Виктор Точинов - Молитва Каина
Бедность, казавшаяся еще недавно неизменной константой моего существования, вкупе с отсутствием красоты есть сочетание убийственное как для романтических надежд молодой девушки, так и для матримониальных расчетов ее родителей. Но юность не желает мириться с очевидным, и я упорствовала в необоснованной идее, что найдется все же принц, способный оценить ум и душевные качества, помещенные не в самую блистательную оболочку… Нельзя сказать, что все мои потуги огранить свой разум, данный природой, но развивавшийся стихийно, пропали втуне, и мне не жаль часов и дней, проведенных за беседами с мсье Дютре, вовсе не для меня нанятым, и за штудиями в богатой дядюшкиной библиотеке, в то время как сверстницы мои, едва постигнув азы грамотности, преуспевали в науках и познаниях иных: в рукоделье и в ведении домашнего хозяйства…
Увы, все благотворные изменения от знакомства с Плутархом и Светонием ограничились внутренней моей сферой, вовне же печальные обстоятельства остались прежними, чему порукой список сватавшихся ко мне женихов, составивший всего (несколько слов густо зачеркнуты). Равно как и чтение новых французских романов предоставило мне сугубо теоретические познания о (вновь зачеркнуто, на сей раз четыре строки).
На двадцать втором году жизни, милая Наташа, я окончательно утвердилась в мысли, что в лучшем случае обрету дарованное Гименеем счастие с мужчиною значительно старше меня, с вдовцом или же с потерявшим здоровье на военной службе… Я даже пыталась найти преимущества в грядущем повороте дел, и даже находила их, ибо мы всегда стараемся отыскать светлые стороны в обстоятельствах, повлиять на кои не в силах.
И вдруг все изменилось волшебным образом.
Не мною отмечено, что тысяча душ приданого (а именно столько назвал папенька в случайно услышанном разговоре) делает дурнушек привлекательными, а привлекательных – ослепительными красавицами… Я сознаю, Наташенька, сколь незавидна бывает судьба девиц, привлекших лишь деньгами охотников за приданым, и все же льщу себя надеждой, что со мной такого не случится, что богатство, пусть и став первым поводом для знакомства, все же позволит проявить мне то, чем я досель бесплодно надеялась когда-нибудь пленить предназначенную мне половину. По меньшей мере у меня появится возможность, отнятая капризом природы и жизненных…»
На этой строке письмо обрывалось – карета покинула Ям-Ижору, тряская дорога заставила закрыть чернильницу и убрать складной пюпитр.
Сейчас в неспешном продвижении вновь случилась длительная заминка, но Машенька Боровина, давно прискучив мелкими дорожными неприятностями, не доискивалась ее причины. Воспользовавшись случаем, она достала письмо, в надежде успеть ежели не перебелить, то хотя бы закончить черновик, – в суете, неизбежно воцарящейся по приезду, будет не до того.
Перечитала написанное – и письмо показалось сухим, никак не передающим всех ожиданий, и волнений, и легких тревог, и безудержных надежд, что наполняли ее душу в последние недели… Наверное, даже не в отсутствии у нее эпистолярного таланта заключается главная трудность. Просто нет на свете слов, что смогли бы донести ее состояние до Наташи. Та не поймет, или же поймет лишь умозрительно, не в силах прочувствовать, – подруга с младых лет не могла пожаловаться на огрехи внешности, а позже – на внимание кавалеров. Нет, не поймет…
Однако письмо все же надлежит закончить и отослать, – обещала написать с дороги. Надо только, переписывая набело, переиначить тот абзац, где ее занесло не туда и речь зашла о французских романах, и о чувствах, мыслях и снах, ими вызванных.
Но планам Машеньки не суждено было сбыться, – в карету вернулся папенька, после Ям-Ижоры ехавший на передовом возке их небольшого каравана. Оказался он весьма не в духе, задержка получалась нешутейная: дорогу перекрыли войска, никого не пуская. Причем к кавалерии, появившейся первой, сейчас подошла в подмогу пехота, осталось подкатить пушки и обоз, да возвести ретрашимент позади шлагбаума, – и можно достойно встретить турок, не иначе как высадившихся десантом. Прямо на берег Царскосельского пруда, очевидно, высадившихся…
Речь папеньки была наполнена сарказмом, но на лице читалась тревога, и немалая. Машенька считала, что знает, в чем причина. По молодости папенька служил в пехотном полку, причем расквартированном здесь, в окрестностях столицы, – что для армейского, а не гвардейского офицера стало большим везением.
