Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая
Щеглы иногда прилетали на единственное во дворе дерево, сортовую, с крупными плодами, грушу. У Вовки была заранее припасена бамбуковая удочка с петелькой на конце. Дети садились рядом на шаткую, серую от времени лавочку и начинали ждать. Вовка вытягивал тощую шею, хищным косящим взглядом шарил в гуще ветвей. Иной раз приходилось сидеть в полной тишине довольно долго, но чаще Ника первой замечала птичку. Она толкала Вовку в бок, он досадливо отмахивался, мол, вижу, нечего тут воображать, находил глазами пестрый комочек. Осторожно поднимался с места, подкрадывался к дереву и просовывал удилище в просветы среди ветвей. Надо было сделать так, чтобы петелька оказалась над головой щегла. Миг, и вот она уже на его шейке. А тот сидит и, как говориться, в ус не дует, не чует нависшей угрозы. Тогда Вовка делал молниеносное движение, и несчастный пленник начинал судорожно трепыхаться на конце удочки.
Теперь оставалось бережно, так, чтобы она не успела задохнуться, освободить птичку от петли и посадить в клетку. В доме у Вовки их было целых три штуки, в них прыгали по жердочкам, клевали корм и громко распевали песни разноцветные щеглы и более скромные зеленоватые чижики.
В тот день охота оказалась неудачной. Они прождали часа полтора, но птицы так и не прилетели. Ника соскучилась и ушла в дом читать книгу.
Когда мама пришла с работы, обрадовалась и не вспомнила о письме. Наталья Александровна сама заметила лежавший на краю обеденного стола конверт, прочла адрес, сдвинула брови. Адрес Нины, но почерк чужой, незнакомый. Волнуясь и спеша, Наталья Александровна, как попало, разорвала конверт, и достала маленькую записку в четвертушку странички из школьной тетради.
Карандашом, корявым-корявым почерком, с чудовищными грамматическими ошибками, Наталья Александровна сначала ничего не могла разобрать, было написано: «Нина и Славик давно сидят в тюрьме. Дали десять лет. Старуха померла, дети у родственников. Больше не пишите».
Наталья Александровна, как сидела, так и уронила на колени руку с письмом, уставилась в пол невидящими глазами. Как, в тюрьме? Оба! За что?
Она растерянно огляделась по сторонам, но не было в тот момент рядом никого, кто бы мог ответить на этот вопрос. Одна Ника смотрела испуганными глазами, догадалась, что мама получила плохое известие.
Впрочем, Сергей Николаевич тоже не смог дать вразумительного ответа. Вечером, он в эти дни приходил с работы поздно, прочел письмо, лицо его напряглось. Он глубоко втянул ноздрями воздух, положил письмо на край стола, встал и заходил по комнате. Тесная она была, приходилось сразу поворачивать обратно, делать четыре шага и останавливаться возле двери.
— Что же ты молчишь? — жалким голосом спросила Наталья Александровна.
Он всем корпусом развернулся к ней.
— Что я могу сказать? Что?
— А что случилось? — испуганно крикнула Ника.
Сергей Николаевич досадливо сморщился и сказал, не глядя на дочь:
— Не вмешивайся, Ника. Твой номер сто сорок седьмой.
Печальная тишина поселилась в их доме. «Ах, Нина, Нина, — горевала Наталья Александровна, — не надо было тебе и Славику уезжать из Франции»!
И сразу на ум приходило другое молчание. Арсеньев! Ему отправили два письма, он ни на одно не ответил. Хотя Алексей Алексеевич, другое дело. Он уехал преподавать в университете, ему не до писем. Ничего плохого с ним не может случиться. Но Нина! Славик! А дети! У родственников. Как бы хороши ни были родственники, это не мама с папой. И Анна Андреевна. Кто ж тебя, бедную, похоронил, и нашлось ли для тебя приличное место на кладбище?
Наталья Александровна ходила подавленная, на вопросы Ники: «Мамочка, что с тобой, отчего ты такая грустная?» — деланно спокойным голосом отвечала:
— Ничего не грустная. Что ты выдумываешь? Просто устала немного.
Это была неправда. С чего бы ей уставать. Она устроилась в швейную артель «Промтекстиль», но летом шляпы никто не заказывал, и она снова сидела на панамках, да еще по очень низким расценкам. Что самое огорчительное — непостоянно. Неделю поработала, запасы полотна на складе кончились, ее на неделю отправили в неоплачиваемый отпуск.
В коллективе Наталью Александровну приняли хорошо. Единственный разлад — с партийным секретарем. Парторг, молоденькая, светловолосая женщина, с виду очень милая, с толстой косой, уложенной короной вокруг аккуратной головки, косилась на нее из-за небольшой стычки. Наталья Александровна не пожелала остаться после работы на открытое партийное собрание. Она беспартийная, а дома ребенок целый день без присмотра.
Ей возразили, мол, у всех дети. И что с того, что она беспартийная. Собрание открытое, все обязаны присутствовать. Но Наталья Александровна ушла, нисколько не сомневаясь в собственной правоте. За что получила хороший нагоняй от Сергея Николаевича. Он слушал рассказ жены, морщился, кряхтел от досады, сделал несколько шагов по комнате, и вдруг перебил ее:
— Ты не должна была уходить, ты должна была остаться на собрании.
— С какой стати? И потом, мне это совершенно не интересно.
— Наташа, мы не имеем права делать только то, что нам интересно.
— Почему? — Наталья Александровна поджала губы, и глаза ее стали холодными.
— Почему? Да потому что головой надо думать, головой, головой! — он несколько раз хлопнул себя ладонью по лбу. — Нам нельзя выделяться и привлекать к себе внимание. Понимаешь? Или тебе мало историй с Панкратом, Ниной и Славиком? Я больше, чем уверен, вот хоть режь меня, Славка что-то не так сболтнул.
Наталья Александровна проглотила в горле комочек и тихо спросила:
— А Нина?
— Нина — другое дело. У Нины могла быть недостача в буфете. — Сергей Николаевич помолчал, потом продолжил уже спокойным голосом, — пожалуйста, я очень тебя прошу…
— Ты помнишь, — перебила Наталья Александровна, — однажды в Брянске некая продавщица в булочной сказала тебе: «Да как вы могли оттуда уехать? Да я б на коленях туда поползла!» Ты помнишь, что ты ей ответил?
Сергей Николаевич двинул желваками на скулах, посмотрел зло.
— Не помню.
— Помнишь, помнишь. Ты ей ответил: «Ну и ползала бы всю жизнь на коленях!»
— Ну, хорошо, помню. Что ты этим хочешь сказать?
— Хочу сказать, что сегодня ты предлагаешь мне делать то же самое.
И чтобы не продолжать разговор, Наталья Александровна ушла в сенцы набрать из мешка картошки.
История с партийным собранием имела продолжение, но результат был совершенно неожиданный. На другой день Мария Ивановна раскричалась на весь цех в том духе, что если каждые явившиеся из-за границы «индивиды», она так и сказала, будут самовольничать, то ничего хорошего в дальнейшем от них ждать не придется. И предложила дирекции объявить Улановой строгий выговор.
Вмешался председатель артели, Михаил Борисович Гофман, дал не в меру ретивой партийной дамочке хороший нагоняй. Во-первых, присутствие на открытом партийном собрании дело добровольное. Во-вторых, женщина недавно приехала, еще не освоилась с новыми порядками, нельзя так с бухты-барахты обрушиваться с выговорами. Мария Ивановна притихла, но косо смотреть в сторону Натальи Александровны не перестала.
Начались будни. По вечерам, закрывшись на крючок в своей отдельной от дома хозяев времянке, состоявшей из небольшой комнаты и сеней, отец, мать и дочь либо читали, уткнувшись каждый в свою книгу, либо вели тихие разговоры.
Ника часто вспоминала свою любимую подружку, сердилась за оставленного кота.
— Вот так всегда, — говорила, ни к кому особенно не обращаясь, — в Крыму оставили Дымка, в Лисичанске Ваську. Когда это кончится!
«Если бы я знала, — думала Наталья Александровна, отставляла книгу и молча смотрела на дочь, — если бы я сама знала, когда это кончится».
Ни в одном городе так сильно не ощущалось их беспросветное одиночество. В Лисичанске был Алексей Алексеевич, была Зоя, в Крыму Римма Андреевна, в Брянске… Что вспоминать Брянск, столько лет прошло.
Ника забудет свою подружку. Завести ей, что ли, нового котенка? А впрочем, снова бросать…
Так странно складывается жизнь. Все время приходится терять родных, подруг, просто хороших знакомых, рвать с трудом налаженные связи. Судьба гонит и гонит из города в город. И Мелитополь, чуяло вещее сердце Натальи Александровны, не последнее их пристанище. Хозяева, и Тася, и муж ее, Егор очень милые люди. Но до каких пор продержится их взаимная симпатия? С Алевтиной тоже поначалу все было хорошо. А еще лопнул мираж Южно-Украинского канала. Стройка века приказала долго жить, так и не начавшись. Огорченный Василий Степанович увез семью искать счастья куда-то далеко, на Север. Не стало в Мелитополе единственного знакомого, хоть он и был таким же, как они, приезжим.
