Слав Караславов - Восставшие из пепла
Алексей Ангел и сам не раз слышал эти детские угрозы из уст брата, однако не смел сказать ему, что тот стал посмешищем в глазах придворных. Но как бы там ни было, а алеманны Барбароссы действительно являлись грозной силой. Сейчас же Алексею Ангелу, кроме разрозненных и малочисленных отрядов болгар, совершавших время от времени набеги на его земли, опасаться было некого. А он жил тоже в вечном страхе. Сомнения и подозрения мучали его. Ему казалось, что в любую минуту он может погибнуть. Порой чудилось — за ним крадется убийца с ножом, и он уже слышит его горячее дыхание. Пронизанный холодной дрожью, василевс пугливо озирался вокруг… Лишь беседы с дочерьми на некоторое время освобождали его от страха, он становился веселым, разговорчивым, добрым. Старшая, Ирина, обычно приходила выпросить щедростей для очередного своего любовника. Она откровенно рассказывала о своих приключениях, а василевс слушал, смеялся, ее болтовня отвлекала его от мрачных дум… В присутствии Анны он смягчался, настраивался на философский лад, забывал о врагах, о подагре, в такие минуты он словно возвращался в свою молодость, видел себя несущимся на долгогривом коне по равнине вдоль Хеброса[45], слышал звук копыт, похожий на звон кожи, натянутой на боевой барабан. Хорошее настроение долго не покидало его и после ухода Анны. И он сожалел, что давно не видел младшей своей дочери Евдокии, в восьмилетием возрасте отданной в жены рашскому владетелю[46] Стефану.
Внезапно воспоминания об Исааке пронзили сердце василевса. Слепой брат опять снился ему; слабость и страх с новой силой сковывали тело и разум его…
Чтобы преодолеть этот вечный свой страх, Алексей искал встреч с Иванко. Он и имя свое дал ему в наивной надежде обрести хотя бы толику его беспечности. Мизиец даже о своем преступлении — об убийстве царя Асеня — рассказывал как об обычном случае на охоте.
— Он потянулся за мечом, но я опередил его…
— И убил…
— Убил его… Не веришь, что ли?..
— Верю!.. Верю!.. — тут же соглашался василевс.
— Да. Он только застонал: а-а-а и упал ничком.
— А что потом?
— Да что же потом? Я ждал помощи от тебя… А когда понял, что дело плохо, сказал себе — беги, Иванко, пока есть куда бежать… Мы перевалили через Хем, но только ступили на ваши земли, мои люди опомнились. Испугались. «Ты куда нас ведешь?» — спрашивают. К ромеям, отвечаю, к василевсу. И тут брат мой, Мите, заявил: «Иди один, а мы остаемся…» Хотел я ему шею свернуть, да остальные были с ним заодно, сразу бы меня пристукнули. Я подумал, подумал, да и бросил их…
— Значит, если бы остальные были с тобой…
— Я бы прирезал Мите, как козленка.
— А не тяжко ли? Брат же…
— Тяжко? Если он не со мной, значит, он против. И не брат мне.
— А если бы он был на месте царя Асеня? — допытывался император. — Тоже убил бы его?
— Тем более… почему я должен его жалеть?
Такие разговоры слегка успокаивали василевса. В характере, поступках и словах Алексея-Иванко он находил себе оправдание. И ему даже казалось, что он мягко обошелся с Исааком, братом своим. Не удайся заговор, Исаак не только глаз лишил бы его. Его голову понесли бы по старопрестольному городу Константина, и городские псы долго делили бы ее между собой. Пора, пора забыть про Исаака, не думать о нем. Время забыть все тревоги и угрызения совести. Но как это сделать? И василевс становился все более мрачным, порой его охватывал необузданный гнев. Придворные в такие минуты в страхе разбегались, не зная, как угодить ему, паракимомен Георгий Инеот, чтобы усмирить гнев императора, звал на помощь его дочерей, а те не спешили к отцу, находя различные отговорки. А причина была одна — они не выносили друг друга.
С тех пор, как во дворце появился болгарин, отношения между сестрами совсем испортились. Придворная челядь болтала, что они чуть ли не подрались из-за горца. Однако все было не так, и Георгий Инеот знал это, но опасался, как бы сплетни не дошли до ушей императора. Когда поползли слухи, что Камица застал Анну в постели Алексея-Иванко, Инеот встревожился не на шутку и решил спросить об этом у самого протостратора. Тот с холодной усмешкой ответил: да, застал, но не в постели… подобное могла выдумать только Ирина. Протостратору не в чем упрекнуть Анну… но пусть василевс знает об этом случае… Ведь после того, как мизиец был помолвлен с Феодорой, любая близость с матерью есть нарушение императорской воли… Так ответил протостратор, но его усмешки и тон ясно давали понять: говорю, мол, я одно, а на самом-то деле все было иначе. Георгий Инеот ушел от протостратора с неспокойной душой. Он не мог понять, какую цель преследует Камица — тревожится ли о будущем Феодоры или хочет в глазах василевса скомпрометировать Алексея-Иванко. Второе, кажется, ближе к истине. Но как бы там ни было, евнух не посмел сообщить императору о дворцовых сплетнях по поводу отношений его дочери и болгарина. Инеот, зная о благоволении василевса к пришельцу, справедливо рассудил, что тот, кто попытается опорочить мизийца, навлечет на себя императорский гнев. И паракимомен занял выжидательную позицию. Но долго ждать ему не пришлось. Однажды, навестив отца, Ирина, как бы между прочим, поинтересовалась — отчего это давно не видно Анны?
