А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 1)
– Вот и полночь! – сказала герцогиня. – Уснём! Надо отдохнуть… Завтра – в дорогу…
Следующую ночь ночевали в городке Кеслин в жарко натопленном доме богатого купца, где очень беспокоили мыши, забиравшиеся даже на постель. Фике решила пока не писать отцу – она должна была хорошенько обдумать свой ответ.
Дальше бесснежной тряской дорогой тянулись по унылым равнинам Поморья – Померании – под неистовым ветром с моря. Реку Вислу переехали по льду у города Мариенвердера. Ночёвки были ужасны. Дальше – снова по льду переехав морской залив Фришгоф, въехали в Кенигсберг.
Только тут, в комфортабельном доме магистра, в тёплой комнате Фикхен писала до полуночи и наконец запечатала гербовой печатью следующее послание отцу:
«Государь! С совершенным почтением и невыразимой радостью получила я здесь с курьером вашу записку, в которой ваша светлость почтили меня сообщением, что вы здоровы, вспоминаете обо мне, что вы по-прежнему милостивы ко мне. Умоляю вас быть уверенным в том, что все ваши наставления, увещания, все ваши советы навсегда останутся в моём сердце, как в моей душе – навсегда корни нашей святой лютеранской религии.
Я предаю себя Богу и прошу Его дать мне утешение стать достойной ваших милостей, а также всегда иметь хорошие вести от моего дорогого фатера. Остаюсь всю мою жизнь с неизменным почтением к вам, государь, вашей светлости всенижайшая и верная дочь
принцесса СофияКенигсберг, 27 января 1744 году».
После двухдневного отдыха в Кенигсберге выехали в направлении на Мемель, затем на Ригу. Утро было туманное, серое. Дорога снова лежала по льду залива Куришгафа. Впереди поезда графини Рейнбек ехали на лошадях местные бородатые рыбаки – разведывали путь, нет ли где опасных полыней. Снегу теперь было много, кареты поставили на полозья, путешественницы надели на лица шерстяные маски с отверстиями для глаз – было очень холодно.
Уже в нескольких верстах от Риги поезд графини Рейнбек встретили русские кавалеристы, скакали рядом с санями, указывая дорогу. Когда переезжали русскую границу – реку Двину, – загрохотал пушечный залп. Въехали под звуки литавр и труб в крепостные ворота, подскакали прямо к дому губернатора. Тут выйти из саней обеим дамам помогал уже ловкий дипломат Семён Кириллович Нарышкин,[15] долго живший в Лондоне в качестве русского посланника. Его сюда специально командировали из Петербурга – встретить и сопровождать путешественниц. Сам губернатор князь Долгоруков, во главе множества военных и гражданских лиц и представителей населения Риги, в ратуше устроил для высоких гостей торжественный приём.
При появлении матери и дочери в зале приёма мужчины склонились перед ними в глубоком поклоне, дамы присели в низких реверансах.
– Ваша светлость! – обратился к Фике губернатор, разгибая спину после глубокого поклона. – Её императорское величество государыня императрица изволит просить вас принять от неё этот маленький подарок!
Вперёд выступили два лакея и на серебряном подносе поднесли князю парчовую шубу на великолепных соболях. Князь Долгоруков принял шубу на обе руки, с поклоном поднёс её Фике, накинул сверху её немецкого беличьего салопчика.
Девочка в восхищении захлопала было в ладоши, но сдержалась и только прошептала:
– Даже у бабушки в Гамбурге я не видела такого меха! Это просто как сон!
Для герцогини и её дочери были уже приготовлены покои в доме губернатора, где у крыльца были выставлены почётные часовые. Отъезд матери и дочери из ратуши был отмечен звуками труб и грохотом литавр. Среди первых же явившихся к герцогине с визитом в губернаторский дом ожидал уже приёма генерал-аншеф граф Салтыков,[16] командующий армией.
Кругом шла уже не жизнь, а какой-то волшебный сон! Герцогиня и её дочь неслись теперь в Петербург в длинных красных санях, обитых внутри соболями, лёжа на шёлковых матрасах. В сани запряжена была восьмёрка лошадей. Парча, золотые галуны, позолота ослепительно сияли на зимнем солнце.
В голове огромного кортежа скакал эскадрон кирасир полка его императорского высочества наследника великого князя. За ним неслись сани высоких особ – матери и дочери. На передке саней кроме кучера тряслись на ухабах камергер Нарышкин, шталмейстер Болховитинов, дежурный офицер Измайловского полка, и немец Латторф. На запятках стояли два преображенских офицера и два камер-лакея.
