Владимир Тан-Богораз - Кривоногий
"Хорошо, что я такой маленький! — подумал он. — Был бы по-прежнему, кто-нибудь непременно поймал бы за ногу!"
Он поднял вверх голову, чтобы не увидеть ужасных костей, и чуть не крикнул Тенантумгину, чтобы тот держал его крепче. Но вдруг он заметил, что то был совсем не Тенантумгин. Ворон превратился в безобразное чудовище со странными крыльями, как будто тонкая нерпичья шкура была широко натянута на основу из китового уса. У чудовища были четыре лапы, похожие на нерпичьи ласты. Передние, которыми оно держало Эуннэкая, всецело состояли из длинных железных когтей, изогнутых, как "черуна", и выходивших из самой груди. Задние были вытянуты вместе и поворачивались из стороны в сторону, заменяя отсутствующий хвост. Эуннэкай узнал лицо, бледное как у мертвеца, незрячие глаза, широкий рот с двумя длинными клыками, торчавшими, как у моржа.
"Это Кэля! — подумал он в ужасе. — Поглотитель душ! Принесёт в логовище и съест!.."
Эуннэкай хотел закричать от ужаса, но голос остановился у него в горле. Кэля подлетел к высокому чёрному шатру, стоявшему среди пустыни, и проник в него, увлекая с собой свою маленькую жертву.
"Конец!" — подумал Эуннэкай и опять закрыл глаза.
Но Кэля, должно быть, ещё не был голоден. Вместо того чтобы тотчас же растерзать Эуннэкая, он ограничился тем, что внёс его в полог, стоявший у задней стены шатра. Сильный свет внезапно проник сквозь закрытые веки Эуннэкая, и он невольно открыл глаза. В пологе было светло как днём. Стены его были сделаны из гладкого железа и блестели как лезвия топоров, привозимых _морскими бородачами_[17] на высоких огненных судах. Не видно было ни входа, ни выхода. Кэля проник неизвестно откуда, и отверстие, пропустившее его, тотчас же закрылось. У задней стены полога горела большая лейка. Светлое пламя белого костного жира поднималось яркими языками на краю широкой железной сковороды, наклоненной на один бок, — для того чтобы растопленный жир лучше стекал к светильне. Кэля положил Эуннэкая на противоположный край, свободный от белых пластов жира, и уселся в углу полога, по-видимому, намереваясь отдохнуть от утомительного путешествия. Эуннэкай тоже чувствовал смертельную усталость и лежал без движения на сковороде. Какое-то крошечное существо, которое он сначала принял за деревянную заправку лейки, поднялось с противоположного края сковороды, где оно сидело на железной выемке, у самого пламени, и, подойдя к Эуннэкаю, толкнуло его маленькой ножкой, не больше деревянной спички. Впрочем, Эуннэкай и сам был не больше этого маленького человечка. Эуннэкай присмотрелся к подошедшему. Маленькое тельце его, обтянутое коричневой кожей, сморщившейся в крошечные складки, имело чрезвычайно странный вид. Оно было засушено до самой последней степени, напоминая осколок ламутской горчи (сушёное мясо), провисевшей под солнцем и ветром целое лето. На нём повсюду виднелись глубокие изъяны, даже просто дыры, сквозь которые можно было видеть переливы светлого пламени, часть которого он заслонял своей спиной. Уцелевшие части напоминали высушенную плёнку и были так тонки, что тоже светились насквозь, пропуская яркие лучи. На голове его не было ни одного волоса, маленькое личико съежилось, как зерно кедрового ореха, обожжённое огнём. Эуннэкай в первый раз видел такое странное существо. Тем не менее ему показалось что-то знакомое в этой жалкой, скрюченной фигурке.
— Пришёл? — сказал человек, толкая его ногой.
Эуннэкай не отвечал ни слова.
— Эуннэкай, пришёл? — повторил человечек таким странным голосом, что Эуннэкай от удивления широко открыл глаза. Он узнал голос Рэу, своего брата, которого много лет тому назад унёс Великий Мор.
"Ты что здесь делаешь, Рэу?" — хотел крикнуть он, но Рэу предупредил его.
— Не кричи! — выразительно шепнул он, предостерегающим взглядом указывая на Кэля, крепко заснувшего в углу. — Кэля унёс меня, чтобы я заправлял светильню в его лампе. Уже десять лет я хожу взад и вперёд сквозь горячее пламя! Видишь: на моей голове не осталось ни одного волоса, все обгорели от жара; кожа моя сморщилась, как обожжённая перчатка; тело прогорело до дыр и не может заслонить пролетающей искры. Даже тень моя сгорела в огне! Как может человек жить без тени?.. А теперь он взял и тебя! Берегись жить вблизи огня, Эуннэкай! Тело твоё прогорит насквозь! Лицо почернеет, как котёл, простоявший у костра двадцать зим, зубы во рту станут как обгорелые угли!..
Эуннэкай не отвечал ни слова.
— Ты спишь, Эуннэкай? — человечек опять толкнул его ногой. — Проснись, проснись!.. Есть средство убежать отсюда! Пробить дверь в железном пологу!.. Скажи, Эуннэкай: что ты ел в своей жизни на земле?
