Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона
— Сядь ко мне сюда, в эту зеленую траву, я расскажу тебе странный сон, который сейчас увидел. Только я заснул здесь, на этом месте, как мне приснилось, что я иду далеко-далеко отсюда по густому темному лесу. Но как изменилась природа вокруг меня! То, что я считал травой, оказалось высоким-высоким густым камышом; чудовищные кусты сомкнулись над моей головой, и когда я зашел достаточно далеко, вдруг услышал жуткий шум и рев, как от большого потока. И действительно, широкая река, противоположный берег которой я с трудом мог разглядеть, раскинулась передо мной. Я бегал туда-сюда, ибо какая-то необъяснимая сила подталкивала меня — мне во что бы то ни стало нужно было попасть на другой берег. Я пытался высмотреть какой-нибудь корабль, плот или хотя бы маленький челн, но как далеко ни убегал, как ни напрягал глаза — ничего не увидел; еще меньше надежды оставалось на мост — наилучший выход для меня. Я был в отчаянии, и вдруг произошло нечто такое, что встречается только в старинных рукописях о чудесах и волшебстве, — откуда ни возьмись вырос длинный и широкий мост — да какой! Из чистой, блестящей, как зеркало, шлифованной стали, без перил или ограды, ослепительно сверкающий в солнечных лучах. Что было делать? Не торопясь, осторожно я ступил на гладкую поверхность, медленно продвигаясь вперед, чтобы не поскользнуться и не упасть в бурный поток. Я благополучно перебрался на другую сторону и снова оказался в густом, темном лесу, долго брел через него и наконец достиг высокой просторной пещеры в скале. Что же я там увидел? Высокие бочки, доверху наполненные слитками золота; мне пришлось долго-долго карабкаться наверх, чтобы добраться до края этих высоких бочек; тяжелые золотые слитки лежали и на земле вперемежку с драгоценными камнями всех видов и цветов. Я все тщательно осмотрел, долго пробыв в этой подземной сокровищнице, стараясь точно запомнить приметы, чтобы снова разыскать это место, затем покинул сумрачное подземелье. Возвращаясь назад, я все тревожился, стоит ли там еще стальной мост. К счастью, он не исчез. И вот, после долгого пути, — я снова здесь, но просыпаться грустно — увы, всё это было только сном. Видишь, этот сон стал продолжением нашего разговора, — так сильна во мне жажда сокровищ, что при моей бедности вполне естественно и простительно. Но ты молчишь, Готтфрид? Ты качаешь головой? Ты не веришь мне?
Этот добрый человек был смущен тем, как ему открыть своему господину, что он видел его самого в образе мыши. Наконец, оруженосец собрался с духом, и просто рассказал обо всем, что случилось. Преодолев небольшое расстояние, они разрыли мечами отверстие пещеры, чтобы расширить его, и действительно нашли там несметные залежи золота и драгоценных камней. Герцог остался сторожить, а оруженосец поспешил в город, взял коней, сундуки, телеги, верных слуг, и к концу дня все сокровища были у герцога. Так властитель Бургундии стал богатейшим правителем своего времени и подчинил своему скипетру всех прежних врагов. А я, по крайней мере, узнала из этой правдивой истории, что наша душа в ее естественном состоянии — серая мышь.
— Благословен будет человек, — промолвил задумчиво Капорале, — который однажды введет тебя в свой дом. А теперь я покину вас, милые женщины, и попрошу только разрешения привести к вам завтра гостя, который хочет познакомиться с вами, синьора, и с нашей юной поэтессой. Вы ведь всегда были благосклонны к чужеземцам и не откажете мне в моей просьбе.
— Разве вы не хотите, — спросила мать, — занять наверху свою комнату?
— Нет, — ответил он, — на сей раз я не могу отказать моему другу — настоятелю собора, он будет ждать меня к ужину.
В это время раздался громкий, настойчивый стук в дверь. Уже стемнело, и слуга поспешил с фонарем на улицу. Растерянный, в разорванной одежде, в дом ворвался Марчелло.
— Боже мой! — воскликнула мать. — Что случилось? Что с тобой?
— Спрячьте меня на несколько дней, — дико закричал юноша, — чтобы меня никто не нашел у вас. Ха! Дон Чезаре? Ну, веселый поэт, конечно, не выдаст меня.
Мать металась по залу, ломая в отчаянии руки и проливая слезы. Она совершенно потеряла самообладание.
— Мой сын — бандит! — восклицала она. — Свободен, как птица! Наверняка за его голову назначена цена! О Боже, за что? Чем я так тяжко провинилась, что мне приходится переживать подобное?! Я всю жизнь мечтала повторить судьбу матери Гракхов, я гордилась своими детьми, которым должен был завидовать весь мир, я видела в них самые высшие сокровища!
