Наталья Навина - Последние Каролинги – 2
Этих двоих Азарика предпочла бы сейчас видеть меньше всего в жизни. Крокодавл и Нанус. Бродячие комедианты, уроды, клевреты и шпионы Заячьей Губы, а одно время – ее, Азарики, тюремщики.
– Ваше величество! Эти двое пробрались сюда в обход внешней охраны. («Это они умеют» – подумала Азарика.) Прикажете убить их?
– Светлая королева! Только в ножки пасть… Милости попросить… – басил Крокодавл.
– Отойдите, – сказала Азарика охране. – Я переговорю с этими людьми.
Охранники расступились, шепчась о невероятном милосердии молодой королевы. Крокодавл пополз брюхом по камням, пытаясь поцеловать подол ее платья. Азарика брезгливо отстранилась. Он поднял голову.
– О, королева! Мы верой и правдой служили госпоже нашей Лалиевре, а теперь, когда покровительница наша покинула нас, желали бы столь же преданно служить тебе…
– Покровительства, значит, ищете? – спросила Азарика со в точности скопированной у супруга усмешкой.
– Как бы по наследству… Мы могли бы сослужить хорошую службу…
«Повесить их, что ли?» – меланхолически размышляла Азарика. Правда, подорвется ее свежая репутация доброй и милосердной правительницы, так ведь польза… По шпионской должности своей слишком много знали они, в том числе и про нее, Азарику. Наверняка знали и про клетку, коль скоро в эту подлую историю была замешана Заячья Губа. Или плюнуть, как посоветовала бы Гисла, и просто выгнать в три шеи из Компендия?
– Мы твои, королева! – надрывался Крокодавл.
Нанус тоже поднял голову и, прочитав по лицу Азарики, что милости она, скорее всего, не дождутся, тихо сказал:
– Мы не за себя ведь просим, королева. За одного друга… нашего… и вашего…
– Что-то не припомню у нас общих друзей!
Голос Азарики был холоднее, чем иней на стенах Компендия.
– Есть такой… Авель…
– Авель? Он-то к вам какое имеет отношение? Он же в Париже, в аббатстве святого Германа!
– Он сбежал оттуда… и стал бродить с нами по дорогам…
Азарика искренне рассмеялась.
– И что же случилось с этой грудой жира и глупости? Грабил придорожную харчевню и застрял в дверях кладовки?
– Он в тюрьме, королева. В башне сеньера Бодинского, что под городом Тулем, в лотарингской земле.
Под городом Тулем – это значит, на вражеской территории. Хотя для бродяг не существует границ…
– Что он такого натворил? Действительно ограбил кого-нибудь?
Когда Авель хотел жрать – законов для него не существовало, это Азарике было известно.
– О, нет, королева. Иначе мы бы не осмелились просить за него… просто в Туле он пошел на рынок… без нас пошел… а там набирали армию для короля… то есть для принца Карла. И ему сказали, что такой могучий детина обязан послужить королю… то есть принцу Карлу. А он вроде бы ответил, что такого придурка, как Карл, свет не видел, и лучше уже служить королю Эду. Тут люди сеньера Бодинского – он ведь канцлеру Фульку союзник – на него бросились, а он, сами понимаете…
– Понимаю. Проломил пяток голов и поломал десяток ног. Дальше.
– Дальше его все-таки связали и уволокли в башню Бодин. Сказали – будешь сидеть, пока не сгниешь. Мы ничего не смогли поделать…
Азарика задумалась. С Авелем у нее не было связано приятных воспоминаний, скорее напротив… в конце концов именно из-за его глупости она оказалась в каменном мешке. Ответить бы – пусть и он хлебнет того же… хотя уже хлебнул, пусть и не полной мерой. Но нельзя. Ибо Авель был единственным человеком, кроме нее, который не предал Эда по время отлучения. Пусть по тупости, по недомыслию, по приказу Гоцеллина, если угодно, – но не предал. И уж вовсе единственным оставался с ним, когда ее, сильно умную, черт унес в библиотеку… и один дрался за него. Проклятье, он и при осаде Парижа прекрасно себя показал! «Все – даже те, кого я считал дураками и подонками», – сказал Эд. Дурак – это, стало быть, Авель. Азарика подозвала нчальника стражи.
– Пусть этих людей проводят на поварню и накормят. И пусть ждут. Возможно, с ними будет говорить король.
Эд выслушал Азарику с неожиданным для нее вниманием.
– Еще бы я забыл этого парня! Выпал, значит, из-под церковного крыла… и куда его занесло! Что ж, у меня перед ним долг.
– У меня тоже, – отозвалась Азарика.
Он угадал ее мысли.
– Не терзай себя этим. Если бы ты в тот день не ушла, тебя бы точно убили, и теперь и я, и Авель, возможно, были бы уже мертвецами. Я постараюсь выручить его… И уроды Заячьей Губы, говоришь? Их я тоже помню.
