Наоми Френкель - Дом Леви
Гейнц трясет Эдит за плечи, стараясь не сделать ей больно, но его руки натыкаются на ее халат, и она чувствует на своем теле его пальцы.
– Ты замолчишь когда-нибудь! Ты будешь молчать!
Голос его угрожающ. Пальцы вцепились в нее. Он трясет сестру, и ее голова качается из стороны в сторону. Слова застряли у нее в горле. Никогда еще так не хватали, никогда еще на нее не смотрели такими глазами, никогда еще не склонялось к ней налитое такой враждой лицо Гейнца.
– Отстань от меня. Я прошу тебя, отстань!
Гейнц не отстает. Он тащит ее к дверям, они натыкаются на Эсперанто, на стулья. Эдит отступает под толчками брата. Враждебное лицо над нею, и жесткие его пальцы она ощущает на своих плечах. Только у дверей Гейнц отпускает ее.
– Катись отсюда! Катись отсюда! Я не отвечаю за себя.
Эдит останавливается в дверях и оборачивается к Гейнцу белым и страдающим, как у мадонны, лицом. Руки бессильно обвисли вдоль белого халата, как перебитые. Глаза расширены и полны боли. Гейнц силится вернуть свой жесткий взгляд, но опускает глаза. Эдит пытается идти и не может двинуться с места, и Гейнц замер на месте. Боль и стыд парализовали их надеждой, что кто-то из них первый попросит прощения. С первого этажа доносится голос деда:
Я – на груди ее обнаженной,
Для поцелуев рожденной.
Гейнц неожиданно берется за дверь и захлопывает перед носом Эдит.
– Гейнц, что ты делаешь? – кричит Иоанна из своего угла.
Гейнц не сдвигается с места. Смотрит на закрытую дверь и зажигает сигарету.
– Гейнц!
Он оборачивает голову к испуганной девочке и натыкается на выражение ее лица в зеркале. Вынимает изо рта сигарету и растирает ее об зеркало.
– Когда мы уже пойдем? – понижает Иоанна свой голос.
– Пошли, – голос его еще не успокоился, – пошли.
Коридор пуст. У двери комнаты Эдит лежит Эсперанто, уткнувшись носом в лапы.
Внизу, в салоне, большая суматоха. Дед одевает там свою шубу. Вся семья собралась проводить деда и кудрявых девиц – Фрида, старый садовник, Франц, Кетхэн. Кухарка Эмми и Бумба. Гейнц держится за поручни лестницы и смотрит в салон. Иоанна берет его руку, и он слабо пожимает ее пальцы.
– Идем уже, Гейнц. Они все ушли.
Сердце подсказывает Иоанне, что права в этой ссоре Эдит, но она всей душой на его стороне. Если бы Гейнц попросил ее остаться с ним и успокоить его, она бы отказалась и от Саула, и от Движения, и пошла с братом туда, куда бы он ни шел.
Они выходят в белый сад. Уже смеркается, и чем становится темнее, тем снег блестит сильнее. Гигантские сверкающие деревья осыпают их малыми снежными горстями.
– Холодно, – шепчет Иоанна, – сад такой холодный.
Гейнц притягивает ее к себе. Лицо ее прижато к его пальто. Рука его – на ее щеке. И так они доходят до автомобиля и трогаются в путь. Оставляют безмолвную площадь и выезжают в столицу, празднично сверкающий морем огней. Рождественские базары открылись.
– Не торопись так, – просит Иоанна, – я ничего не вижу.
Иоанна жаждет разглядывать улицы, полные народа, но Гейнц ускоряет движение автомобиля. «Я отказывал ей не из-за денег, любую вещь я готов ей купить, только не машину, которая еще больше удалит ее дома – шататься по улицам и гостиницам с этим субчиком, Эмилем Рифке».
– Ты скрежещешь зубами, как тигр в клетке, – смеется Иоанна.
«Я на груди ее обнаженной, для поцелуев рожденной», – вертится в ушах Гейнц веселый напев деда.
– Вот здесь, Гейнц, нас ждет Саул.
Доехали до скамьи, и Гейнц останавливает автомобиль у газетного киоска.
– Покупайте, люди! Покупайте «Красное знамя»! Забастовка продолжается! – покрикивает женщина.
– Открытки к рождественскому празднику! Открытки к рождественскому празднику! – проходит по тротуару бородатый горбун.
– Проигра-ал! Иисусе, проиграл! Огонь преисподней зажгли в моей душе! – то ли стонет, то ли рыдает пьяница.
Две проститутки указывают на него длинными своими пальцами и пошучивают. Мужчина в коричневой блестящей шапке останавливается у киоска и плюет в ноги женщине, закутанной в шаль. Люди массой идут из переулка.
– Какой здесь странный запах, – кривит носом Иоанна.
Саул уже приближается к ним. Он ждал ее на скамье, между липами.
– Почему ты так опоздала? Я уже снова собирался идти сам в Движение. Давай быстрей, пошли.
Гейнц крепко держит руку Иоанны.
– Вы тут сами пойдете? – спрашивает он, вовсе не намереваясь отпустить руку сестры.
– А что такое? – удивляется Саул.
– Надо вести себя осторожно, дети – говорит Гейнц и со страхом смотрит на тротуар.
– Кого здесь надо остерегаться? – Саул не понимает, почему брат Иоанны смотрит подозрительными глазами на веселую толпу, движущуюся по тротуару.
– Иоанна, – отпускает Гейнц руку сестры, – ночью не ходи здесь сама, Назови мне адрес твоего Движения, и я приеду забрать тебя домой.
«Вся эта семья – очень странная», – думает про себя Саул.
Дети исчезают в толпе, и Гейнц смотрит за ними, пока не исчезает из глаз шапка Иоанны.
– Забастовка продолжается! Забастовка продолжается! – кричит рядом с ним женщина.
Гейнц садится в автомобиль, и неожиданно решает ехать в сторону реки Шпрее. Он едет к своему другу Эрвину Копану, сыну одноглазого мастера.
* * *– Твой брат очень странный человек, – говорит Саул Иоанне.
В первый раз Иоанна идет одна вечером по городу. Боже правый! Тысячи глаз нужны человеку, чтобы все здесь увидеть. Они идут по центральной улице. Небольшой базар открылся вдоль тротуаров.
Продавцы разбили шатры, на полотнах которых лежит снег. Горят в них газовые лампы, краснеют раскаленные железные печурки. Подобны волшебным пещерам эти шатры, полные разных чудес, разложенных там, на столах, подвешенных на стенах, освещены мерцающим огнем ламп и пламенем печурок. И запахи, разные и странные. Запах печеных яблок, оладий, жаренных на подсолнечном масле, свежих пирогов, каленых фисташек, запах свечей и запах патронов для фейерверка. Запах доброго рождественского праздника! Голоса продавцов, зазывающих в эти шатры, клянутся всяческими клятвами, приглашая покупателей, соблазняя их избытком товаров.
– Яблоки и орехи! Оладьи из теста!
– Шоколадные ангелы! Сахарные звезды! Шелковое белье!
– Ленты для елок, ленты для елок! Внезапно в доме вашем появится свет!
– Свечи для елок! Яблоки на десерт!
– Горячие оладьи, как невесты под венцом!
– Всего за одну марку – целый батальон оловянных прусских солдат и офицеров!
– Ленты для елок, ленты для елок! Внезапно в доме вашем появится свет!
– У тебя есть деньги? – спрашивает Саул Иоанну.
– Есть! – радуется Иоанна и извлекает кошелек из кармана своего пальто.
Они покупают две огромные оладьи из темного и твердого теста. На оладьи приклеены картинки. У Иоанны – Мария, Иосиф и Иисус в колыбели. Овцы окружают колыбель, и ангелы небесные простирают ладони над головой родившегося младенца. У Саула – большой ангел с раскрытым ртом – поет – «Радостного вам рождественского праздника!» Саул отдирает картинку насколько можно быстрей, но педантично, и только когда остается маленький огрызок ангела, начинает есть. Иоанна осторожно надкусывает вокруг картинки, и когда остается лишь картинка, заворачивает ее в платок и прячет в карман.
– Смотри туда, Саул, смотри туда!
В окне витрины большого магазина швейных машинок Зингер сидит восковая кукла величиной с настоящую женщину: это святая Мария, и у нее на коленях – святой ребенок с золотыми кудрями. И над ними – в пространстве окна – большая светящаяся звезда, собранная из маленьких электрических лампочек.
– Как это красиво, Саул, смотри, какой красивый Иисус.
– Еврейский мальчик не смотрит на Иисуса, – сердится Саул.
– Почему, Саул? Он же такой красивый.
– Ну и что? Он не из наших.
– Потому что мы его убили. Если бы мы не совершили этот грех, он был бы наш?
– Противно слышать! – кричит Саул. – Как ты говоришь? Еще раз такое скажешь, между нами все будет кончено.
– Почему? – Иоанна никак не может понять, почему ей нужно выбирать между Саулом и Иисусом. – Отец мой, говорит, что Иисус – великий освободитель, который внес в души человеческие высокие идеи.
– Мерзость! – дыхание Саула стало трудным. Он просто не знает, что подумать. Стоит рядом с ними глупая девчонка, скрещивает руки, как в молитве, и смотрит на Марию и Иисуса очарованными очами, как одна из христианок. – Ты что, не знаешь, сколько горя и бед принес нам этот Иисус?
– Да, он это сделал нам, потому что наказал нас за то, что мы его убили. И вообще это было один раз, в темные времена. Мой отец говорит, что наши дни не темные, а светлые, и разум человека может верить, что есть единый Бог – евреев и христиан.
– Твой отец… человек очень странный.
Саул сейчас жалеет, что вообще пригласил Иоанну идти с ним в Движение. От того, что говорит эта девочка, волосы встают дыбом! Она хуже всех этих христиан на улице. Что смогут сделать в Движении с девочкой, верующей в Иисуса? И кто знает, что она там скажет и какие задаст вопросы. Опозорит его…