Несколько лет папенькиной службы как раз угодили на череду событий, о коих в книгах не прочтешь, по крайней мере в тех, что будут отпечатаны в ближайшие полсотни лет, а то и подолее. Она знала о тех событиях немногое, по смутным и обрывочным разговорам взрослых, вовсе не для ее ушей предназначенным… Неспокойно было в то время в Санкт-Петербурге, то и дело кто-то кого-то свергал с трона, либо изгонял с мест, в самой близости от него расположенных: то Бирона, то Миниха, то Остермана, то регентшу Анну Леопольдовну… Беспокойные годы папенька не позабыл, и Маша помнила, какое стало у него лицо не так уж давно, при известии о воцарении матушки-государыни… Такое же, как сейчас. Крайне встревоженное.
Ибо поучаствовать в исторических событиях ему довелось, хоть и на третьих ролях. Каждый раз поднимали в ружье полки и перекрывали въезды-выезды из столицы, и никто из поднятых по тревоге ничего не понимал в происходившем – не только нижние чины, но и офицеры-армейцы.
Примерно так же, по словам папеньки, ничего не ведали солдаты, напрочь перекрывшие для проезда Среднюю Рогатку – так именовалось место, где они застряли.
Обидно… Самую малость не доехали.
Маменька, доселе мирно дремавшая и эпистолярным досугам дочери не мешавшая, стряхнула дрему и объявила, что им с Машуней долженствует непременно прогуляться к заставе и посмотреть хоть издали на происходящее. Если впрямь в столице происходят события исторические, ей стыдно будет рассказывать впоследствии внукам, что все изменения в судьбах отечества их бабушка проспала в карете.
Словам о внуках сопутствовал выразительный взгляд на Машеньку, словно она и только она несла ответственность за грядущее появление в семействе Боровиных проказливой и докучающей вопросами малышни.
Папенька резонно возразил, что ничего и никого, кроме солдат, перекрывших дорогу, они не увидят. И главные события, если даже таковые происходят, имеют место очень далеко отсюда.
Но маменька оставалась непреклонна. Для нее, заядлой провинциалки, даже выезд в первопрестольную становился событием историческим, поводом для воспоминаний и рассказов. А тут движение войск, пехота, кавалерия, офицеры, мундиры, шпаги… И пушки… Пушки ведь скоро подъедут?
Папенька вздохнул и не стал спорить. Он давно отвык спорить с супругой.
Пошли втроем… Машенька, кстати, склонялась к материнскому мнению. Папенька, понятное дело, на исторические события еще тридцать лет назад насмотрелся, а им взглянуть хоть одним глазком не мешает.
Проезжих перед шлагбаумом скопилось на удивление немного. Хотя место было бойкое, именно здесь сходились воедино три тракта: приведший их сюда Московский, и Варшавский, и еще один тракт, не длинный, но содержавшийся не в пример лучше двух первых, – соединял он столицу с Царским Селом, с резиденцией государыни-императрицы.
По разумению Машеньки, за то не столь уж малое время, что они простояли у Средней Рогатки, здесь должна была скопиться длинная вереница самых разных экипажей. Но нет, кроме их кареты и трех возков с пожитками, виднелись еще три крестьянских упряжки, явно едущие не из дальних мест: две телеги, груженые мешками с мукой, да дроги с хлыстами нестроевого леса. Еще стояла пароконная грузовая фура, крытая, вид у нее был казенный, но откуда едет и что везет, не понять.
Была еще бричка, стоявшая поодаль, наособицу, – дорогая, с кожаным новеньким верхом, а стати коней смогла оценить по достоинству даже Машенька, ни в коей мере не лошадница.
И все. Больше ни повозок, ни всадников. Странно… Обычно глашатаи не объявляют в людных местах о наступающих исторических событиях, не призывают мирных обывателей сидеть дома, воздержавшись от поездок. Исторические события, так уж заведено, случаются неожиданно для людей, в тайных пружинах истории не сведущих.
Но папенька растолковал: на подеъздах к столице тройное кольцо застав, первую они проехали беспрепятственно, а сразу после того дорогу перекрыли. Он давно заметил и удивился: катят вроде неспешно, но никто, вопреки обыкновению, не обгоняет.
Вид брички и впряженных в нее добрых коней вселил в папеньку надежды.
– Курьерские… Как бы не генерал едет. Ему-то шлагбаум подымут, может, и мы проскочим…