— Погасите факелы! — грубо оборвал ее Марчелло. — Эти милые сыновья заносчивой Корнелии{50} были перебиты, как мятежники и бунтовщики, другими очень достойными и доброжелательными людьми.
— Поедем завтра со мной, — сказал гость, — в моей карете в Рим. Вы можете выдать себя за моего слугу, а в большом городе гораздо легче укрыться на некоторое время, пока не сумеете подготовиться к побегу. Я заеду за вами завтра на рассвете.
С трудом сдерживая обиду, мать помогла юноше укрыться в отдаленном покое, в котором находился глубокий колодец. Когда наутро дон Чезаре хотел забрать беглеца, тот исчез. В ту же ночь и Камилло покинул своего дядю, не попрощавшись. Можно было предположить, что оба бежали вместе.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Мать была так потрясена последним событием, что на следующий день долго не могла подняться с постели. Она встала только после того, как ее сын Фламинио и Виттория приняли гостей. Войдя в гостиную, она нашла общество за оживленным разговором. Ей хотелось рассеяться, и она заставила себя быть веселой.
Незнакомцу, прибывшему с известным нам поэтом, было около тридцати лет. Он был строен, высок и хорошо сложен, его осанка отличалась благородством, красивые глаза поражали и привлекали живым блеском. Виттория полагала, что гость тоже поэт, поскольку прибыл со старым другом дома, а поэты и ученые из всех провинций Италии охотно бывали в семье Аккоромбони. По какой-то причине он предпочел не называть своего имени. Чужеземец был очень приветлив и самого благородного нрава, скорее серьезный, чем веселый. Он попросил показать ему виллу д’Эсте{51}, о роскоши и красоте которой шла молва по всей Италии.
Когда Аккоромбони с гостями подошли к вилле, им разрешили войти, потому что владелица ничего не имела против. Чужеземец казался очень взволнованным, восхищаясь украшениями, картинами, убранством комнат.
— Как счастливы должны быть князья, — промолвил он, — которые могут позволить себе подобную роскошь. Все, что вокруг, — так возвышенно; куда бы ни бросили взгляд, хозяева видят только произведения искусства: озаренные красотой, воспоминаниями об истории и великом прошлом творения самых благородных художников: Рафаэля, Микеланджело и Юлия Римлянина{52} — и все же…
— Это правда, — согласилась матрона, — очень редко в таких великолепных дворцах живет настоящее счастье. Судьба и обстоятельства, отношения людей всегда сильнее, чем сам человек. Одинокий, независимый отказывается от своей свободы, поступая на службу, и ставит себя в зависимое положение, чтобы найти то, что он называет счастьем; а тот, кто купается в роскоши, окруженный благородными друзьями, в блеске богатства слишком часто мечтает об уединении отшельника. Свобода — благородное, красивое, звучное слово, но это всего лишь слово, мертвое и бессодержательное. Поистине, свобода лишь в смерти.
Чужеземец удивленно посмотрел на высокую женщину, а Капорале промолвил:
— Вы сегодня, уважаемая подруга, взволнованны, не развеселят ли вас природа и прекрасное яркое солнце, так чудно освещающее горы?
— Рассеют, — ответила она, — ведь самое благородное в природе и искусстве, зачастую унижая себя, должно служить увеселению зрителей.
— Наоборот, — заметил незнакомец, — становится еще благороднее и совершеннее. То, что в нас есть доброго, хорошего, истинного, всегда остаётся с нами.
— А вот этого как раз и нет, — промолвила синьора Юлия с глубоким вздохом. — Простите, мой благородный господин, вашего имени я еще не знаю. Ваша любезность ввела меня в заблуждение с первого взгляда, поэтому я повела себя с вами как с другом дома, перед которым нет необходимости скрывать свое горе. В этом месте, наверное, лучше вести другие разговоры.
Они покинули дом и вошли в прекрасный, заботливо ухоженный сад. Виттория шла молча рядом с матерью, веселый дон Чезаре тоже стал серьезнее, а незнакомец полностью отдался впечатлениям от окружающего, восхищаясь многочисленными сооружениями, живописной панорамой кустарника, величием деревьев: пиний и кипарисов, мерцающим блеском разнообразных клумб. Но больше всего его привели в восторг поющие фонтаны, мастерски имитирующие пение птиц, украшенные замысловатыми фигурками, изображениями людей, поющих и играющих на лютне. Водоплавающие птицы и животные сменяли друг друга, располагаясь живописными группами. Здесь нереиды, Пан и пастухи играли на водных органах{53}, флейтах и свирелях, там звучала сельская дудочка, а дальше возвышалось искусное сооружение, построенное для воспроизведения музыки, звуки которой напоминали журчание чистого ручья.
