Владимир Сашонко - Коломяжский ипподром
Работа в редакции «Руси» давала также обильную пищу для раздумий, сопоставлений, выводов. И неудивительно. Сюда, на Мойку, 32, стекалась информация, которая обходилась или замалчивалась почти всеми другими газетами, издававшимися в Петербурге и Москве. Буржуазно-либеральная «Русь», воспользовавшись некоторым ослаблением цензуры после 17 октября 1905 года, вела откровенно оппозиционную линию в отношении царского правительства и государственных институтов, обрушиваясь на многочисленные социальные гнойники, покрывавшие тело страны.
...Подойдя к дому, Попов приостановился, не торопясь войти под арку. Какая прекрасная ночь, как хорошо дышится на морозе! Нет, рано еще забираться к себе. Надо погулять.
И он отправился дальше по Кирочной, свернул на Потемкинскую, медленно шагая вдоль Таврического сада. Деревья за высокой металлической оградой, все заиндевелые, будто хрустальные, таинственно замерли и притаились в лунном свете.
«Сады нашей северной Семирамиды!» – улыбнулся Попов.
У него нередко появлялся лирический настрой, когда он видел красоту, в природе ли, в людях ли – безразлично. Машинально отыскал на небе гигантский ковш Большой Медведицы, скользнул взглядом к Полярной звезде...
Там, под нею, полюс. Таинственный и недоступный, но неизменно манящий к себе ученых, путешественников, любителей приключений. Как, однако, надежнее добраться до великого недотроги? Сколько людей уже пыталось сделать это, да так никому пока и не удалось. А сколько из них отдало свои жизни за осуществление мечты!.. Но должен же кто-то и когда-то все-таки стать первым! Кто?.. Может, и ему попробовать свои силы, пока их в избытке? Ведь не боги горшки обжигают. Соорудить этакий мощный корабль и по открытой воде как можно дальше на север, как можно ближе к полюсу. А потом?.. Да, что потом?
Попов свернул на Шпалерную[5], увидел здание Таврического дворца, и лирическое настроение его моментально испарилось.
Государственная дума... Российский парламент... Грязь и глупость. Балаган, в котором и ему, и другим корреспондентам приходится бывать по долгу службы и становиться свидетелями истинно циркового трюкачества и утонченного фарисейства. Лидер большевиков Ульянов-Ленин очень точно охарактеризовал Думу как «общенациональный союз политических организаций помещиков и крупной буржуазии».
«Русь» не в ладах с этим «цирком» и постоянно держит его на прицеле, хотя ее собственные политические в идеалы я не идут дальше буржуазного либерализма и кадетских мечтаний об «истинной демократии». Ее штрафуют, конфискуют, временно закрывают, но она вновь берется за свое.
Да что там Государственная дума! Попов еще раз окинул взглядом дворец и повернул назад.
«Русь» чуть ли не каждый день печатает на первой странице, броско, вызывающе, краткие, а иногда и длинные сообщения о карательных экспедициях, направляемых в районы, которые продолжают «бунтовать», о произведенных арестах и расстрелах.
Говорят, сам Лев Толстой, который вообще-то недолюбливает газеты и относится к ним не слишком доброжелательно, все-таки берет в руки «Русь» и внимательно ее прочитывает. Значит, ценит.
А сколько всевозможных аферистов и мздоимцев высокого ранга вывела газета на чистую воду! Взять хотя бы серию зубодробительных статей Ф. Купчинского «Герои тыла», которые печатались на страницах «Руси» несколько месяцев. В них были сделаны такие разоблачения грязной и мрачной подоплеки русско-японской войны и представлены такие веские доказательства, что властям ничего не оставалось, как привлечь к уголовной ответственности нескольких высших чинов интендантского ведомства, в том числе генералов Парчевского, Хаскина, Хлыновского и других. В Иркутске было проведено расследование их бурной «деятельности» во время войны. Эти генералы и иже с ними занимались не столько снабжением войск, сколько проворачиванием различных комбинаций со скотом, мясом, мукой, сеном, набивали золотом свои бездонные карманы.
Газета обстоятельно рассказала на своих страницах О героической обороне Порт-Артура и подоплеке предательства порт-артурских генералов, опубликовав в десятках номеров цикл документальных очерков одного из участников этой обороны – бывшего офицера, капитана первого ранга в отставке Семенова Владимира Ивановича. Цикл назывался «Расплата».
Вот именно – расплата! Для кого кровью и жизнью, для кого – скамьей подсудимых.
