Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков
Волков потрогал Перекусихину за плечо.
— Савишна, зовет государыня…
Он в свою очередь приоткрыл дверь в парк. Было совершенно тихо, но где-то в тумане слышались легкие, еле уловимые всплески.
— Прибой, или… — начал Федор.
— Это могут быть и лодки из Рамбова, — сказал Шкурин. — Вы постойте тут, Федор Григорьевич, а я пройду немного вперед.
Федор стоял, напряженно всматриваясь в белую пелену.
Минуты через две в тумане неясно обрисовались два силуэта. Федор сделал несколько шагов вперед. Шкурин шел к павильону, указывая кому-то дорогу.
— Алексей Григорьевич? Сюда. Вы одни? А Григорий Григорьевич? — шопотом спросил Волков.
— Который? Брат? Он отстал. Там что-то случилось с каретой, в которой он ехал. Я верхом. Хорошо, что ваша карета оказалась на месте, а то чорт знает что вышло бы! Ваш Григорий Григорьевич дожидается у изгороди.
Алексей Орлов был в высоких ботфортах, с которых сбегала вода.
Они вошли в галерею.
— Отличная погода, превосходный туман, — промолвил Орлов. — Лучше и придумать нельзя. Только я чуть-чуть не вымок весь! Оступился и попал в глубокую яму. Все благополучно?
— Пока что, да.
— Не следует медлить. Солнце взойдет — не будет такой благодати.
Шкурин и Волков, заперев дверь, повели Орлова к императрице. Екатерина, совсем одетая, в темном платье, прикрытая светлым пледом, полулежала на кушетке. Елена Павловна сидела в кресле рядом, закутанная чем-то меховым.
— Пора вставать, государыня. Все готово, — сказал с порога Орлов, всматриваясь в темноту.
Екатерина приподнялась и сбросила плед.
— Неужели вы думаете, что я сплю? В такие ночи не спят, мой друг.
— Тогда с богом! Момент самый благоприятный.
— Все это так. Но вы посмотрите на эту крошку: она вся горит. Невозможно оставить ее здесь.
Олсуфьева вскочила с кресла.
— Нет, нет, нет! Я совсем здорова и останусь здесь, как приказано, государыня.
— Елене Павловне необходимо остаться хотя бы на два часа, пока мы окажемся среди своих, — сказал Орлов.
— Вы действительно так плохо себя чувствуете, Елена Павловна? — спросил Волков.
— Пустяки, немного знобит. Если уж мне действительно будет по-настоящему нездоровиться, Савишна уложит меня в постель и напоит чем-нибудь горячим или проводит на ферму. Государыня, не теряйте времени по-пустому.
— Ну, дорогая, храни вас бог, — сказала целуя ее, Екатерина.
Все направились к выходу.
— Мне придется идти по воде? — спросила на ходу Екатерина.
— Помилуйте, матушка! Да мы вас с Федором Григорьевичем на руках снесем до самого Петербурга, — засмеялся Орлов.
Прежде, чем выйти из галереи, Шкурина и Савишну послали разведать, что делается вокруг «Монплезира».
Волков улучил минутку и нагнулся к лицу Елены Павловны. Та обхватила его горячими руками за шею и крепко поцеловала.
— С богом! Обо мне не беспокойся. До скорого свидания!
Федор и Орлов, поддерживая с двух сторон закутанную в плащ императрицу, растаяли в тумане.
Елена Павловна стояла у раскрытой стеклянной двери, с наслаждением прижимаясь пылающим лбом к холодному оконному стеклу.
Когда подошли Шкурин и Савишна, все трое вошли в павильон и заперли за собою двери.
Оставшись одна в гардеробной и спальне, Елена Павловна примяла постель императрицы и откинула одеяло.
Соблазнительно было растянуться на холодных простынях и укрыться легким, как пух, одеялом! Она поборола искушение, перешла в гардеробную, легла на кушетку, укуталась пледом, закрыла глаза. Комната заколыхалась, перед глазами поплыли огненные круги. Во рту появилось ощущение противной сухости. Сделала усилие, приподнялась, чтобы достать воды. Свеча догорала, распространяя удушливый смрад. Потушила свечу, откинула тяжелую портьеру с окна. Светало. В комнату проникал бледный, неуверенный полусвет.
Графин с водой стоял на письменном столике. Елена Павловна налила полный стакан воды и с жадностью, большими глотками, стала пить ее.
Поставила стакан на какую-то бумагу… «Манифест! Они забыли манифест!..»
Олсуфьева схватила бумагу, свернула ее в трубочку и бросилась к выходу.
Туман редел, но все же был достаточно плотен, чтобы ограничивать поле видимости десятью-пятнадцатью шагами.