– Таких захочешь – не забудешь. – Азарике весьма не хотелось разговаривать об этих двоих, однако Эд продолжал:
– Они ведь давно служили ей?
– Надо полагать. Я впервые увидела их в Самуре…
Азарика внезапно вомрачнела. Нанус в тот день явился к ней связником от Заячьей Губы, а ведь Азарика – еще не Оборотень! – тогда была никому не известна… это значит, что за ней следили давно, еще до того, как она вошла в окружение Эда… еще в монастыре, может быть, еще в Туронском лесу – ведь Лалиевра же призналась, что хорошо знала отца? Но с какой целью? И насколько широко раскидывала сети старая интриганка?
– Знаешь что? – неожиданно сказал Эд. – Они заявляют, будто они – твое наследство, но тебя, по-моему, такое наследство не слишком радует. Отдай их лучше мне. Они шпионы – и пусть ими и остаются. На войне они мне пригодятся. И довольно о них. Я не собираюсь последние часы с женой проводить за разговорами о делах.
– Последние?
– Да. У нас совсем мало времени, чтобы побыть вдвоем. И попрощаемся мы с тобой тоже наедине. Я не хочу, чтобы на нас глазели, как на зверей в клетках.
Она побледнела и отступила на шаг. И он тут же пожалел о сказанном – она и без того глубоко переживает предстоящую разлуку, а он еще обидел ее грубым словом.
Но он ошибался. Это была не обида, а воспоминание. Которое не раз, казалось, умирало, но неминуемо оживало и причиняло невыносимую боль. Так что же – разве жизнь не приучила ее к невыносимой боли?
«Это ад, – померещилось ему. – Я в аду». К чудовищной боли, разъедавшей тело, добавился еще и дым… Он точно был мертв, потому что человек не может так страдать. С тех пор, как он заболел, ему, кажется, ни разу не приносили поесть, и он умер… от болезни или голода. Но как больно, Господи! Вот ведь как плохо показалось ему в монастыре, голодно – а теперь угодил в преисподнюю – самый глухой ее закут. Лихорадочный жар, мучавший его все эти дни, спал, и теперь его трясло от холода и слабости.
Дым повалил явственнее. Он закашлялся. И тут подумалось ему – соображал он всегда туго, но все же – мертвецы ведь не кашляют? И холодно им не бывает. Значит, он все еще жив? Он попытался приподняться с гнилой соломы, на которой валялся. Припомнилось, что раньше его держали связанным, но теперь веревки с него сняли – видно, решили, что сдохнет и так. Ему послышался треск за дверями. Знакомый треск… Он знал, что это такое.
– Люди… – просипел он. – Помогите! Пожар!
Никто не отозвался. И с пронзительной ясностью, какой не переживал он за всю свою не такую уж долгую жизнь, осознал – никто и не откликнется. Его бросили.
– Люди… – еще раз каркнул он сорванным голосом в полнейшем отчаянии, зная, что ответа не получит. Но он не хотел умирать, как он не хотел умирать, Господи…
– Господи… – повторил он и страшным усилием заставил свое огромное тело, все в коросте от грязи и гноя, подняться на ноги. Его мотало из стороны в сторону, но чудовищная жажда жизни, самое сильное и самое неосознанное из чувств, вело его вперед.
– Господи, помоги! – воззвал он. Господня ли сила, либо чудовищная сила отчаяния помогла ему оторвать косяк от двери, а потом ударить по ней. Мечом он владел плохо, стрелять не умел, зато бить, ломать, крушить – это было ему привычно. Дверь выпала наружу, и он, увлеченный силой инерции, выпал в коридор вслед за ней. И в самом деле оказался в пекле.
В морозном воздухе ощутимо тянуло дымком.
– Что-то поздно поля выжигать, – сказал один из королевских ратников.
– Может, лотаринги деревни жгут?
– Испугался? – хмыкнул предводитель отряда. – Бодин где-то в той стороне. Король велел доставить в Компендий одного этого Авеля, значит, все остальное будет нам…
Тут вернулся разведчик и доложил, что впереди на дороге обнаружена засека, но лотарингов нигде не видать.
Командир смачно выругался и веле двигать вперед в полной боевой готовности. Дорога за ближайшим поворотом и вправду оказалась перегорожена. У завала сидели два зверовидных мужика и увлеченно жевали мякинный хлеб. Никаких активных действий при виде подъезжающих франков они не предпринимали.
– Мужичье! – заорал предводитель отряда. – А ну, разобрать завал!
– Разобрать, конечно, можно, – сказал старший из мужиков, отрываясь от краюхи. – И поезжайте себе с Богом, ежели, конечно. жизнь не дорога…
– Лотарингами, быдло, пугаешь? Били мы их в любом бою и будем бить!
