Октавиан Стампас - Цитадель
Оказалось, что в замке существует и издавна действует целая школа, где можно овладеть тайным боевым искусством, без чего немыслимо стать истинным фидаином. Угрозами и посулами Синан и его предшественники, Бузург-Умид и Гасан Второй, собрали в замке Алейк лучших оружейников и тех, кто обладал божественной способностью сражаться без всякого оружия. Исмаил с огромною страстью отдался изучению тайной премудрости и вскорости овладел всеми известными способами убивать быстро, долго, больно и безболезненно. Сын красильщика выделялся среди прочих. Он лучше всех метал кривой эламский кинжал, пробивающий с двадцати шагов любые доспехи, кроме старинных парфянских, изготовленных из слоеной стали. Научился стрелять из длинной полой камышины отравленной колючкой и превосходил в этом искусстве самих берберов, изобретателей этого оружия. Овладел он также искусством стрельбы из халдейского лука, воспламеняющимися на лету стрелами. Обычной сельджукской саблей он владел лучше, чем иной человек собственной мыслью. Ему подробно объяснили, из каких костей и жил состоит человек и куда его можно ударить невооруженной рукой и даже одним только пальцем, чтобы убить или лишить сознания.
Помимо всего вышеперечисленного, Исмаил научился еще многому. Он, например, мог не есть неделями, не теряя при этом силы и ловкости, мог сутками стоять в ледяной воде и обходиться без сна сколь угодно долго. Он умел приручить дикого верблюда и кричать всеми звериными голосами. На всех человеческих наречиях, бытовавших в те времена в передней Азии, он смог бы при случае вполне сносно объясниться.
Разумеется, у него не было и не могло быть друзей. После райского визита все юноши, оказавшиеся одновременно с ним в замке Алейк, начали отдалятся друг от друга. Разговаривать каждый из них имел право только с наставниками, большая часть которых состояла из неприветливых, молчаливых карликов. Эти странные существа никогда не становились фидаинами и, судя по всему, особенно по способам обучения, весьма напоминавшим пытки, недолюбливали их. Откуда они взялись, никто не знал, а выяснять боялся.
Так продолжалось два года, и наконец настал день испытания. Его привели в крепостной сад и там Синан сказал ему, что надобно убить эмира Мерва. Он добавил, что знает об успехах Исмаила и поэтому поручает ему самое сложное задание. Разумеется юноша выразил готовность отправляться немедленно. Причины, вызвавшие необходимость этого убийства, его, конечно, не занимали нисколько. Пусть Мерв находится за две недели пути от гор, в которых стоит замок Синана, и очень сложно вообразить, чем столь отдаленный правитель мог стать неугоден. Это не имеет никакого значения. Если он должен быть убит, он будет убит. Впоследствии Исмаил узнал, сколь широко простираются интересы ассасинов. На все земли, лежащие между государствами Альморавидов и Саманидов. От Пиренеев до Гиндукуша.
Эмир Мерва видимо ждал тайных гостей, и трудно было проникнуть не только во дворец, но и в сам город. Проявив чудеса изворотливости и хитрости, Исмаил сумел-таки приблизиться к своему «суженому». Прокравшись во дворец, он задушил шелковым шнурком носителя опахала, переоделся в его платье и никем не узнанный появился за спиной эмира, спокойно восседавшего за достарханом. И в тот момент, когда насытившийся нежной бараниной правитель Мерва умывал руки, дабы перейти к воздушному ореховому шербету, юный ассасин древком опахала сокрушил ему основание черепа. Это нападение было столь неожиданным и дерзким, что на некоторое время все, в том числе охранники правителя, были парализованы, потом поднялась суматоха, мало способствующая успешной погоне за убийцей. Одним словом, Исмаилу удалось скрыться. Тем более, что он воспользовался совершенно неожиданным путем — через зверинец. Пока львы с рыканьем носились по саду, он сумел выбраться не только из дворца, но и из города.
Надо сказать, что Синан весьма удивился его благополучному возращению. Тогда Исмаил решил, что это удивление лестно для него. После второго успеха и особенно после третьего, удивлению старца просто не было предела. Старец приблизил к себе ловкого юношу, публично называл его самым острым из своих кинжалов, и перестал поручать ему особенно опасные дела. Исмаил грелся в лучах почти отцовской любви, источаемой на него Синаном. У столь удачливого человека не могли не появиться завистники, и они появились. Некоторое время Синан не реагировал на бесконечные нашептывания, касающиеся Исмаила, он видел, чем они продиктованы. Впрочем, что значит — не реагировал? Кто может сказать с уверенностью, что проник в глубины души такого человека, как Старец Горы? Внешне Синан никак не показывал, что его отношение к удачливому фидаину изменилось, но о том, что творилось в его сердце, рассуждать с уверенностью было бы смешно.
