Валентин Гнатюк - Рюрик. Полёт сокола
— Где полутемник, что по моему велению должен всегда с князем быть? — строго спросил Ольг у княжеского стременного.
— Погиб он, — с трудом, превозмогая боль и головокружение, ответил раненый в десницу стременной. — Князь нас всех собрал: охоронцев, посыльных и стременных, и носились мы с полутьмой конницы то в одно место сечи, где ворог окружать нас начинал, то в другое. — Стременной пошатнулся и, чтобы не упасть, сел на истерзанную землю. — Князь сам во главе первым хазар бил будто сокол, истинно Рарог!
Ольг стоял над недвижным телом боевого побратима, сражённый отчаянной душевной болью и одновременно мыслью о том, что когда-то, у Священного дуба, он уже видел это поле и лежащего на земле бездыханного Рарога. Значит, то было не наваждение. И сейчас, устремившись вглубь прошлого, Ольг явственно узрел себя, Рарога и старого волхва Ведамира, стоящими у Дуба Прави. — «Отче! — с нервной дрожью возопил внутренний голос. — Отчего в самый тяжкий миг я не узрел вещего кельтского креста?»
«Оттого, сыне, что отныне ты сам вещий», — прозвучал спокойный ответ волхва, и видение былого у Священного дуба исчезло. В тот же миг Ольгу показалось, что кто-то сверху глядит на него. — «Не надо, не уходи, вернись», — сами собой прошептали уста воеводы.
А Рарог и в самом деле ощущал себя лёгким на крыло соколом, которому сверху хорошо было видно, как суетятся воины над его распластанным на плаще телом. Там, в израненном теле, боль и страдания, здесь лёгкость и покой свободного парения. Выше и выше по спирали поднимался сокол. Вдруг его пронзило нечто горячее, призывное и нежное, он сразу понял, это ЕЁ зов.
«Вернись милый, я не смогу без тебя, вернись! Сыну нужно непременно увидеть тебя, перенять твою силу, не уходи, любый, молю тебя!»
«Возвращайся, брат, — прозвучал другой близкий голос, — мы победили хазар, и франки с нурманами теперь не придут к нам, но ты не все дела завершил на этом свете, возвращайся!»
Сокол сделал ещё один круг и, наконец, решился. Он сложил свои сильные крылья и ринулся вниз… Боль и страдания рванули душу Рарога, он застонал и открыл очи.
Айер с Ерошкой брели по полю смерти и славы новгородской, которое вмиг получило название Рюрикова поля, ибо новгородский князь не только победил здесь хазар, но и полил сию землю своей кровью.
— Достанется тебе от воеводы, что не захотел ехать с ранеными, — ворчал пожилой вепс.
— Я с тобой, дядька Айер, куда ты, туда и я, не прогоняй! — жалобно вторил малец. — И товарища твоего помогу сыскать, я не боюсь мертвецов, сколько их насмотрелся…
Уже много вепсских лучников среди мёртвых нашли изведыватели, но верного сотоварища меткого Хабука никак не могли отыскать ни среди живых, ни среди мёртвых. Уже вечереет, и придется отложить поиски до завтра. Видели они во время страшной битвы, как, презирая смерть, много раз выходили вепсские лучники во главе с Ястребом впереди железных рядов дружины новгородской и точными выстрелами из русских луков разили наступавших хазар. Но сейчас никто не мог точно сказать, где в последний раз появился отчаянный мечник. Вдруг Айеру почудилось, что он услышал собственное имя. Он замер на месте, прислушался. Зов повторился, теперь его услышал и подошедший Ерошка. Старый и юный изведыватели разом шагнули на слабый голос.
Хабук лежал на боку, кожаная рубаха его была вся в крови и земле, шлема не было, а ноги придавило мёртвой тушей хазарского коня с распоротым брюхом. Его хозяин со стрелой в шее лежал неподалеку. Изведыватели, позвав на помощь кого-то из воинов, что также бродили в поисках своих павших, с трудом вытащили мечника из-под мёртвого коня.
— Айер, — едва слышно проговорил Хабук на вепсском, — ты знаешь каум моей Чираиты, сделай так, чтобы рядом с её Птицей висела моя…
— Ты должен жить, сынок! — воскликнул Айер, придерживая голову лучника.
— Я знаю… ты сделаешь, — одними губами ответил Ястреб.
Очи Хабука закрылись, он дёрнулся и затих.
— Про какую птицу он рёк? — спросил Ерошка, глотая слёзы. — Я ещё плохо по-вепсски разумею, дядя Айер.
— Я тебе всё расскажу, потом… — дрогнувшим голосом промолвил старый изведыватель.
— Скоморох, обыскались тебя, — схватил за плечо изведывателя молодой посыльный, — там греческий воин среди поля сидит над сотоварищем своим. По-нашему ничего не разумеет, а ты, рекут, греческий знаешь, воевода велел тебе с тем полонённым разобраться и выведать, как он к хазарам попал.
