. (И дали.) Потом, начиная с Коновалова, да даже и Львова, началось соревнование – добавлять товарищей министра, и всем жирный оклад. У царских было по два товарища, а тут стали конфигурировать по три, по четыре и даже по пять. И уж конечно Мануйлов тоже тянул себе четвёртого: пойди попробуй справься с народным образованием! А в начале апреля пришлось обсуждать: что Государственная Дума за штурмом правительства не успела утвердить бюджет 1917 года. И – как теперь угадать его границы? Если по прошлогоднему, то далеко-далеко не помещаемся, и думать нечего. (Теперь и всех дворцовых и удельных служащих надо было оплачивать, которых раньше оплачивал царь.)
