Роберт Швейхель - За свободу
В трапезном зале, стены которого мейстер Грюневальд украсил эпизодами из свадьбы в Кане Галлилейской и другими библейскими сценами, шел пир горой. Маркграф Фридрих приказал епископскому гофмейстеру фон Ротенгану, чтобы вино лилось рекой. Нужно было надлежащим образом полить семена раздора, посеянные среди крестьянских войск, и вспрыснуть радостные известия из Гейдельберга. За длинными столами восседала пестрая компания рыцарей и каноников вперемежку, стараясь перещеголять друг друга в возлияниях Бахусу.
Стражи вертограда господня не отставали в этом деле от доблестного рыцарства. Но даже самые усердные служители Бахуса, вроде каноников Ганса фон Лихтенштейна, Мартина фон Визентау и Вейпрехта фон Грумбаха, не в состоянии были оспаривать пальму первенства у Бешеного Цейзольфа фон Розенберга. Рыжий Цейзольф и юнкер фон Финстерлор, не будучи вассалами епископа, присоединились к мариенбергскому гарнизону, горя нетерпением рассчитаться с крестьянами, которым они в Гальтенбергштеттене дали присягу соблюдать мир. В то время как первый изумлял всю честную компанию своим уменьем поглощать напитки, сальные шутки Филиппа фон Финстерлора вызывали взрывы хохота, похожего на лошадиное ржанье.
Лишь один из гостей сидел неподвижно, не разжимая губ и почти не прикасаясь к кубку. Этот человек с изможденным лицом и большими задумчивыми глазами, в белой сутане францисканского монаха, был знаменитый пушкарный мастер, слывший чернокнижником во всей Франконии. Впрочем, и двоюродные братья каноника Грумбаха из замка Римпар принимали лишь умеренное участие в возлияниях. В Мариенберге они находились в силу своего вассального долга. А между тем, будь они посильней и не теплись в груди Вильгельма фон Грумбаха надежда добиться руки Адельгунды фон Тюнген, они охотно последовали бы примеру графа фон Геннеберга. Правда, фрейлейн Адельгунда отнюдь не блистала красотой, но она была кузиной епископа. А Вильгельм фон Грумбах, щедро награжденный природой, мог пленять женщин. Стройный, широкий в плечах и узкий в бедрах, он походил и лицом, и белокурыми, с рыжеватым отливом, волосами на свою сестру Барбару фон Гейерсберг. В его синих глазах был стальной блеск, и когда он устремлял их на сидевшего рядом с Розенбергом Адама фон Тюнгена, взгляд его сверкал из-под густых ресниц, как острие кинжала. При этом лицо его с верхней губой, слегка затененной первым пушком, оставалось повернутым в почтительном внимании к соседу, а приоткрытые губы позволяли видеть ослепительно белые зубы, крепкие и острые, как у волка.
В семейной обстановке Фрауенбергского замка он с каждым днем все больше и больше убеждался, что надежда породниться с Адамом фон Тюнгеном уплывает от него. Вихрь развлечений во время карнавала на несколько дней усыпил высокомерие — основную черту в характере брата Адельгунды. Но теперь оно проснулось и заговорило в нем с удвоенной силой, и он дал понять Вильгельму фон Грумбаху, что он смотрит на него лишь как на младшего брата одного из незначительных вассалов своего кузена — епископа. А после того как Вильгельм явно затмил его своей ловкостью и сноровкой в стрельбе из арбалета, в метании дротика и других рыцарских забавах, скрашивавших монотонную жизнь замка, Адам стал относиться к нему с подчеркнутой холодностью. Вильгельм фон Грумбах наблюдал эту перемену со скрежетом зубовным. Его старший брат Ганс, молчаливый от природы, привыкший дома в любую погоду скакать вслед за сворой по полям, тяготился вынужденным бездельем в Мариенберге. Вдруг Ганс оторвался от созерцания золотистой влаги в своем кубке и прислушался. Его чуткое ухо охотника уловило среди пьяного шума слова: «…они вершат дьявольское дело, особенно же их архисатана, который, воцарившись в Мюльгаузене, сеет разбой, кровопролитие, смерть, ибо он, как сказал Иисус (Евангелие от Иоанна, 8), был человекоубийца от начала».
— О ком это? — спросил Ганс фон Грумбах соседа, Матерна фон Вестенберга, который, разомлев от жары, расстегнул камзол.
— Об этом чудовище, Томасе Мюнцере, — прохрипел тот. — Но слушайте, слушайте!
Декан Гуттенберг, поднявшись из-за стола, продолжал читать вслух. Это было яростное послание Лютера, направленное против крестьян. В зале постепенно водворилась тишина. Даже те, кто знал это письмо, напряженно прислушивались. Но не успел декан произнести слова: «Такие диковинные времена настали, что князю стало легче уготовить себе царствие небесное кровопролитием, чем простым людям — молитвами…» — как каноник фон Визентау прервал его заплетающимся языком:
— Молитвами? Что? Ведь он сам, проклятый еретик, заварил эту кашу!