За время своих убийственных путешествий по землям Сирии, Парфии, Аравии и Хорасана, Исмаил составил себе мнение о масштабах ассасинской власти. Ни один шах, султан, эмир и просто богатый человек не мог чувствовать себя в безопасности, сколь бы могущественным и бесстрашным, он ни был. При дворе любого восточного правителя обязательно находился высокопоставленный предатель, подкупленный ассасинами, или сочувствующий им из страха. И стоило какому-нибудь лихому хану только задумать поход против горных гнездилищ тайных властителей Востока, уже скользила к нему тень убийцы, готового пожертвовать собой ради того, чтобы выполнить приказ своего хозяина.
От своих братьев-фидаинов, сын красильщика отличался не только тем, что лучше них всех владел ремеслом убийцы. Он был наблюдательным человеком, обладал острым, подмечающим умом. Обычно фидаин действовал, как зашоренная лошадь, он двигался к своей цели, будто по узкому, но совершенно прямому коридору, в конце которого видел только одно — затылок, в который необходимо было вонзить кинжал. Что произойдет вслед за этим, обычного фидаина интересовало не слишком. Ибо страхом смерти душа его смущена не была ни в малейшей степени. Более того, очень часто она была даже очарована возможностью смерти. Исмаил был устроен совершенно иначе. Он заботился не только о том, как выполнить приказ, но и о том, каким образом избегнуть полагающегося за это наказания. Как ни странно, против всех ассасинских правил и традиций, он видел большое удовольствие в том, чтобы как можно дольше оставаться в живых. Конечно в этой своей особенности он не признавался, ему было стыдно. Он понимал, за что на него косятся, но переделать себя не мог. Не кончать же жизнь самоубийством для сохранения доброго имени? Тем более, что он не был уверен, что в случае такой гибели ему достанется место в раю.
Исмаил был счастлив принадлежать к всесильному братству, над которым простиралась, по словам имама, высочайшая благодать Создателя. Ему и его братьям-ассасинам надлежало хотя бы остриями кинжалов вразумить ворочающийся в нечистоте и лжи мир, и подтолкнуть его на путь истины и очищения. То, что ни одна вражеская армия не смогла даже приблизиться к стенам замка Алейк, было убедительным доказательством, что дело «красных поясов» воистину угодно Аллаху и находится под его покровительством. Горят города, истребляются народы, мельчают династии, богатства накапливаются и расточаются, и только в замке Алейк из года в год один порядок, одна истина, один имам. Разве не показывает это, что Аллах не на стороне абассидов, отцов и чад погибели, что он неизменно споспешествует истинным последователям Пророка, почитателям имама Али.
И только одна легкая тень лежала на сияющем, как утреннее солнце, образе ордена. Смутная, ползущая из трудно определимого прошлого, история о совершенном некогда прегрешении, о необоснованном злоупотреблении мирской властью. Речь шла о том, что некоторое время назад Старец Горы не называл себя имамом, но только лишь его наместником. То ли по наущению каких-то священных видений, то ли по какой-то скрытой от профанов и непосвященных причине, предшественник Синана самолично превозвысил собственное место перед вечностью. Разговоры и пересуды на эту тему всячески, до самой чрезвычайной строгости пресекались Синаном. Какая-то последняя, самая неуловимая искорка сомнения брезжила в воздухе замка. Исмаил, разумеется, знал эту историю, но, в отличие от многих других, не придавал ей особенного значения. Его лояльность была столь основательна, что без труда выдерживала испытание подобным сомнением. Однажды в беседе, носившей весьма доверительный характер, Синан поинтересовался его мнением на этот счет. Исмаил сказал правду, то есть уверил Старца Горы, что его преданность ему не зависит от того, кем тот сочтет нужным себя называть, самим ли имамом, или всего лишь его наместником. Правителю Алейка ответ его искуснейшего фидаина, кажется, не понравился, что-то он разглядел опасное на дне его серых глаз. Беседа продолжилась, как ни в чем не бывало, но их отношения навсегда утратили элемент сердечности.
