Виктор Сергеев - Унтовое войско
Умолкли шаманские бубны зимы — не налетит со степи берущий за душу метельный вой, не загремят по гольцам камнепады, не закружит в танце охотника колючая поземка, не придут морозы, не запотрескивают они в стволах сосен, в юрточных бревнах, не падут инеем на крыши, на спины лошадей, не осядут куржаком в хлевах. Весна задышала по сопкам, гольцам, долинам, тайге, Чикою…
Растаяли и утекли последние снеговинки, осели навалы сугробов по логам и опушкам. А в сумеречный рассветный час все еще стылое небо над улусом. Ворона хохлится и поджимает ногу…
Цырегма выскочила с молочным ведром подоить коров, а голову забыла покрыть. Кто-то холодный по волосам забегал, будто косу закручивает, вот-вот пообломает все волосинки. Даже боязно. Однако не возвращаться же в юрту за шапкой? Ветер лезет под шубу, обжигает колени. Побежать бы в степь, разогреться… Побежать бы на Чикой к мужу… Цыремпила бы взять, показать отцу, как он без него вырос, обрадовать бы, что у сына первыми прорезались нижние зубы. А если нижние зубы прорезались первыми, родители будут жить счастливо.
«Чего это вдруг собаки залаяли? — подумала она.
И какое-то тревожное предчувствие кольнуло сердце. — «Уж очень злобно лают. На конях где-то скачут… Кто это? Не наши…».
В донышке оттаявшего голубого неба вдруг заклубились черные дымы с молниями и прогремели выстрелы. Задрожала земля от топота конских копыт, где-то затрещали изгороди, выплеснулись меж юрт бабьи вопли и детские плачи. Заревел на все голоса скот.
Цырегма опустилась на землю в загородке для овец, уставилась на мечущихся всадников. Ноги не держали ее и голос пропал. Или она уже не слышала своего голоса? Надо бы бежать к ребенку, закрыть его, спрятать, а то затопчут. А как бежать без сил? Мимо юркнула Балма в расстегнутом халате, растрепанная, вся потемневшая от страха, махнула через загородку и, пригибаясь, кинулась в кусты.
Ранжур, опираясь на посох, в растерянности стоял перед Цырегмой.
— Что это? Что? Что делается?
Ей показалось, что она спросила шепотом, а рот раскрыт в крике.
— Хунхузы… Кто же еще?
— Ой, что будет?
— Вставай!.. Чего тут торчишь? — заорал старик, сам только что пришедший в себя от ее голоса.
Хватаясь за жерди, она встала и, шатаясь, пошла в юрту.
— Куда? — старик схватил ее за рукав, притянул к себе. — Беги в лес, пока не поздно. В Шарагол!
— А сын мой?
— Беги!
Увидев искаженное от гнева лицо Ранжура, Цырегма, не помня себя, кое-как перелезла через изгородь. Подхлестнутая криками и конским топотом, не смея ослушаться старика, она тяжело побежала от юрты, не надеясь ни на свое спасение, ни на то, что когда-нибудь увидит сына.
Ранжур за свою долгую жизнь повидал не один набег хунхузов. Из юрты уходить при набеге не надо, а то разграбят сундуки. Если хозяин дома, сундуки не тронут. Уведут только скот и лошадей. И казаки в ответном налете на монгольскую сторону не позволят себе лишнего, возьмут тот же скот и лошадей. Это закон пограничного воровства.
Толпа хунхузов ввалилась В юрту Ранжуровых. Старик невозмутимо спокоен, только руки дрожали, и он прятал их то в карманы, то за спину.
Предводитель, толстый, с вислыми усами маньчжур, стуча об пол саблей, закричал на хозяина тонко и визгливо. Переводил кривоногий косоглазый баргут, известный всем казакам пограничной линии, по кличке Косорина. Кличку эту получил он за свое косоглазие. Баргут увел не один табун бурятских и тунгусских лошадей. Казаки Цонголова полка давно ловили его… Ранжур встречался с Косориной не раз, когда тот служил у маньчжур в пограничной страже. Был слух, что за воровство или за убийство маньчжуры прогнали его со службы и он пристал к хунхузам.
— Ты еще жив, старый ворон? — с просил гнусавым голосом баргут. — Пора бы тебе подняться на небо.
— Чего надо твоему начальнику? Принесли вас сюда злые духи…
— Мой начальник знает, что твой сын казачий пятидесятник. Где он? Где твои бабы? Кто в люльке?
Ранжур промолчал. Надо тянуть время. Из станицы вот-вот поспеет выручка. Толстый маньчжур заглянул в люльку, что-то отрывисто сказал толмачу.
— Начальник велел передать, чтобы вы все убирались от границы подальше, — заговорил Косорина. — Если заведете новый скот, мы и его угоним. Если засеете пашню, мы вытопчем посевы. Понял? Скажи сыну…
Толстый маньчжур опять что-то залопотал бойко и отрывисто. Баргут пояснил:
— Начальник колеблется, не взять ли ему с собой вашего ребенка.