Вот и отмель. Начинается прилив. Еле заметные волны лижут погруженные в воду валуны. Ясно виден конец парковой изгороди, упирающейся в залив.
Раздумывать некогда. Елена Павловна подобрала юбки и осторожно вошла в воду, намереваясь обогнуть конец ограды.
Сразу стало легче от холодного, бодрящего прикосновения воды. Уменьшился звон в ушах, яснее заработала мысль.
Вымочив ноги до колен, выбралась на берег. Быстро побежала по знакомой тропинке к месту, где вчера остановилась ее карета. Ничего и никого. Только местами видна примятая и уже поднимающаяся трава, сплошь покрытая сероватым росистым налетом.
Елена Павловна пробежала порядочное расстояние по дороге. Вовремя опомнилась. Бесполезно! Кареты все равно не догнать. Делать нечего, приходится возвращаться обратно…
Она неторопливо возвращалась, вся покрытая испариной от быстрого бега, с сильно бьющимся сердцем. Намокшие от росы юбки неприятно путались вокруг ног, замедляя ход и вызывая во всем теле ощущение липкой скованности.
«Нет худа без добра. Эта вынужденная утренняя прогулка, кажется, совсем освежила меня», — подумала Елена Павловна, снова погружаясь в воду. Держась за конец ограды, она попыталась обогнуть ее. Совсем перестала заботиться о юбках, — все равно!
Голоса!..
Елена Павловна прижалась к столбу у края решетки, стоя почти по пояс в воде и держа вымокшую бумагу в руках.
В тумане, шагах в двадцати от нее, с внешней стороны ограды показались две еле заметные тени. Остановились. Что-то говорят. Постояли на месте, прошли несколько шагов к берегу, стали виднее. Незаметный ветерок донес еле ощутимый запах табака. Опять остановились. Стали доноситься отдельные немецкие слова.
— Когда?
— …утром…
— …морем?..
— …боится воды…
Елена Павловна осторожно нагнулась, нащупала у своих ног небольшой камешек, погрузилась в воду почти до подбородка. Завернула камешек в бумагу и опустила его в воду. Присела, прячась за столбик, чтобы не быть обнаруженной. Те двое, как нарочно, не уходили, время от времени перебрасываясь короткими гортанными словами.
Елена Павловна начала чувствовать нестерпимую дрожь и мучительную ломоту в ногах. Если они будут продолжать так стоять и дальше, она может потерять сознание. Наконец, немцы повернулись и медленно пошли прочь.
Помедлив минуту, Елена Павловна, превозмогая боль в подгибающихся ногах, выбралась на берег и пошла по направлению к галерее.
«Гряди, голубице»
О манифесте вспомнили, подъезжая к казармам Измайловского полка. Полковые дворы кишели гвардейцами. Местами были видны построившиеся воинские части. Чаще — гвардейцы толпились беспорядочными кучами. Заметно бросалось в глаза почти полное отсутствие офицеров. По улицам бежал народ. Запыленную, грязную карету со взмыленными, выбивающимися из сил лошадьми, узнали по многочисленному конному эскорту во главе с Григорием и Алексеем Орловыми. Там и сям вспыхивало нестройное, быстро обрывавшееся «ура». Екатерина заметно трусила, была бледна и плохо соображала. Она то и дело хватала за руки то Федора Волкова, сидевшего в карете с ней рядом, то Григория, сидевшего напротив. Часто повторяла:
— Друзья мои! А манифест? Ведь я же не скажу ни одного слова!
Федор, чувствовавший себя виноватым, успокаивал:
— Не волнуйтесь, государыня. Когда вы будете находиться перед лицом преданных вам солдат, слова сами придут на язык.
— Нет, они не придут, — качала головой Екатерина. — Я слишком взволнована. Это следствие бессонной ночи…
— Авось будет время записать, — говорил Федор Волков.
Перед полковой церковью шпалерами стояли измайловцы. Здесь было больше порядка. Подходили в строю, небольшими группами, новые части. Показалось немногочисленное офицерство. На паперти поблескивали праздничные ризы попов.
Карета остановилась.
Григорий Волков выскочил первым и подал руку императрице. Федор поддержал ее слегка сзади за талию, пока она выходила из кареты, так как Екатерина в последнюю минуту сказала ему:
— У меня совсем отнимаются ноги…
При виде Екатерины раздалось громкое «ура». В церкви затрезвонили колокола.
Спешившиеся Орловы подхватили Екатерину под руки и повели к паперти.
— Достать бы большой чистый лист бумаги, Гриша! — шепнул Федор брату.
Гриша передал просьбу брата знакомому офицеру Рощину, стоявшему у своего взвода.
Пока Екатерина с группою приближенных медленно подвигалась через полковой двор, слышалось непрерывное «ура». Священник, без устали осеняя шествие крестом, бессмысленно повторял всего два слова:
