Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский
Стас тяжело вздохнул и вышел из комнаты. Лицо ксендза стало торжественно и радостно. Он сел у стола.
— Ты сущий ребенок, Владек, — начал он. Молодой человек нахмурился.
— Это я слышу с тех пор, как себя помню, — раздраженно ответил он, — и все от вас, отец, да от ваших учителей. Теперь, благодаря Бога, я вырос и опека мне не нужна.
— Бог опекает своих любимых детей через нас, грешных слуг своих, — тихо, опуская глаза, ответил ксендз Свежинский.
— Гм! Молюсь и благодарю Господа Бога за его опеку…
— Владек, Владек, — укоризненно произнес Свежинский, — не говори таких слов, они противны Богу, помни, что ты князь Вышанский, помни, что ты можешь быть даже королем с Божьей помощью и… нашей, — тихо добавил Свежинский. — Скажи, — продолжал он, воодушевляясь, — кто из вельмож превзойдет тебя! Ты родом не ниже князей Вишневецких, Потоцких, Радзивиллов, а богатством, — Свежинский злорадно рассмеялся, — а богатством ты богаче короля!
— Дьяволы! — вскричал юноша, вскакивая с места. — Вы искушаете меня!
— Бог избрал тебя своим орудием, — медленно произнес патер. — Помоги нам, и мы поможем тебе, — закончил он.
— Если вы, святые отцы, хотите впутать меня в свои хитроумные интриги, то я вам не помощник, — угрюмо ответил Вышанский. — Мое дело на поле, во главе моих шляхтичей…
— Ты прав, мой сын, — ответил патер.
Юноша исподлобья взглянул на него и не ответил ни слова.
— Ты прав, — повторил иезуит. — Но не годится тебе, сыну рыцарского рода князей Вышанских, драться из-за добычи, как простому шляхтичу. Я пришел указать тебе иной путь, путь славы. Скажи, что ты будешь делать, когда поправишься?
— Поеду домой, соберу войско и буду бить татар, казаков, шведов, немцев, кто подвернется под руку, — ответил Вышанский.
— Нет, — сурово ответил патер, — ты останешься здесь, в Московии…
Молодой человек сделал жест рукой…
— Молчи, — властно остановил его патер. — Слушай внимательно. Московия шатнулась. Один удар — и она падет. Кровь твоих братьев, зарезанных предателями, вопиет к небу. Король слаб… Понял?
Вышанский глубоко задумался.
— Что король тебе? — продолжал иезуит. — Ты свободный сын Речи Посполитой. Ты начнешь войну!.. Ad maiorem Dei gloriam!.. [1] Братья Стадницкие, Сапега, Режинский, все уже решили это. Дели с ними лавры победы или возьми их все себе… помоги пока Марине, за ней идет грозный призрак… И когда обращенная в развалины, потопленная в крови Московия будет у ног твоих, ты будешь выше самого короля!..
Вышанский, задыхаясь, вскочил с места. Иезуит тоже поднялся.
— Сильно, могущественно братство воинов Господа Иисуса Христа! Кто, скажи, кто возвел Димитрия на престол князей московских? Кто, скажи, кто? — повторил иезуит, выпрямляясь во весь рост; легкий румянец заиграл на его бледных щеках, глаза стали глубже и потемнели. — Все взвесили, все рассчитали мы… Только слушайся меня!.. Ты молод, смел, родовит, богат, — какой путь открыт тебе!..
Князь Вышанский лихорадочным взором впился в лицо иезуита. Он побледнел.
— Мы зажжем пожаром все государство Московское, Марина будет царицей, — продолжал иезуит. — А теперь я пришел сказать тебе, — слушай, слушай и понимай меня, — я пришел сказать тебе, что царь Димитрий Иоаннович жив!..
Разверзшаяся пропасть под ногами не поразила бы больше молодого князя, чем эта весть.
— Жив, жив! — бессвязно повторял он, медленно отступая от Свежинского.
А на лице иезуита играла торжествующая и злобная улыбка, и только глаза сохраняли свое обычное глубокое, загадочное выражение.
Несколько мгновений Вышанский молчал, потом вдруг ударил себя по лбу и насмешливо захохотал:
— Ай же Бог, и хитры же вы! — воскликнул он.
Лицо иезуита оставалось холодно и спокойно.
— Ну, скажите, святой отец, — продолжал Вышанский, — кому вы рассказываете эти сказки. Я было сперва не понял, ну и шутник же вы!..
— А ты видел тело царя? — спокойно произнес патер.
— Я не видел, а Стас видел, — отвечал князь.
— Стас! — громко крикнул патер, хлопая в ладоши. Стас моментально появился в комнате.
— Стас, — обратился к нему патер, пронизывая его своими холодными глазами, — ты, говорят, видел труп царя?
— Видел, — робко прошептал Стас.