— Мы будем колоть, вешать, рубить так, что чертям тошно станет! — крикнул граф фон Кастель, — и не его собачье дело нам указывать!
— Послушайте, друзья, какую награду сулит нам этот клятвопреступный монах, — надсаживаясь, старался декан перекричать всех и прочитал заключительные слова послания: «И если кто погибнет на этой стезе, честь и хвала ему: ибо нигде не найти ему более блаженной смерти. Ибо ты умрешь, повинуясь слову и велению божьему, служа человеколюбию, спасая ближних своих от адского огня и от оков диавола».
— Готов прозакладывать голову, что этот зловонный еретик норовит прикрыться бумажкой, чтобы Швабский союз не вытащил его за уши как главного зачинщика бунта, — изрек Каспар фон Рейнштейн.
— Нет, он не трус, — вступился за Лютера декан Фридрих. — Он просто старается использовать всех, кто ему может быть полезен. Сначала Зиккингена и Гуттена, потом крестьян, а после того, как саксонский курфюрст Фридрих приказал долго жить, и нас, многогрешных.
— Ведь он-то и есть глава всех еретиков! — ядовито вставил брат епископа, Евстафий фон Тюнген.
— Он норовит нашими руками жар загребать. Чтобы мы для него провели Реформацию. Нам — труды, ему — честь, — прибавил приор.
— Поп всегда остается попом, — со свойственной ему бесцеремонностью воскликнул юнкер Цейзольф. — Пусть его берет себе кости, а нам — мясо.
— Счастливой охоты! — поддакнул его дружок.
— К черту заячью травлю, я чую зверя покрупнее! — с презрительной гримасой воскликнул Вольф фон Кастель.
— На коноводов, ату их, ату! — крикнул Адам фон Тюнген.
— Особенно на тех, кто стал позором своего рода и нашего сословия! — добавил граф фон Кастель.
А Адам фон Тюнген, смерив вызывающим взором Вильгельма фон Грумбаха, крикнул:
— Самую высокую виселицу — Флориану Гейеру!
— Ату его, ату! — закричали все хором, а Филипп фон Финстерлор завыл, как добрая свора собак.
— Эй, вы! Вам, видно, хмель бросился в голову! — заревел Ганс фон Грумбах, побагровев от вина и ярости и швырнув свой кубок на пол, раздавил его каблуком.
Его младший брат не проронил ни звука в защиту шурина. Среди пьяного разгула он сидел неподвижно, как окаменелый, и в ответ на свирепые взгляды Адама только улыбался, обнажая волчьи зубы, но его тонкие пальцы сжимали рукоять меча.
Вдруг кто-то крикнул: «Послушайте, что это — гром?»
Должно быть, у францисканца слух был тоньше, чем у других: он первый выбежал из зала, а остальные поспешили к окнам. Но на небе не было ни облачка, и все вернулись к своим кубкам. Бешеный Цейзольф вызвал Адама фон Тюнгена на поединок, поставив перед ним полуведерный жбан.
Состязание было в самом разгаре, другие тоже приняли горячее участие. Кто бился об заклад, кто сражался таким же оружием, когда в зал вернулся францисканец.
— А вот и молния, — сухо сказал он, положив на стол перед приором чугунное ядро. — Она вылетела из жерла кулеврины на Класберге и разбила несколько черепиц, только и всего.
— Да поразит господь громом небесным нечестивых бунтовщиков! — пролепетал каноник фон Лихтенштейн и, уронив на грудь отяжелевшую от вина голову, громко захрапел.
Рыцари и каноники с любопытством рассматривали ядро, взвешивая его на ладони. Сильвестр фон Шаумбург, подбросив его и поймав на лету, воскликнул:
— И такими детскими мячиками они хотят разрушить замок!
Этот выстрел, как и размещение самой батареи, были делом рук Симона Нейфера. Это была первая проба. На Николаусберге Флориан Гейер до наступления темноты обучал стрельбе из пушек отборных молодцов из Черной рати. Времени у них было в обрез. Еще утром решено было послать Гейера в Ротенбург, чтобы закрепить вступление города в евангелический союз и потребовать у ротенбуржцев пушек и боевых припасов. Вторым послом был избран оксенфуртский старшина Ганс Пецольд. Послов сопровождали отец Деннер в качестве секретаря, Большой Лингарт и Себастиан Рааб — каменотес из Гебзателя. Все они были против осады Мариенберга. Таким образом, предводители крестьянских отрядов и члены военного совета не ошиблись в выборе послов, если только ими действительно руководила забота о скорейшем выполнении поручения.