Старый казак, бледнея, поднялся:
— Берите коров, берите овец! Но не берите человека! У нас говорят: «Скотская кровь вкусна, а человеческая кровь дорога».
Хунхузы наперебой зашумели, обращаясь к своему предводителю. Тот махнул рукой, и все поспешили к выходу. Маньчжур замахнулся на Ранжура нагайкой, но не ударил. Подскочил к люльке. Покосился на хозяина, у которого пальцы рук то сжимались, то разжимались.
Ранжур закрыл глаза, когда маньчжур отошел от люльки. Косорину он слушал уже кое-как.
— Передай сыну… Мы вернемся, если вы не откочуете от границы. Разорим всех до ниточки, улус выжжем до пепла.
Хунхузы сели на коней и ускакали. Опустели хлева в Нарин-Кундуе. Ветер хлопал раскрытыми воротами. Нигде ни корова не промычит, ни овца не взблеет. Во дворах мерзость запустения. Ветер завывал над трупами собак, пронзенных стрелами.
Казаки, упрежденные Балмой о набеге, прискакали с острова Хаястый в Нарин-Кундуй, но хунхузы ускользнули урочищем Абалай. Теперь лови ветра в поле…
— Пока ты тут, пятидесятник, ладошку слюнявишь Да о затылок трешь, — кричал на сходе Цыциков, — воры за кордон уйдут, лишат нас мясного и молочного провианта. Пухнуть всем от голода? Давай, пятидесятник, снаряжай погоню. Отобьем скот, пока они далеко не укрылись.
Джигмит подумал: «Сотнику доложить! Время уйдет… Как быть?»
— Может передать след манджурцам? — проговорил он неуверенно. — Надо, казаки, поступать по закону, а то еще хуже будет.
— Хуже-то некуда! — выкрикнул Пурбо Ухнаев. — Без скотины куда мы? Манджурцы так и так… никого не сыщут, они с хунхузами заодно.
Послышались крики:
— Снаряжай, Ранжуров, погоню!
Вокруг пятидесятника возмущенные злые лица. Кое-кто уже кинулся к лошади — готовы скакать сломя голову.
Джигмит уважает закон, любит уставы воинские, порядок во всем. Но что ему делать? Сам с пустым двором… Чуть было сына не увезли воры. Как подумал о сыне, скрипнул зубами.
— По ко-о-ням! — полетела команда.
Гривастые полудикие лошади крупными взмахами ног несут казаков к границе. След хунхузов хорошо проглядывается. Вот тут коров гнали, тут овец… Лужа крови… Прирезали скотину… Ту, что не могла поспевать за стадом. Волосяную петлю оставили. Торопились, ну и забыли в суматохе. Они же знают пограничный закон. Воруй, да не попадайся. Знают и то, что казаки бросятся вдогон. Но вот то, что погоня вознамерилась запятнать границу, про это не думали. Это не в обычае служебного караула — пятнать границу. Ну, если какой-то Очирка по своей воле и охоте полезет за кордон, туда ему и дорога. Поймают маньчжуры — шею свернут. Свои на выходе возьмут — плетьми отдерут по жалобе-представлению ургинского амбаня. А тут не просто Очирка… Целая полусотня Цонголова полка…
Вот и граница. Бродное русло Чикоя. Острова, тальники купаются в воде, по берегу каменные россыпи. На монгольской стороне — пусто. Гряды сопок тянулись к горизонту. Сопки такие же горбатые, со скользкими откосами, с желтыми промоинами песков, какие: и под Нарин-Кундуем. Такие же и не такие… Чужие они, запретные.
Границу и бурхан бережет. Заедешь туда, а там лошади обезножат, копыта отпадут у них.
За спиной Джигмита всхрапывали кони, рвали удила, почуяв что-то тревожное. Мужчине нельзя попусту тратить мысли.
Джигмит подозвал десятника Санжи Чагдурова.
— Отбери десятка два казаков, — сказал он ему. — Тех, у кого резвые бегунцы. Упреди воров…
— Очирка! — десятник повернулся к Цыцикову. — От тех вон сопок далеко ли до лесу?
— Верст двадцать… Кто их считал? — буркнул тот. — Не помню.
Чагдуров выкрикивал казаков для своей команды. Ему надлежало обойти хунхузов с тыла.
— Не стреляйте, — наказал ему пятидесятник. — Лучше бы без убийства. А то не отвяжемся от пограничного управления.
— Зачем убивать? Это мы понимаем, — отвечал Чагдуров.
Команда десятника Чагдурова на рысях перешла брод и, круто забирая на юго-восток, запылила по сухой заветошавшей степи.
— Спаси, бурхан, — сказал Джигмит и тронул за повод коня.
Ему с казаками предстояло настичь хунхузов, если воры бросят скот и разбегутся, то собрать стадо и вести его поскорее в возвратный путь. Если же хунхузы побегут со скотом, то гнаться за ними пуще прежнего, не давая им передышки и послабления в погоне.
