Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
Добился-таки своего Варяжко — княжич не уснул, дождался зажаренной на костре утки.
После сытного ужина Варяжко скоренько уложил всех почивать. Княжича корзном прикрыл, а отроку Тальцу велел негромко сказку или былину сказывать, пусть княжич засыпает и приятно, и с пользой.
Смотрит Святополк на мигающие звезды, слушает тихий голос Тальца, и вот уж кажется ему: в небе Кощей Бессмертный летит вслед за Вороном.
А Талец говорит тихо, загадочно, убаюкивая и раззадоривая, пугая и успокаивая:
— …Хватил Кощей тугой лук, натянул тетивочку шелковую, вложил стрелочку каленую. Стрелил-то в черна Ворона. Стрелил — не попал в его. Зашел он опять во белой шатер, так эта стрела назад воротилася, пала ему в буйну головушку. Облился он кровью горячею, пришла тут Кощею горькая смерть…
И вот уж княжич сам видит черного Ворона. Глаза у Ворона горят точно уголья, злое дело умышляет он. Княжич тянет стрелу из тула[32], вскладывает ее на тетиву тугую. Целит Ворону прямо в голову. И лишь пустил стрелу каленую, как Ворон закричал страшным голосом и оборотился в смерда Михну. Схватывает он на лету стрелу каленую и пускает ее прямо в княжича. «Не смей, смерд! — кричит Святополк со страхом и возмущением. — Не смей! Я княжич твой!» Но стрела летит ему прямо в голову, он видит ее. Он голову влево отклоняет — и стрела влево отклоняется, он голову вправо — и стрела туда же. И ударила она ему больно и звонко прямо в правое надбровье. Закричал княжич и… проснулся.
Голова его с седла съехала, и лоб холодит стремя железное, выскочившее из-под подклады. Святополк тихонько сунул стремя назад под подкладу, голову опять на седло примостил, натянул корзно до подбородка.
Прислушался. Спят кругом отроки, кто сопит, кто всхрапывает во сне. За огорожей костер потрескивает, фыркают невдалеке кони. Сторожей не слышно, — видно, наговорились, подремывают у огня.
Ночь глубокая, тихая. Долго не может успокоиться княжич после жуткого сна и даже засыпать боится. А ну как все повторится сызнова! «…Так эта стрела назад воротилась, попала ему в буйну голову», — вспоминает он голос Тальца. «Но ведь то про Кощея», — успокаивает себя княжич, но необъяснимая тревога мучает его, не дает уснуть.
Я с себя начну…
На том месте, где стоял Перун, начали рубить церковь Святого Василия. А там, где когда-то толпа язычников требовала у варяга-христианина отдать сына в жертву Перуну и, не получив оного, убила и отца и сына, приказал Владимир Святославич заложить храм Рождества Богородицы. Когда он рассказал о погибших отце и сыне митрополиту Михаилу, тот отвечал:
— Эти Феодор и Иоанн — мученики за веру и достойны быть первыми святыми на твоей земле, князь. И то, что ты храм ставишь на крови их, зачтется тебе деянием богоугодным и священным.
В Новгород великий князь не имел возможности отправиться для крещения славян, надо было следить за сооружением храмов в Киеве. Кроме того, он отправил в Царьград Жидьберна звать византийских каменных дел мастеров для строительства храма из камня.
— Первым делом посети царей, — наказывал посланцу Владимир. — Им захочется знать о жизни их сестры. Скажи, что она у нас окружена уважением и любовью. Что все слава Богу. Вот через них и о мастерах слово закинь, чтоб посоветовали добрых каких. Они ныне к Русской земле весьма уважительны после того, как наш воевода Олег разгромил Фоку, возмутителя ихнего.
В Новгород Владимир послал гонца к своему стрыю Добрыне с просьбой явиться в Киев вместе с сыном Константином. И когда они прибыли, рассказал им, как крестили киевлян.
— Надо и в Новгороде такое учинить.
— С ними труднее будет, — сказал Добрыня. — Забыл нрав их?
— Помню. Но именно поэтому сломить их надо. Новгород — второй город на Руси после Киева, его и крестить надо следом за Киевом. Тем более у вас уже и христиане есть, и храм Преображения Господня.
— Храм-то есть, и христиане есть, но ведь живут как на угольях. Того гляди, храм подпалят и христиан перебьют. А теперь услыхали, что киевляне в новую веру перешли, того боле расшумелись. Волхвов как грибов объявилось, мутят народ. Нет, князь, новгородцев, как щенят, в воду не сунешь, разве что палкой или железом загонишь.
— Как бы ни было, стрый, на тебя уповаю. Ну, а чтобы ты силой божественной заручился, завтра же попрошу митрополита крестить тебя с сыном. Поди, ты-то не упрешься?