— Забыла она меня! — с улыбкой ответил василевс. — Ждет, наверное, когда я сам к ней приду…
— Боюсь, любезный отец, что дома ты ее можешь не застать.
— То есть как это не застать?
— Она частенько бывает в другом месте.
— Где, милая?
— В доме у твоего севаста Алексея-Иванко. Удивляюсь, любезный отец, что ты не знаешь того, о чем весь город только и говорит…
Василевс готов был рассмеяться, но серьезный вид дочери заставил его подняться:
— Надеюсь, это просто очередная твоя стрела в сторону сестры?
— К сожалению, любезный отец, я говорю правду. Спроси у своего протостратора Камицы. Он их застал… Он тебе все расскажет. Если ты хочешь знать правду, конечно.
Зная характер и повадки старшей дочери, василевс обычно не обращал внимания на ее болтовню. Но сейчас, едва Ирина ушла, он помрачнел, уставился в одну точку, и взор его становился все холоднее и холоднее, пока не помертвел окончательно. Неужели Ирина сказала правду? Привычные сомнения в искренности окружающих его людей охватили Алексея Ангела; постоянный страх, в котором он жил, начал стягивать его сознание железным обручем. Что ж, вполне возможно, размышлял он. Анна красивая, болгарин может увлечься ею. Однако она не только красивая, но и умная… и кто знает, чего стоит ее ум, соединенный с храбростью, отвагой и честолюбием мизийца? Что, если не только слепая страсть влечет его к Анне? Не дрогнула же рука его, поднявшая меч на своего царя Асеня! Мизиец в открытую просит руки Анны… Не рассчитывает ли он, что Анна может стать тем мостом, по которому можно подойти к ромейскому трону?..
Василевс содрогнулся от этой мысли. Надо немедленно разлучить их! Пока не поздно. Ее выдать замуж за Ласкариса, а его… Его он отправит в Филиппополь[47]. Пусть правит этим городом и воюет против своих соплеменников. Битвы охладят его любовный пыл, к тому же любовь мужчины в разлуке, как снег на пасху, долго не лежит….
Василевс поднялся, велел позвать Мануила Камицу. Если протостратор подтвердит сказанное Ириной, он, император, и дня не будет колебаться…
10Иванко собирался в дорогу. Его ждал Филиппополь. Этот большой болгарский город, входящий в состав империи, был пожалован василевсом ему в управление. Отныне он становился его единоличным хозяином, все в этом городе теперь должны раболепно смотреть ему в глаза, ловить и угадывать малейшее его желание, чтобы избежать гнева нового владыки. Никто из болгар никогда не удостаивался такой высокой чести. И все же севаст Алексей-Иванко не радовался подарку василевса. Он понимал, что это изгнание. Его решили выслать из столицы именно тогда, когда глаза Анны уже не скрывали чувств, рождающихся в ее сердце. Их встреча во время его болезни была только началом. Потом они виделись много раз, правда, в присутствии слуг, но те не мешали им разговаривать глазами. Его тяготило, что они не могут остаться наедине. Кто-нибудь да появлялся не вовремя. Анне эта игра в прятки, может, и нравилась, а Иванко — нет! Он цепенел в ее присутствии, становился неуклюжим, руки его не слушались, смех застревал в пересохшем горле. Что-то волчье затаилось во всем его существе. По вечерам он с большим трудом подавлял в себе желание сбежать в какую-нибудь грязную корчму в поисках женского тела.
После покушения Иванко стал замкнутым, осторожным. Он не слонялся по городу, как раньше, а если куда-нибудь и ходил, то не позволял стражникам останавливаться возле торговцев вином. Опоясанные виноградными прутьями, горластые виноделы били деревянными чашами по дубовым бочонкам и громко расхваливали свой товар. Некоторые беспрерывно черпали из бочек красное вино и выливали его обратно, чтобы чудесным цветом хмельного питья привлечь покупателей. Иванко хотелось выпить, лечь под одним из винных бочонков и забыться, но то, что он испытал недавно, вынуждало его быть благоразумным. У него были враги. И они, конечно, не забыли его…
