Дмитрий Колосов - Император вынимает меч
Первым царь избавился от Леонтия, любимого солдатами и оттого во много опасного. Отправив пельтастов Леонтия в поход, царь приказал арестовать стратега по обвинению в пособничестве Мегалею, за коего Леонтий поручился залогом и словом, и который, опасаясь расправы, бежал. Пельтасты в своем обожании предложили залог за беспутную голову генерала. Царь воспринял желание, как свидетельство верной измены.
— Вам надлежит любить государя, а не его слугу! — сказал он, отвергая просьбу пельтастов.
Леонтий был казнен. Мегалей укрылся в Фивах, подбивая оттуда этолян к войне против Филиппа. Царь потребовал от фиванцев выдать предателя, и тот, не дожидаясь, когда его схватят, отравился. Так же поступил и Апеллес, прихвативший с собой в царство Аида сына и любовника.
Три смерти, произведшие настоящий переворот в Македонском царстве. Три смерти…
Три смерти, проистекающие из одного кубка…
4.4
Вжиг-вжиг, вжиг-вжиг, вжиг…
Брусок мягко ходил по тускло-матовой поверхности камня, придавая остроту и без того на совесть отточенному клинку. Квинт Невий, центурион третьей манипулы первой когорты, без торопливости точил свой меч. Точил не потому, что тот был недостаточно остр; просто нужно было чем-то занять себя, а заодно подать пример подчиненным, которые, впрочем, и без понуканий центуриона не предавались безделью. Легионер не привык к праздности, особенно, если впереди ждет битва.
Вжиг-вжиг, вжиг…
Центурион отложил брусок и осмотрел лезвие клинка на свет. Не удовлетворившись этим, он послюнявил указательный палец и осторожно провел им по острию. На загрубелой коже появился отчетливый след. Невий удовлетворенно кивнул и сунул меч в ножны, после чего осмотрелся. Сидевшие неподалеку от него — вокруг костра или подле палаток — квириты также готовились к битве. Одни точили мечи и вострили пилумы — для дальнего и ближнего броска, другие правили доспехи, крепя суровой нитью бляхи к грубой коже подкладки панциря, третьи, оружие изготовившие, чистили мелом умбоны. Центурион незаметно улыбнулся в бороду, какую носил для солидности. Все правильно. Битва будет нелегкой, каждый должен серьезно отнестись к своему вооружению. Чуть привстав, Невий дотянулся до копья. В отличие от большинства воинов, он носил не пилумы, а копье — точно таким копьем сражались деды и прадеды. Все триарии были вооружены копьями, ибо в решающий миг копье нередко стоило больше, нежели меч. Как командир, Невий был вправе вообще не носить ни пилума, ни копья, но центурион благоразумно не пользовался этой привилегией. В бою копье здорово выручало, а в случае чего от него было нетрудно избавиться. Положив копье острием на колено, центурион взял брусок. Он уже был готов продолжить свое тягучее вжиг-вжиг, но в этот самый миг у палатки, словно из-под земли, возник Тит Ганурий, принцепс квинтовой манипулы. Был этот самый Ганурий невелик росточком, но крепок, на улыбку щедр, а характером — пройдоха. Поговаривали, что он был сыном колбасника от конкубины, выданным за законнорожденного и унаследовавшим от отца не только гражданство и состояние, но и дар ко всякого рода делишкам, порой сомнительным, но не преступающим грань закона. Одним словом, это был редкостный проныра, с одной стороны доставлявший центуриону немало хлопот, с другой совершенно необходимый, особенно в те дни, когда случались неприятности со снабжением. Потому-то Квинт Невий и не выказал недовольства по поводу праздного вида легионера, но добродушную улыбку на всякий случай стер. Впрочем, Ганурий и не подумал придать значение косому взгляду, брошенному центурионом, вразвалочку приблизился.
— Квинт, кончай с этим занятием. Приказано собраться на претории. Корнелий намерен держать речь.
Центурион пошевелил губами, словно подумывая о чем-то спросить, но словно и не решился. Скрывая нежелание куда-то идти, он отложил копье, поднялся и крикнул разглядывавшим его персону легионерам:
— Ну, что расселись?! Не слышали?! Достойный Публий Корнелий Сципион желает сказать вам свое слово! Шевелись! Работай ногами!
Солдаты поднимались без большой охоты. Кое-кто ворчал: всегда найдется готовый поворчать по каждому поводу, но многие и не возражали против нежданного развлечения.
— Посмотрим, что скажет наш Марс! — пробасил Церрий, гигант с наивным лицом ребенка, какое делали взрослым глубоко рассекавшие левую щеку и подбородок отметины — память о схватке с инсубрами.
— Верней, послушаем! — поправил Ганурий, известный трепач, привычным жестом почесав отметину-родинку на левой щеке. — Наверняка будет говорить о том, какой хороший он и какой плохой Ганнибал. Пунийский мальчишка, сопляк, приведший с собой всякий сброд!
Ганурий искусно придал резкому, словно пила, голосу легкую хрипотцу, весьма похоже сымитировав надтреснутый голос консула. Солдаты, — из тех, что слышали Сципиона прежде, — как по команде захохотали. Центурион тоже хмыкнул, но счел за долг одернуть насмешника.
— Попридержи язык, ты не на рынке!
Ганурий незамедлительно ухватился за возможность продолжить разговор.