— Целуй это распятие на том, что это был именно царь, — холодно произнес иезуит, распахивая рясу, под которой виднелось маленькое золотое распятие.
Стас отступил.
— Что ж, — продолжал патер, — ведь ты хорошо знал лицо царя или ты сомневаешься? — И снова его холодный, тяжелый взор впился в Стаса.
— Святой отец, — дрожащим голосом начал Стас, — я думаю, это он, но в толпе говорили негодное. Будто словно борода побрита, а царь-то вовсе не имел бороды, да будто волосы длиннее…
Вышанский, нахмурясь, смотрел то на иезуита, то на Стаса.
— Вот, если бы вы… — начал снова Стас.
— Можешь идти, — прервал его патер, — да прочти там пятьдесят раз «Богородицу».
Стас, чувствуя, что чем-то провинился, и не понимая чем, вышел, уныло понурив голову. Свежинский и князь остались одни.
— Видел? — насмешливо спросил патер.
— Ну видел, так что же из того, что этот болван сам не понимает, что говорит.
Патер усмехнулся.
— А то, Владек, что весь народ московский сомневается так же, как и Стас. Понял? Сядь спокойно и выслушай меня.
Вышанский сел.
— Морочьте других, а не меня, — грубо произнес он, — мне надоели все эти шутки, говорите прямо.
— Ты мой воспитанник, — начал патер.
— Положим, не совсем, — рассмеялся молодой человек.
— Ну да, ты говоришь про то, как ты бежал из нашей коллегии к князю Вишневецкому?
Вышанский кивнул головой.
— Да, я ошибся в твоем призвании, ты не священник…
— Я думаю! — тряхнув головой, проговорил князь.
— Ты прирожденный воин, — спокойно продолжал патер, — но все же ты мой воспитанник. Я лелеял твои детские годы… да…
Свежинский смолк, взволнованный действительно или притворно.
— Есть что-то, чего я не знаю… — тихо проговорил молодой человек.
Бледное лицо иезуита слегка окрасилось.
— Потом, это потом… Слушай… Тебе я не стану лгать. Ты прав, тот, кого звали царем Димитрием Иоанновичем, умер… убит… и прах его развеян… Но живо имя его… призрак…
— А-а-а, — медленно протянул Вышанский, сделавшись сразу внимательным и серьезным.
— Слушай дальше, — понижая голос до шепота, говорил патер, — призрак этот нужен нам. С него мы начнем. И слух этот уже прошел, и всколыхнулся народ, а мы направим его силы в нашу пользу. Понял?
Вышанский вздрогнул.
— Этот призрак снова пройдет всю Московию… Наш король не хочет помогать… Нам нужны люди, и еще больше деньги. Ты можешь набрать за свой счет целое войско шляхты и можешь дать нам денег без счету… А там она, Марина, всем обязанная тебе, там воинская слава и наша поддержка… да, да, наша поддержка, это значит — поддержка кесаря, французского короля, польского короля, кому ты наследуешь! Иди же с нами!.. Владек, Владек! Клянусь, я люблю тебя как сына, — холодное лицо патера дрогнуло, и действительная, глубокая нежность засветилась в его бесстрастных глазах. — Я хотел, — продолжал он, — чтобы слава и корона осенили твою голову и чтобы любовь увенчала ее розами. Много знатных и богатых шляхтичей мы уже подвигли на этот поход, но тебе одному да святому братству нашему готовлю я плоды его…
Вышанский встал. Лицо его разгорелось. Несколько мгновений он молча ходил по комнате и вдруг, остановясь у двери, неистово закричал:
— Стас! Стас!
Даже патер вздрогнул. Стас появился.
— Стас, — торжественно начал князь, — святой отец отпускает тебе все грехи твои!
Стас упал к ногам патера.
— За радостную весть, — продолжал князь, — царь жив, он спасся от врагов, и мы идем в поход… Вина!..
— Иезус Мария! — воскликнул Стас, вскакивая на ноги.
Но волнение истощило молодого князя. Он зашатался, и подбежавший Стас принял его, лишившегося чувств, в свои объятия…
Стас бережно уложил своего пана и растерянно остановился у постели, бросая вокруг беспомощные взгляды. Патер медленно поднялся с места и не торопясь подошел к больному, движением руки отстранив Стаса. Он взял руку князя, потом приложил ухо к его груди.
— Иди, — тихо произнес он, выпрямляясь, — позови хозяина.
Еще он не окончил, как Стас стремительно сорвался с места, и его тяжелые сапоги загрохотали вниз по лестнице.
Когда Стас вышел, лицо патера Свежинского утратило свое холодное, заученное выражение. С невыразимой нежностью склонился он над лежащим неподвижно князем и жадным, исполненным любви взглядом впился в красивое, бледное лицо его. Губы патера что-то шептали, в глазах появился странный блеск, как бы от набегавших слез.