— Я с рожденья твоего с тобой пуповиной связан, Владимир. Сам князь Святослав меня к тебе в пестуны определил, как же я стану упираться? Вот и Константин, твой брат сродный, слуга твой до скончания живота.
Крестили Добрыню с сыном в храме Святого Илии, построенном еще при Игоре. Обряд этот почтили присутствием великий князь Владимир с молодой женой Анной и по совету митрополита назвались крестными родителями новообращенных. Над чем Добрыня после нет-нет да подшучивал: «Родился я ране родителя своего».
После крещения Добрыни великий князь зашел к митрополиту, тот благословил его.
— Собираюсь я послать людей крестить новгородцев, святый отче. Надеюсь, ты назначишь туда иереев?
— А как же, сын мой? Епископом туда я благословляю отца Иоакима.
— Но (ж один не управится. Новгород, как и Киев, велик.
— Знаю, сын мой, пошлю с ним еще отцов Неофита, Феодора, Стефана и еще нескольких подберу. Для такого богоугодного дела я бы и сам туда поехал, да уж староват.
— Нет, нет, святый отче, ты здесь мне нужен. Хочу при храме Святого Илии училище открыть для юных отроков.
— О-о, Владимир Святославич, сколь прекрасна мысль твоя! В этом святом деле Церковь будет главным твоим поспешителем. С учителем трудно не будет, я помогу, но вот с учениками возникнут препоны. Знаю, многие родители отчего-то боятся детей в ученье отдавать.
— А я с себя начну, святый отче, первыми учениками своего сына Мстислава пришлю и брата сродного Константина. Тогда пусть кто попробует не отпустить своего отрока.
— Прекрасно, прекрасно, сын мой, благословляю тебя на труд сей. С Богом в сердце ты во всех деяниях преуспеешь.
Митрополит осенил князя крестом и дал приложиться к нему устами.
Собрав к себе на совет ближних бояр и воевод, Владимир поделился своей радостью: дескать, при храме будет училище, однако присутствующие не разделили его чувств. А Волчий Хвост, почесав в бороде, молвил:
— А на што нам оно? Жили без училищ, и пращуры наши без них обходились.
— Вот-вот. Они пням молились и нам тому следовать?
— Зачем пням. Теперь вот окрестились, с Христом молимся.
— А по книге молитву прочесть сможешь?
Волчий Хвост пожал плечами:
— На то иереи есть, чтоб по книге читать.
— А ты, значит, темнее иерея желаешь быть? Ну так будь. А вот отрока своего пришлешь в училище.
— Но почему я, великий княже? Чем я хуже других?
— Но я и сам Мстислава туда, посылаю. Добрыня Никитич своего сына Константина шлет.
Добрыня, впервые услышавший, что он «сына шлет», закряхтел от этой новости, но смолчал.
— Ну, если там княжич будет, — сдался Волчий Хвост. — Пошлю своего оболтуса. Одного, поди, хватит?
— Пошто одного? Посылай всех. Сколько их у тебя?
— Трое.
— Вот всех троих и шли. Да не хмурься. Выучатся отроки грамоте, станут великомудрые греческие книги перекладывать на родной язык, других учить. Светом знания осветят отчину, глядишь, и тебя, дурака, впишут в вечное поминание. И потом, не вечно же нам у Царьграда иереев просить. Своих ростить надо, русских.
Князь обвел собравшихся строгим взором, заключил твердо:
— Это не одного Волчьего Хвоста касаемо. Всем слать отроков в ученье, сам буду по росписи проверять. Кто укрывать станет, виру будет платить в мою казну.
— А велика ль вира? — полюбопытствовал Путята.
— Девять гривен, не менее.
— Ого-о!
— Но я собрал вас, братия не только об ученье говорить. То будет своим чередом. Я вот призвал наместника новгородского Добрыню Никитича. Надо новгородцев крестить, и хотя там есть уже христиане, однако их мало. Большая часть народа в язычестве пребывает и на христиан зло копит. Чтобы пресечь усобицу меж своими, надо ехать и крестить всех от мала до велика. Я говорил с митрополитом, он отпускает в Новгород почти всех иереев для этого дела.
— Одних их пускать туда нельзя, — возразил Путята. — Новгородцы, чего доброго, утопят их в Волхове.
— Я знаю. Добрыня возьмет мою дружину. А ты, Путята, отправишься в Ростов, возьмешь ратников оттуда.
— А что, в Новгороде дружины нет?
— Дружина-то есть, да разве она пойдет против своих?
— А почему именно ростовцев-то брать?
— Потому что ростовцев с новгородцами всегда лад не брал. Упаси Бог, чтоб до крови не дошло, но если дойдет до сечи, на ростовцев только и можно положиться.