За императорскими санями следовал отряд Лифляндского полка, затем комендант кортежа на коне, сани с девицей Шенк и с туалетами, сани камергера Нарышкина, ряд саней со свитой, сани с продуктами, а затем сани представителей местного дворянства, магистратов, депутатов… Десятки офицеров скакали по обочинам дороги… Вся дорога была обсажена зелёными ёлками, ночами полыхали вдоль неё бочки со смолой.
Ехали очень быстро, и 3 февраля въехали в Петербург. С Адмиралтейской пристани загремел пушечный залп. Ровно в полдень весь поезд остановился у крыльца Зимнего дворца. На подъезде герцогиню и её дочь встретил петербургский губернатор князь Репнин, в санях – четыре статс-дамы, приставленные по повелению императрицы к её светлости с поручением – немедленно препроводить обеих в Москву.
Императрица Елизавета Петровна жила в это время в любимой своей Москве.
Глава пятая
МОСКВА – ЗОЛОТЫЕ МАКОВКИ
Парикмахер закончил убор императрицы, удалился, и Елизавета Петровна, ещё не сняв пудерманта, рассматривала себя при свете свеч в зеркале одного из её золотых чеканных туалетов. Она по-прежнему была румяна, ещё сияли тёмно-серые глаза из-под соболиных бровей, каштановые волосы отливали золотом.
Царица волновалась. Из поезда Иоганны Елизаветы только что прискакал верховой – герцогиня будет в Москве через час. Через час! Сколько воспоминаний! Перед Елизаветой Петровной так и стоял покойный её жених, брат герцогини епископ Эйтинский.
Императрица из ящичка туалета достала большое кольцо, алмаз под свечами сверкнул разноцветно: это вот самое кольцо она когда-то хотела надеть на руку своего жениха. Судьба судила иначе!
И слёзы выступили у ней на глазах…
Она на русском престоле, она властвует великим народом от Балтийского моря до Тихого океана. А счастья нет… Весёлая, простая, больше всего любящая Москву и своё родное село Коломенское, она долго непротивлённо, скромно жила при дворах императриц Екатерины и Анны, ничего не домогаясь, ни на что не предъявляя прав. Даже тогда, когда скончалась Анна Ивановна и на престол посадили трёхмесячного младенца Ивана Антоновича, она по-прежнему оставалась в добрых отношениях с его матерью, правительницей Анной Леопольдовной из Брауншвейгского дома.
У забытой было русской царевны, однако, нашлись доброжелатели. Придворный врач Лесток,[17] изящный, самоуверенный француз, оставшись как-то с ней наедине в её покоях, настойчиво убеждал её, что её права на престол – несомненны. Что она должна подумать о своих русских. Ведь уступая Анне Леопольдовне, она даёт возможность немцам окончательно обсесть всю Россию, как мухи обседают кусок сахара. Он сообщил ей, что такого же мнения держится и французский посланник в Петербурге Шетарди, который просит царевну принять его тоже наедине, строго конфиденциально.
И перед Елизаветой Петровной предстал высокий брюнет-маркиз де ла Шетарди. Розовый кафтан с брюссельскими кружевами сидел на нём превосходно, тупей пудреного парика был перехвачен пышным розовым бантом. Играя фигурным эфесом шпаги, то и дело изящно переступая лаковыми туфлями, маркиз развил перед скромной дочерью Петра такие планы, развернул такие перспективы, что у той дух захватило. В конце концов Шетарди предложил даже средства, чтобы оплатить необходимые расходы по захвату престола.
В ночь на 25 ноября 1741 года, в два часа, Елизавета Петровна, надев сверх своего платья кирасу, подъехала в санях к деревянным казармам Преображенского полка. В санях с ней сидел Лесток, на запятках стояли Воронцов[18] и братья Шуваловы.[19] В других санях ехали – её любовник Алексей Разумовский, Салтыков. На запятках стояли три гренадера Преображенского полка.
У казармы барабанщик ударил было тревогу, но Лесток кинжалом мгновенно прорезал кожу на барабане, тот умолк. Проснувшимся солдатам Елизавета крикнула:
– Знаете ли вы, чья я дочь? Так вот меня, дочь Петра Великого, немцы хотят заточить в монастырь… Идёте ли вы за мной?
– Матушка, мы готовы! Прикажи, матушка, всех перебьём! – кричали солдаты, которым до смерти опостылели немцы. – Матушка, веди нас на супостатов…
Рота преображенцев, подхватив на руки Елизавету Петровну, бегом бросилась во дворец. Правительницу Анну Леопольдовну взяли из постели, посадили под караул, равно как и её супруга принца Антона Ульриха. Младенца Ивана Антоновича забрала в свой дворец Елизавета. «Брауншвейгское семейство» было ликвидировано, сослано позднее на север, в Холмогоры. Иван Антонович жизнь кончил в Шлиссельбургской крепости.
