Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий
Когда он вернулся в караван-сарай, отец его уже крепко спал. Он тоже лег, но долго не мог уснуть, он думал о завтрашнем испытании, и целый поток мыслей захлестнул его, унес вдаль. Ему чудилось, будто он ничего не помнит, не знает. Все, что он учил в школе, те навыки, которые он приобрел, строя вместе с отцом новую городскую баню и крышу базара, его хоть и небольшой опыт и подлинная страсть к зодчеству привели его сейчас сюда, в столицу, в надежде, стать учеником прославленного зодчего Наджмеддина Бухари. Как же ему хотелось учиться у этого человека, самому стать зодчим.
До рассвета он так и пролежал без сна. Все ему чудилось, будто перед ним сидит знаменитый учитель — зодчий Наджмеддин Бухари — и задает ему вопросы из математики, геометрии, спрашивает о всех тонкостях искусства зодчества и смотрит на него, ожидает ответа. А Зульфикар растерянно молчит и от волнения не может ответить ни на один вопрос. Устав от всех этих мыслей и картин, под самое утро он забылся сном. Но вскоре его разбудил отец. Позавтракав, Зульфикар взял под мышку несколько книг и отправился к зодчему.
Наджмеддин встретил его приветливо, пригласил в ту самую комнату, где они с отцом уже были, сел, кинул проницательный взгляд на красивого юношу, прибывшего из Бухары, и пригласил его сесть напротив. Зульфикар опустился на пятки и положил рядом с собой книги. Он с напряженным вниманием ждал первого вопроса, но зодчий спросил о здоровье отца, о его настроении, осведомился, по душе ли им город, и только.
— Отец просил передать вам поклон. Герат — чудесный город… Настроение у отца хорошее. Он отправился на базар… — растерянно бормотал Зульфикар.
Зодчий снова взглянул на него.
— Не можете ли вы прочитать мне газель? — вдруг спросил он.
Зульфикар, ожидавший вопросов из математики или геометрии, невольно смутился.
— Могу, — улыбнулся он наконец.
— Ну вот и прочтите.
Зульфикар на минуту задумался и, глядя на небольшие расписные ниши ганчевых стен, начал:
Расцветшей розе так сказал однажды соловей:
«О, не гордись! Не ты одна меж розовых ветвей».
Но, рассмеявшись, та в ответ: «Ты прав. Но под луной
Никто не скажет горьких слов возлюбленной своей…»[8]
— Прекрасно, — сказал зодчий. — Это Хафиз Ширази.
— У отца, — застенчиво пояснил Зульфикар, — есть сборник избранных стихов Хафиза «Мунтахаби девони Хофиз», я люблю читать его и вот запомнил некоторые…
— Вот вам перо и бумаға. Запишите стихи. Я хочу видеть ваш почерк.
— Сейчас! — Зульфикар записал стихи.
— Хорошо. — Зодчий залюбовался красивым, четким почерком Зульфикара.
— А шейха Саади вы тоже знаете наизусть?
— Знаю.
— И тюркские газели?
— Знаю и тюркские. Тюркский — мой родной язык. Дома мы говорим по-тюркски. Ведь мы родом из Шаша.
— А ну-ка, прочтите.
Зульфикар снова обратил взгляд на расписные ниши:
Сердце мое, виночерпий, трепещет от боли давно,
Чашу вина поднеси мне, чтоб горе забыло оно!
Если в вине заблестят отраженья сияющих рук,
Станет серебряной влагой пурпурное это вино.
Лжет на меня мухтасиб, и коих он не ценит услуг,
Низкой душе оставаться навеки в грязи суждено.
Пусть эта чаша уста целовала, царица, твои,
Горечь и ревность я выпью сегодня, чтобы высохло дно.
Поймано локоном, смотрит на роднику сердце Лутфи,
Крепок силок, и не вырваться птичке, нашедшей зерно.[9]
— Эта газель из «Дивана Лутфи».
— Превосходно!
— Учителем мавляны Лутфи был Шахобиддин Хия-бани. Мавляна служит при дворце и удостоился милостивого покровительства его величества государя.
— Верно, — подтвердил зодчий, глядя в задумчивые глаза Зульфикара. — А скажите-ка, дитя мое, вы видели Мусалло? Кто его строил?
— Как же, видел, устад. Я издавна мечтал увидеть эти три ни с чем не сравнимые медресе. А строил их устад Кавам.
— Молодец! Ну, отпускаю вас. Вот мы и познакомились! Приходите вечерком после захода солнца, а пока прощайте.
Зульфикар поднялся, почтительно поклонился зодчему и вышел во двор.
Низамеддин пошел проводить его до калитки. Во дворе им попалась Бадия, она бросила взгляд на «этого бухарца» и, словно бы не заметив его, прошла мимо. Зульфикар попрощался с Низамеддином и отправился в караван-сарай, где, как он знал, его с нетерпением ждет отец…
Еще не переступив порога, Зульфикар начал рассказ о происшедшем. Особенно удивило отца то, что Наджмеддин Бухари заставил сына читать газели.
— А настоящий экзамен состоится вечером, — пояснил Зульфикар.
Но мастер Нусрат все дивился.
— Наверно, времени не было, поэтому и перенес разговор на вечер, — решил он.
— Я останусь там ночевать, — сообщил Зульфикар.
— Ну, что ж, ладно, — согласился отец.
Как бы то ни было, пусть даже разговор шел только о поэзии, устад не отказал, он согласился испытать Зульфикара, прежде чем взять его к себе. Значит, он требователен и строг. Недаром ученики его пользовались уважением и почетом бухарских зодчих.
Самаркандская и гератская школа зодчества была создана в Хорасане и Мавераннахре устадом Самарканди, устадом Кавамом и устадом Наджмеддином Бухари; постепенно она стала главенствующей и получила окончательное свое развитие в Лахоре, Багдаде, Дамаске, а также в Бухаре, Мешхеде и Хиве. То было время, когда со сказочной быстротой вырастали красивейшие здания — медресе, минареты, — мосты, бани. Правда, богатые горожане, беки и амиры охотнее пускали своих сыновей по военной, нежели духовной, линии, посылая их учиться в военные школы Самарканда, школы Амира Сулеймана Хаша или Амира Бирандыка.
Иные же стремились обучить юношей строительному делу и зодчеству, ибо ремесла эти высоко чтились в народе. Зодчество ставилось даже выше торговли и медицины…
Вечером, когда уже совсем стемнело, Зульфикар надел теплый халат, натянул на ноги сапоги, взял стопку книг и тетрадей и снова отправился к зодчему.
Наджмеддин Бухари встретил его во дворе и первым делом осведомился, предупредил ли Зульфикар отца о том, что заночует здесь. Зульфикар утвердительно кивнул. Устад пригласил Зульфикара отужинать вместе, а после ужина повел его в дальний конец двора и предложил спуститься в какое-то помещение, скорее всего напоминающее погреб, промозглое и сырое. Это оказалась просторная комната, где было очень холодно, земляной пол не застлан ровно ничем — ни кошмы, ни циновки. По-видимому, пол совсем недавно полили водой, так как то здесь, то там поблескивали ломкие тонкие корочки льда. Посреди этой нелепо огромной комнаты торчал большой и круглый то ли пень, то ли чурбан. При свете свечи, тускло мерцавшей в нише, Зульфикар все же сумел разглядеть, что это пень орешины.
Около горящей свечи лежали еще две новые, непочатые. Двери были крепкие, а грязное оконце выходило на пустырь. В углу лежали различные инструменты — измерители вперемешку с плотничьими инструментами и даже деревянная лопата. Пустота, грозящая поглотить человека.
— Вот здесь вы и будете ночевать, а утром поговорим, — сказал зодчий, пристально вглядываясь в лицо Зульфикара. — Если случайно не сможете заснуть или, чего доброго, замерзнете, потяните вот за ту бечеву, зазвенит звоночек, я приду и вызволю вас.
Зодчий Наджмеддин, оставив гостя одного, запер дверь и удалился.
А Зульфикар все стоял в той же позе. Сердце невольно сжалось от страха. Он подошел к двери и рванул ее. Заперта! Подошел к высокому окну, этому единственному отверстию, откуда, очевидно, днем проникает сюда свет. Пустота! Посреди комнаты пень. Что это значит? Да уж не тюрьма ли это? Попасть в чужом городе под замок, да еще в доме прославленного зодчего Наджмеддина Бухари… Как все это непонятно, как странно! Ни за что ни про что оказаться в заточении. А может быть, его приняли за шпиона, за человека, подосланного царевичем Султаном Абу-Саидом?
Зульфикару доводилось слышать о том, что господин Наджмеддин Бухари близок его величеству, что он так же, как и Лутфи, Андугани, удостоен царских даров и милостей. А что, если в караван-сарай этой ночью явятся нукеры и отца Зульфикара тоже возьмут под стражу?
Но что общего между зодчим и воинами? Как может зодчий взять в руки меч воина? Нет, просто немыслимо, чтобы он внезапно превратился в палача. Неужели их — Зульфикара и отца — в чем-то заподозрили? Зульфикар вспомнил Самаркандскую смуту, самый разгар этой смуты.
Дворцовая знать, амиры, полководцы скинули с трона и заключили под стражу Халила Султана. Государь с большим войском двинулся на Самарканд, освободил Халила, отвез его в Хорасан, а правителем Самарканда назначил своего сына Мухаммада Тарагая Улугбека.
