Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий
Обзор книги Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий
Часть первая
Глава I
Покушение
Двадцать третьего дня месяца рабиуссани[1] в Герате было совершено покушение на Шахруха-мирзу, возвращавшегося с пятничного богослужения. Мюрид Фазлуллаха Астрабади, главы хуруфитов, некий Ахмад Лур, заверив стражу, что ему лично надо передать прошение государю, сумел приблизиться к нему и нанес ножевую рану.
Ахмада Лура схватили у соборной мечети Джаме и тут же умерщвили[2].
В тот же день весть об этом распространилась по всему Герату. Трое царских гонцов уже мчались в Самарканд к Улугбеку с сообщением о покушении на Шахруха-мирзу и другими тайными вестями. Троих гонцов спешно отрядили в Мешхед и Нишапур и еще троих, одного вслед за другим, — в Балх и Астрабад. Вскоре Хорасан и Мавераннахр узнали о тяжком ранении Шахруха.
Все помыслы людские занимал человек, отважившийся поднять меч против великого венценосца царства тимуридов, царства, приводящего в трепет весь мир. Все думали о человеке, заведомо шедшем на гибель.
Вот уже несколько лет, как столица царства была перенесена из Самарканда в Герат и все царевичи — сыновья Шахруха — были у него в повиновении.
А семь лет назад единомышленник Фазлуллаха поэт Саид Имадиддин Насими был заключен под стражу в городе Халебе и зверски замучен. В городе царила растерянность: значит, хуруфиты вновь подняли голову…
Герат раскинулся у подножия Кухисиёха — Черной горы. Устье реки Герируд пролегает у подножия другой горы, Кухисаф — Белой. Сама река тремя верстами ниже города.
В северной части Герата, недалеко от Иракских ворот, высится медресе Низамия. Там же расположился знаменитый Кандахарский базар, а за ним — крытые водоемы.
Мечеть Джаме — одно из красивейших зданий Герата — возвышается в восточной его части. Начали строить мечеть еще при владычестве династии гуридов в XII и XIII веках, но подлинным своим величьем она обязана народным умельцам, чьи не знающие устали руки, по справедливости, возвели ее в первые ряды лучших памятников искусства. Постройка ее связана с именем устада Кавама, Наджмеддина Бухари, а позднее и с именем великого Алишера Навои, первым подавшего мысль о ее перестройке. Именно при Алишере здание засверкало изразцами и резным орнаментом, характерным для восточного зодчества.
Мост Пули Малан через реку Герируд также одна из достопримечательностей Герата. Его окрестности — место народных гуляний. Если верить преданию, этот древний кирпичный мост построен на деньги, собранные подвижницей Бибинур, всю жизнь торговавшей курами.
И за пределами города немало священных мест. Самое прославленное из них — это Газургох. Здесь, недалеко от Кухисиёха — Черной горы, покоится прах поэта Ансори. Город отсюда виден как на ладони.
После покушения на государя Герат, словно осажденная крепость, затаился в предчувствии неминуемой беды. Все городские ворота были наглухо заперты. Всюду сновали нукеры и царские стражники. Ворота открывались лишь посланцам и гонцам по особому разрешению. Должностные лица имели право покинуть пределы города лишь с согласия царевича Ибрагима Султана.
В северной части города тонкие башни минаретов врезанные в небесную синь, ансамбль медресе Мусалло[3], сверкающий на солнце голубыми мозаичными изразцами, словно драгоценными каменьями, и те глядели непривычно хмуро и уныло. Голуби, весело кружащие с утра до вечера над лазурными куполами, казалось, попрятались нынче в расселины каменных стен.
Напротив цитадели стройные минареты походили на вытянутую шею сказочного исполина, зорко оглядывающего улицы, базарные ряды, караван-сараи и крепостные стены, отбрасывающие густую тень. Словно безжалостные воины владыки, они держали под бдительным и неусыпным оком своим всех и вся, а над беспредельно ясными бирюзовыми сводами клубились свинцовые тучи. Куда-то сгинула извечная гармония: купола Мусалло, ребристые купола минаретов, купол неба, точно рассорившись, сердито взирали друг на друга.
На хлебном базаре и в лавках шла торговля, но не было слышно ни обычных возгласов, ни привычной веселой суеты, ни оживленной беседы молодых. Люди собирались кучками подальше от царских стражников и тихо шептались о покушении, об Ахмаде Луре, о хуруфитах. Они боялись соглядатаев, и, если поблизости появлялся незнакомец, все разговоры разом прекращались и люди поспешно расходились в разные стороны.
На Мешхедской дороге при выезде из города возвышалась крепость Ихтиёриддин. Уже одно ее название вызывало трепет ужаса: здесь томились узники, совершившие особо тяжкие преступления.
«Не приведи господь попасть в Ихтиёриддин», — шептали старики как заклинание после обычного «лоховла»[4]. Еще никто на людской памяти не выходил на волю из крепости Ихтиёриддин. И еще одно наполняло страхом сердца жителей Герата: имя молодого царевича Ибрагима Султана. Подобно своему великому деду, он прославился суровым нравом, коварством и жестокостью.
Всякое говорили о покушении. Много вольнодумных мыслей о правах простого народа высказал в своей книге «Жаводони кабир»[5] один из основоположников хуруфизма Фазлуллах Астрабади, сосланный Амиром Тимуром в Ширван. Об этом знали и придворные и ученые, но кое-какие слухи просочились и до простого люда.
Согласно учению хуруфитов, мир вечен и человек есть основа вселенной. В каждом человеке живет бог, ибо человек создан по подобию божьему. Круговорот вселенной в теснейшей связи с историей человечества. В начале каждой эпохи — Адам, в конце — светопреставление. Вся эта мудрость становится очевидной в проповедях святых и канонах веры. В каждой арабской букве наличествует мистический знак превратности судьбы, в этих же буквах отражен божественный признак человеческого лика. Течение хуруфитов в короткий срок обернулось против феодалов и широко распространилось в народе. Его приверженцы называли царевича Мираншаха не иначе как дьяволом и вероотступником, а позднее, когда Мираншах погиб в битве с Джалаиром близ Сардруда, среди хуруфитов пошли разговоры о том, что вот теперь-то явится мессия — имам Махди и построит на земле государство справедливости. Они призывали простой народ поднять оружие против тирании, выступить под предводительством Махди.
Как стало известно впоследствии, в Герате существовала большая группа хуруфитов, продолжавших дело своих предшественников, и с нею были связаны племянники Фазлуллаха Ходжа Аздуддин и мавляна Тарик, а также Магмур, человек по имени Харун-ткач и несколько ученых.
Правительство Шахруха обвинило позднее и поэта Мир-Касыма Анвара в причастности к хуруфитам.
Ахмад Лур был родом из Луристана и проживал в каморке одного из гератских базаров. Этот человек средних лет ходил покрывшись куском войлочной кошмы, на удивление окружающим, и жил тем, что изготовлял златотканые тюбетейки, сидя в крошечной своей каморке.
Подробнейшие сведения об Ахмаде Луре поступили во дворец и в течение недели, передаваясь из уст в уста, стали известны всему Хорасану.
Чрезвычайные события повлекли за собою и чрезвычайные меры во дворце: все переговоры с лекарями, бессменно дежурившими у постели государя, были поручены третьему сыну Шахруха Мирзе Байсункуру.
При нем неотлучно находилась его мать Гаухаршод-бегим — «украшение царства». Царевичу Ибрагиму Султану надлежало обнаружить людей, причастных к покушению, взять их под стражу и бросить в крепость Йхтиёриддин, где их ждала суровая кара. Младшие царевичи Суюрготмыш и Мухаммад Джуки были без промедления из провинции Джурджон отозваны в Герат.
Вся страна не могла опомниться от потрясения, — еще бы, ведь это было первое покушение на тимуридов.
Во внутренних покоях Баг-и-Заган — постоянной резиденции Шахруха, на ложе, устроенном из множества одеял, метался всю ночь раненый государь. Сознание не возвращалось, и, хотя рана была тщательно промыта и перевязана, хотя были даны лекарства, заглушающие боль, он громко стонал и не видел лекарей, окружавших его. Всюду стояли золотые тазы с водой и мылом, мумиё в золотой чашке, вокруг лежала мягкая белая материя, кровоостанавливающие средства, жженая тряпка и хирургические инструменты. Лекари сосредоточенно листали «Канон врачебной науки» Авиценны, а шейх-уль-ислам[6] и имам соборной мечети Джаме время от времени творили молитвы.
Среди заключенных под стражу и подозреваемых в сопричастности к покушению был сын известного зодчего Наджмеддина Бухари Низамеддин.
В тот же день эта весть, переданная Ибрагимом Султаном, достигла ушей Гаухаршодбегим — «украшения, целомудрия и ума эпохи». Она имела беседу с сыном Байсункуром-мирзой, вначале разгневалась, а затем даже высказала сожаление: «Как мог сын такого мудрого человека, оказавшего столько услуг государству, удостоившегося милостей великого султана, быть замешанным в такое подлое преступление?»