— Веди, — устало поднимаясь и продевая в ременную петлю раненую десницу, замотанную тряпицей с проступившим кровавым пятном, молвил изведыватель.
Старый воин сидел на искромсанной земле среди трупов, пустыми очами глядя на лежащее перед ним тело своего господина, которого он прикрыл ещё недавно нарядным пурпурным плащом, имевшим сейчас вид изрубленной грязной тряпки.
Подле стоял воин, отобравший у грека оружие.
— Привет, брат Полидорус! — окликнул Скоморох на греческом, подойдя вплотную. Услышав родную речь и своё имя, седовласый воин медленно поднял непонимающие очи. Видимо, он не сразу узнал в невысоком ладном словенском воине с замотанной рукой на ременной перевязи своего бывшего итильского спасителя и друга — весёлого и щедрого купца.
— Ты здесь, брат, ты воин и ранен, а говорил, что не умеешь даже лук натягивать… — почти равнодушно промолвил грек.
— Пришлось научиться, когда враги пришли, ты же мне сам говорил, что каждый муж должен быть воином.
— Для меня сражения закончились, — лик византийца со шрамом перекосился от отчаяния. — Стратигос погиб, я пленён, никому не пожелаю на старость участь раба… Лучше убейте!
— Полидорус, а кто мне говорил, что сражение для настоящего воина никогда не заканчивается, бывают только перерывы? Давай, вставай, пошли со мной! — Он обернулся к молодому воину. — Где ты в последний раз воеводу видел? — тот молча указал рукой. — Пошли, брат, Полидорус, опять тебя выручать приходится, эх и задолжал ты мне, не расплатишься! — снова на греческом молвил изведыватель.
Ольг, мрачный от того, что князь ранен и не приходит в сознание, враждебно взглянул на византийца, не слезая с коня.
— Что, неймётся вам у тёплого моря, уже в наши холодные края стопы свои направили? — Грек молча глядел на главного стратигоса русов, который победил даже такого опытного, как его хозяин. — Обучили, проклятые, хазар, как наши крылья отсекать, как коло сотворять, как русскую ладью строить и из кола Перунова выходить, всё зрел я на сём поле!
— Воевода, он слуга своего господина, учил-то хазар его хозяин, стратигос, а сей грек ему верно служил, да и только. Мог ведь с поля боя бежать, да остался при теле господина, что верный пёс. К тому ж, как раз он в Итиле и поведал мне, когда и как пойдёт на нас воинство хазарское, я ведь тебе рёк о том, — смело вступился за старого воина Скоморох. Ольг замолчал, только некоторое время в упор глядел своими пронзительными зелёными очами на Полидоруса.
— Добре, — молвил наконец воевода, смягчаясь, — тогда скажи ему, что новгородский воевода Ольг именем князя Руси Рарога дарует ему жизнь и свободу. Да упреди, что в землю нашу только с миром ходить можно. Ежели зачнёт Византия соваться в дела славянские, сим священным полем брани клянусь, приду в их Царьград и переверну его вверх дном, что котёл с варевом! — И он, тронув коня, поскакал прочь.
Изведыватель повёл старого воина вдоль крутого берега, потом по извилистой тропке они спустились к реке. Византиец думал, что его ведут на казнь, уж больно грозен был лик русского архистратигоса. Среди множества речных лодий Скоморох отыскал самую небольшую, проверил вёсла. В соседней лодке нашёл какую-то суму с хлебом и вяленой рыбой, кинул её в маленькую.
— Садись, брат Полидорус, именем князя Рарога и воеводы Ольга ты свободен! Совет тебе добрый: не ходи более никогда с войной на Русь! В гости, торговать, милости просим, а с мечом в другой раз не попадайся.
— Свободен? Ты сказал, я свободен? — не поверил своим ушам Полидорус.
— А ты думал, что мы хищные звери? Мы на добро добром отвечаем. Садись, эта река тебя прямо в твой родной Понт Эвксинский донесёт, а там отправишься в свой Константинополь.
— Нет-нет, мой спаситель, я в каком-нибудь таврическом климате осяду! А то, пожалуй, лучше в Фанагории, это наш греческий полис, — растроганно ответил старый воин, и голос его задрожал. — Как много случилось за этот бесконечно долгий день! Я даже не знаю, как тебя зовут, чтобы молиться за тебя.
— Вот твой кинжал, а ножны от него у меня останутся. Вдруг приду я или какой мой друг с этими ножнами, помоги ему, как я тебе помог, это и будет лучшей молитвой. Ну, прощай! — И Скоморох оттолкнул от берега лодку ещё не пришедшего в себя Полидоруса.
— Воевода, уже темнеет, что делать, преследовать хазар или подождём до утра? — спросил полутемник Бобрец, подойдя к Ольгу.