Судебный процесс над Стесселем и К° привлек внимание всей русской общественности. «Русь» из номера в номер обстоятельно его освещала, и позиция ее была совершенно ясна: вместе с порт-артурскими предателями на эту скамью необходимо усадить еще многих, кто пока прячется в тени и рассчитывает пробыть там до лучших времен. А надо всех мерзавцев, всех мошенников, всех бездарных выскочек и карьеристов с погонами и без оных – за ушко да на солнышко...
«Вот, пожалуй, с этого я и начну статью», – решил Николай Евграфович, снова подходя к своему дому. Статью ему заказали для новогоднего номера. Но не о Деде Морозе же вести ему речь, не об этой звездной заиндевелой красотище, когда кругом столько мерзости.
Он напишет все, что думает, а там будь что будет. И так редкая неделя обходится без того, чтобы газету не оштрафовали или не конфисковали. Да и кое-кто из сотрудников ее время от времени отправляется за решетку.
Попова пока бог миловал, хотя Суворин-младший и поставил его на один из самых горячих участков: ему было поручено заведование торгово-промышленным отделом.
Занимался этот отдел не только освещением той сферы российской жизни, которая определялась самим его названием, но и разоблачением всевозможных махинаций и афер, которыми «увлекались» многие банки, страховые компании, ссудные кассы, акционерные общества. Короче говоря, Попов и сотрудники его отдела выводили на чистую воду тех, кто предпочитал не выносить сора из избы и удил рыбу в мутной воде.
«Русь» наживала себе все больше врагов, которые готовы были разделаться с нею раз и навсегда, выжидая лишь удобного случая. Чувствовалось по всему, что жить ей оставалось уже недолго.
Но, как говорили древние римляне, dum spiro, spero. Пока дышу – надеюсь.
Попов поднялся к себе.
На другой день в редакции он не появлялся. Писал. Над каждым абзацем сидел подолгу: мыслей в голове было больше, чем места на бумаге. Приходилось сдерживать себя. Статью назвал несколько неожиданно – «Стессели до войны», но зато совершенно точно. Самое важное – разобраться в том, откуда и как появляются предатели, которые подлинное свое лицо обнажают в дни суровых испытаний.
«Стессель прав, не чувствуя себя виновным, – напишет Попов. – Он продолжал делать на войне лишь то, что приучили его делать в мирное время ради преуспеяния своей карьеры. В Порт-Артуре он не сделал ничего преступного, а лишь обнаружил себя, каким был всегда...»
Вот именно – всегда. В этом-то и наша беда, в этом-то и наша трагедия.
«Стессель нарушил военный долг. Но разве у нас приучают к исполнению его в мирное время? Разве у нас не наказывают, не осуждают часто именно за честное выполнение долга? Разве не удаляют постоянно такого слишком прямого человека, как «беспокойного» и неудобного, куда-либо подальше? А без исполнения долга, но за льстивую угодливость разве люди не получают движение вперед и не добираются до высших мест?!»
Подобное обобщение требует, конечно, подкрепления фактами. Что ж, достаточно будет привести хотя бы такой:
«Доказательство – дело Шиянова.
Генерал Люб был уличен в хищениях. Его покрывали. Указания печати объявили вымыслом.
Военный следователь Шиянов, помня долг службы, вступился за казенные интересы и за правду, желая предотвратить сокрытие хищения.
Как посмотрело начальство на обоих?
Генерал Люб покрывается, поощряется. Шиянова обвиняют, осуждают.
Очевидно, что «Любам» и им подобным легче добраться до высших мест, чем Шиянову, которому и остаться на месте едва ли дадут.
Но на кого из них обоих лучше могла положиться родина в трудную минуту, на того, кто по пути хищений сделал свою служебную дорогу и всяческими путями добивался их сокрытия, или на того, кто, рискуя всем, смело исполнил свой долг честного слуги страны?
Не даст ли первый тип на войне скорее всего Стесселя с его сдачей крепости и поспешным, жадным спасением своего личного имущества из нее?! И не был ли бы второй представителем именно тех служак, отсутствие которых и привело войну к такому печальному для нас концу?
Двух мнений быть не может», – категорично завершил эту часть своих размышлений Николай Евграфович. Впрочем, нет, завершать рано.
«Но этих последних, – продолжил он свою мысль, – устраняли до войны, устраняют и теперь; силу имеют те, кто дали во время войны Стесселей, Куропаткиных, Рейсов и им подобных...»
Да, не упомянуть в этой связи бывшего главнокомандующего Маньчжурской армии просто невозможно. Ему необходимо также предъявить строгий счет.