Эуннэкай подумал, подумал и ответил:
— Оленину!
— А ел ли ты тюленье мясо? Ел ли ты моржовую кожу? Ел ли ты китовый жир?
Эуннэкай опять не ответил." Он боялся сказать: "Нет!".
— Кто ест разное на земле, тот копит большую силу. Он может бороться с Кэля! Скажи, Эуннэкай: ел ли ты тюленье мясо? Ел ли ты моржовую кожу? Ел ли ты китовый жир?
Но при одной мысли о борьбе с Кэля Эуннэкай вздрогнул и зажмурился. Он опять не ответил на роковой вопрос.
— Ты, негодяй! — раздался громовой голос над его головой. Ужасный толчок ногою в грудь разбудил Эуннэкая, Кутувия стоял над ним с лицом, искажённым от ярости.
— Проклятый! Где олени?
Эуннэкай вскочил, трясясь всем телом, и схватился за грудь. Наяву, как и во сне, он не мог выговорить ни слова. Ни одного оленя не было видно на площадке. Она была так тиха и пустынна, как будто на ней от сотворения мира не показывалось ни одно живое существо.
— Собака! — сказал Кутувия, нанося ему второй удар. — Каулькай! Каулькай! Вставай! Твой брат отпустил стадо!
Но Каулькай, спавший таким непробудным сном, пробудился ещё раньше окрика. Одним прыжком он очутился на ногах, бросил быстрый взгляд вокруг себя, увидел своих товарищей, погрозил им своим загорелым кулаком и опрометью сбежал по крутому косогору на берег Мурулана, протекавшего внизу.
— Эй-а! Эй-а! — раздались его громкие крики призыва, проникнутые не поддающимся описанию хрипящим звуком, какой издают оленьи быки в пору порозования. Кутувия простоял секунду на месте, потом быстро подобрав с земли шапку, убежал по противоположному направлению, также начиная многотрудный поиск.
Эуннэкай долго стоял на одном месте, держась рукою за грудь. Он никак не мог понять, что случилось. Враждебный дух опять усыпил его ум, чтобы увести от него оленей и погубить его вконец. Не Тенантумгин, а Кэля создал его, Кэля владел им всю жизнь, Кэля унёс его душу в эту туманную ночь и носил её по надземным пустыням, где никогда не бывает дня, и запер его в железный шалаш для того, чтобы тем временем похитить от него стадо. Эуннэкай машинально собрал все вещи, связал их, по обыкновению, в виде плоской и длинной ноши, увенчанной котлом, и уже хотел взвалить на свои плечи, но передумал и положил опять на землю. Надо искать оленей, а за вещами можно будет прийти потом, в другой раз. Эуннэкай поднял посох, забытый Кутувией, и опять осмотрелся вокруг. Жёлтый Утэль, ковыляя на трёх ногах и виляя хвостом, подбежал к нему. Он тоже спал и не успел уйти вместе с кем-нибудь из пастухов, а теперь ластился к Эуннэкаю, как будто выражая сочувствие его горю и обещая посильную помощь. Эуннэкай нагнулся и вытащил ногу Утэля из-за ошейника.
— Пойдём, Утэль! — сказал он. — Станем искать стадо.
Он спустился на Мурулан, но, вместо того чтобы перейти на другой берег, к линии противоположных вершин, как это сделал Каулькай, направился вниз по реке, намереваясь достигнуть большого горного ручья, впадавшего в Мурулан, и, поднявшись вверх по его течению, перевалить через горную цепь и достигнуть истока другой горной речки, Андильвы, стекавшей с противоположного склона. То были высокие места, богатые наледями и вечно обдуваемые ветром, постоянное жительство диких оленей и горных баранов. Они были хорошо знакомы чукотским оленям, которые не раз убегали туда, и Эуннэкай надеялся, что, может быть, и теперь найдёт там своё убежавшее стадо.
После ночного холода и тумана день выдался такой, какого не бывало и в начале июля, в самую жаркую пору лета. Лёгкий ветер, потянувший с востока, увёл все дымные тучи, надвигавшиеся от горевших лесов, захватив по пути и серые облака тумана, нависшие на горных вершинах. Было ясно и тепло. Несколько плоское небо полярного горизонта сияло бледной синевой, не запятнанной ни одним облачком. Солнечные лучи весело переливались в светлых струях речки, бежавшей по камням. Эуннэкай шёл и думал. Что, если стадо убежало совсем и не вернётся обратно? Конечно, Эйгелин не обеднеет от этого: у него есть ещё четыре больших стада. Кутувия уйдёт к старшему брату, Тнапу, но ему и Каулькаю придётся плохо, Эйгелин в гневе страшен. Разве не бросился он с ножом на ламута Чемегу, когда дочь Чемеги, купленная для Кэргувии, убежала ночью в свой родной стан, а Чемега не хотел вернуть калыма, как было условлено? И разве Эуннэкай не видел, как он колотил кольцом от аркана прямо по лицу своего третьего сына, Эттувию, когда у того ушёл немногочисленный "отрывок" от стада.