— А жаль! Я бы не отказался сейчас очутиться на рынке! Скажем, на Коровьем! Пощупать там курочек, тех, что прячут гузки под коротенькой столой.
Ганурий звонко закукарекал, вызвав новый приступ смеха у благодарных зрителей. На этот раз не удержался от усмешки и Невий, заметивший уже более благодушно:
— Ладно, хорош трепаться. Пошли!
Он повесил на пояс меч, некоторые из легионеров последовали его примеру, но большинство оружия не взяли. Ввиду близости неприятеля лагерь прикрывали удвоенные караулы, так что внезапного нападения не ожидалось.
Мимо установленных рядами палаток воины вышли на порта претория — проход, ведший к ставке командующего. Отовсюду появлялись легионеры, присоединявшиеся к тем, что шли на зов консула. При виде сотен мужественных, полных решимости лиц, сверкающих шлемов, крепких плеч, облаченных в доспехи, у Невия сладко защемило сердце. «Кому ж устоять перед такой силой?! — с восторгом подумал центурион. — Кому?!»
У шатра консула уже волновалась толпа, непрерывно пополняющаяся. Толпясь перед трибуной, легионеры ожидали появления Публия Корнелия Сципиона, консула Рима и командующего войском, посланным против дерзкого Ганнибала. Собравшиеся негромко переговаривались, глухо звенело оружие, взгляды машинально цеплялись за стоявшего перед шатром красавца-легата да заблаговременно вышедших к трибуне ликторов.
Наконец появился и Сципион. Не отвечая на приветствия, поднялся на склоченную из грубо обтесанных бревен трибуну. Был он высок, немного грузен, крепок телом, нижнюю челюсть выпячивал демонстрируя решимость и твердость духа.
Вытянув перед собой обращенную ладонью к земле руку, Сципион поприветствовал солдат. Те ответили дружным ревом, сотрясшим воздух.
— Salve, Корнелий!
Сципион был уважаем (хотя и не очень любим) в войсках, так как имел славу решительного и вместе с тем разумного мужа — такие не медлят, робко топчась на месте, но и не бросаются очертя голову в маняще расставленную петлю.
Консул растянул губы, умело придав улыбке скупую мужественность, резким жестом приказал собравшимся замолчать.
— Солдаты! — закричал Сципион хрипловато, будто каркнул. — Воины! Дети Ромула! Слова, что я говорю сейчас, могут показаться ненужными! Вам, победоносно пронесшим римские знамена по долам Галлии, вам, доблестно воевавшим с разбойниками-иллирийцами! А ведь средь вас есть и те, кто помнят войну с Гамилькаром, и даже те, достойные потомки первых, кто испробовали твердость мечей на этом мальчишке, дерзком выскочке Ганнибале!
Ганурий фыркнул и локтем подтолкнул Невия, призывая его оценить свою недавнюю пародию на речь консула, говорившего почти слово в слово с тем, что ораторствовал у костра маленький легионер. В ответ центурион отвел взор, давая понять, что выходки Ганурия его больше не занимают. А Сципион продолжал витийствовать вдохновляя и утверждая.
— Орлы! Нам ли опасаться врага, битого нами на суше и море, врага, отдавшего нам острова — и плодородную Сицилию, и населенную дикарями Сардинию, врага, много лет платившего победоносному Риму дань?! Нам ли?! Разве не мы, римляне, снисходительно позволили поверженным в прах пунам оставить Сицилию и убраться в свой Карфаген, за что те заплатили, словно за выкуп раба, по восемнадцати денариев за человека?! Рабы — вот с кем нам предстоит иметь дело! Рабы и дети рабов, ведомых сыном того Гамилькара, что молил о пощаде, припадая к стопам консула Лутация! Рабы, ведомые дерзким мальчишкой, лишенным благодарности к милосердному победителю!
Я не боюсь их! И вы не боитесь! Победителю не подобает отступать пред побежденным, чья душа преисполнена робости. Я опасаюсь другого. Завтра мы победим этих ничтожных людей — не людей даже, а призраков, оборванных, изголодавшихся, с обмороженными руками и ногами, лишенных сил и отваги; людей, затупивших оружие и восседающий на обессиленных лошадях! И я боюсь, что наши сограждане скажут, что это не мы, а Альпы победили Ганнибала. Что нам осталось лишь подтолкнуть едва держащегося на ногах врага. Но, может быть, в этом и будет высшая истина, высший суд! Ведь сами боги ополчились на неразумных, дерзнувших пойти через Альпы — преграду божественную, выше пределов и сил человеческих! Сами боги покарают их, а мы лишь выступим вершителями приговора богов! Но как бы там ни было, как бы не слаб и робок был враг, вы, каждый из вас, не должны позволить сердцу поселить в нем благодушие или, тем более, робость! Вы должны помнить, что враг слабее нас, но он в отчаянии, что он труслив, но и яростен. Мы сильнее, но он будет сражаться, и потому каждый из нас: начиная с меня и кончая новобранцем-гастатом, не должен забывать, что мы — последняя преграда на пути к Городу, и биться так, будто мы бьемся под стенами Рима за жен и сестер, седовласых отцов и юных отроков! Победа или горькое, постыдное поражение — это зависит только от вас! Верней, победа или смерть, ибо для римлянина нет поражения! — Взметнув вверх правую руку, Сципион объявил окончательно подсевшим голосом:
