Галина Серебрякова - Похищение огня. Книга 2
Карл невольно ухватился рукой за спинку кресла. Он любил и привык к своим книгам. Они были всегда его послушными и верными помощниками, со многими из них он странствовал с юности. Карл хотел возразить, по тотчас же, внутренне устыдившись, что колеблется, поспешил одобрить решение жены распродать то единственное, что было ему так нужно и так дорого.
— Конечно, родная. Делай, как считаешь нужным. Продай книги, на что они нам? Мне останутся все сокровища библиотеки Британского музея. Я постепенно окончательно отучусь полемизировать с авторами на полях книг и делать пометки карандашом и ногтем.
— Мавр, дорогой, разве ты сможешь жить без возможности рыться в книгах? Конечно, нет. Отцу они необходимы. Не надо, мамочка, лишать его надежнейших друзей. Позволь же нам с Лаурой искать себе место гувернанток, — настаивала Женнихен.
— Позже, мои девочки, позже, когда вы будете старше. Сейчас это слишком трудно для вас и опасно.
Женни продолжала горько плакать. Карл настойчиво уговаривал ее скорее распродать библиотеку.
Не признавая фетишей и не привязываясь к вещам, Карл делал исключение только для книг. С молодых лет он собирал их и берег. Книги были для него насущной необходимостью, такой же, как хлеб и вода. Однако попытка Женни продать библиотеку мужа оказалась тщетной. Не нашлось покупателя. Других источников добыть денег не оставалось. Карл писал Фридриху 18 нюня 1862 года:
«Дорогой Энгельс!
Мне ужасно противно вновь занимать тебя моими злосчастиями, но что делать? Жена моя заявляет мне каждый день, что лучше бы ей с детьми лежать в могиле, и я, право, не могу на нее за это сердиться, ибо унижения, мучения и страхи, которые нам приходится переносить в этом положении, не поддаются описанию. Все 50 фунтов ушли, как тебе известно, на уплату долгов, из которых все же удалось уплатить меньше половины… Я не говорю уже о той, для Лондона вообще опасной ситуации, когда приходится семь недель существовать без единого гроша в кармане, — это у пас сейчас хроническое явление. Но ведь ты по собственному опыту знаешь, что имеются постоянно такие текущие расходы, по которым приходится платить наличными. Их мы покрыли тем, что вновь заложили вещи, взятые из ломбарда в конце апреля… Бедных детей мне сейчас еще особенно жаль потому, что все это происходит во время «выставочного сезона», когда их знакомые так веселятся, а они живут в одном страхе, что к ним кто-нибудь придет и увидит всю эту мерзость.
В общем я теперь много работаю, и, как это ни странно, моя черепная коробка работает при всей этой нищете так хорошо, как не работала уже много лет… Заодно я уже, наконец, раскусил окончательно и поганую земельную ренту… У меня уже давно были сомнения относительно правильности рикардовской теории, а теперь я окончательно вскрыл обман. И, кроме того, я, с тех пор как мы не виделись, открыл ряд очень интересных и новых вещей…
У Дарвина, которого я теперь снова просмотрел, меня забавляет его утверждение, что он применяет «мальтусовскую» теорию также к растениям и животным, между тем как у господина Мальтуса вся суть в том-то и заключается, что его теория применяется не к растениям и животным, а только к людям — с геометрической прогрессией — в противоположность растениям и животным. Замечательно, что Дарвин в среде животных и растений вновь открывает свое английское общество с его разделением труда, конкуренцией, открытием новых рынков, «изобретениями» и мальтусовской «борьбой за существование».
Энгельс тотчас же пришел на помощь другу и его семье, выслав деньги, и на короткое время обитателям дома № 9 на Графтон-террас жить стало легче.
В Лондоне было, как никогда, шумно в это лето. Позади «Хрустального дворца» вырос целый квартал наскоро построенных на одном из пустырей павильонов. В июне там открылась Всемирная промышленная выставка. Вереницы карет, наемных кебов, толпы людей направлялись со всех сторон столицы посмотреть все то, что из разных стран было привезено напоказ ради купли, продажи и рекламы.
Вместе с делегацией французских рабочих на выставку прибыл и Жан Сток.
Жером Бонапарт сдержал свое слово и организовал пятьдесят избирательных бюро в Париже, с помощью которых были устроены выборы заранее намеченных им делегатов. Рабочие ста с лишним профессий были приглашены на голосование. От железнодорожных машинистов Жан Сток был избран единогласно. Большой успех на выборах пал и на долю чеканщика Толена. Расходы на поездку столь необычной делегации взял на себя «красный принц» Плонплон. Он провел добровольную подписку и получил благодаря своим связям кое-какие суммы из имперского и городского казначейства.
В Лондоне Жан вместе с Толеном тотчас же отправился на Графтон-террас к Марксу.
— Сын Иоганна Стока. Отлично. Я очень, очень рад тебе. Весть о гибели твоего отца глубоко поразила всех нас. Ou был лучшим среди лучших бойцов пролетариата. А ты, парень, как прожил свои два с небольшим десятилетия?
Жан вкратце рассказал Карлу свою жизнь, все время оговариваясь, что она проста и незатейлива.
— Хорошее прошлое и добрая закалка у этого парня, — сказал Карл жене, когда она позвала их к чаю. — Это — сын, достойный своего мужественного и умного отца.
— Скажите, Жан, — спросила Женни, узнав, что on перенес заключение, — вас не испугала тюрьма? Отважились бы вы на поступки, которые грозили бы вам снова кандалами?
Сток широко улыбнулся. Блеснули его прекрасные белые зубы.
— Тюрьма что роды у женщины — быстро забывается. Ведь с ней знакомишься ради доброго дела, ради людей, — значит, нечего и пугаться. Страшновато только по первому разу.
Все дружно рассмеялись. Сток заговорил о разрозненности рабочих и необходимости им скорее объединиться.
— Помню, мать учила меня в детстве притче о том, как уничтожать зло! Каждый отдельный человек слаб, он как прутик, но, если связать их вместе, получится веник, которым ничего не стоит вымести любую нечисть. Почему бы нам не объединиться, чтобы быть силой в борьбе за права свои? Взять хотя бы, к примеру, английских промышленников. При всякой попытке рабочих добиться повышения заработной платы и сокращения рабочего дня они тотчас же везут к себе французских, германских, бельгийских или других иностранных трудящихся. Не раз мог и я перебраться через Ла-Манш. А когда мы будем едины, то не позволим разжигать между нами рознь и грязную конкуренцию. Французы, немцы, англичане, поляки — мы трудимся на одних и тех же машинах, шьем теми же иглами, куем на одинаковых наковальнях, рубим теми же топорами. Посмотрел я машины на выставке; какая бы ни была на них марка — все один черт. Вот хотя бы локомотив. Он теперь везде один, и каждый машинист знает, как его водить. Одно у нас оружие, одна доля, один труд. Пора связать нам себя в один пук, и тогда все пойдет сразу по-другому. Я давно рвался в Лондон, чтобы повидаться с вами, отец Маркс, и с нашими братьями французскими изгнанниками.
Карл с волнением слушал молодого рабочего, ищущего путей к объединению с иноземными трудящимися и совместной борьбе. Это предвещало воскрешение великих дней, когда был создан «Коммунистический манифест».
Французские рабочие расспрашивали Маркса об особенностях развития британской индустрии.
— В Англии, в стране машин и пара, существуют и поныне многие отрасли промышленности, где полностью сохраняется ручной труд, — ответил им Карл. — Кое-где вы можете увидеть, что работают так же, как в старозаветные времена. Вот хотя бы изготовление хлеба. Английская пословица гласит, что каждый человек должен в своей жизни съесть мерку грязи, а Джон Буль и не подозревает, что ежедневно, не в переносном, а в прямом смысле слова, поглощает невообразимую мешанину из паутины, муки, квасцов, тараканов и человеческого пота. Зная отлично Библию, англичане повторяют, что человек должен добывать хлеб в поте лица своего, но не предполагают, вероятно, что человеческий пот является обязательной приправой к хлебному тесту. Теперь, однако, приближается, видимо, час гибели небольших пекарен и наступает эра хлебных фабрик.
— Я хотел также посоветовать вам побольше читать, — сказал Жану и Толену Маркс, когда они собрались уходить. — Один из великих французов в своих увлекательных книгах вывел целую плеяду живых людей, вы их, наверное, встречаете сейчас в Париже. В империи Бонапарта они процветают. В эпоху толстого Луи они были только в зародыше. Я говорю о Бальзаке.
Карл долго размышлял над тем, что говорили ему два француза. Он давно не чувствовал такого прилива сил, как в эти дни.
В эти же июньские дни на Графтон-террас прибыло коротенькое письмецо. Лассаль извещал о своем приезде в Лондон на Всемирную выставку и обещал быть в тот же вечер. Узнав об этом, Женни разволновалась и засуетилась. Ей не хотелось, чтобы Лассаль заметил, какая нужда господствовала в ее доме.
