Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
Полчаса спустя к борту «Святого Павла» подошла шлюпка с пленными французскими офицерами во главе с генералом Пивроном.
С падением Видо и передовых укреплений Новой крепости участь Корфу не вызывала сомнений. Ключ от морских ворот находился в руках Ушакова. Отныне с высот Видо открывалась возможность беспрепятственного обстрела Старой крепости на Корфу. Стремительный штурм бастионов на Видо и Новой крепости на Корфу показал французам, что им противостоит иной, совершенно отличный противник от всех, встречавшихся ранее, — австрийцев, итальянцев, турок… В ожесточенных рукопашных схватках на бастионах Святого Рока, Сальвадора и Новой крепости французы явно уступали русским матросам и солдатам. Отныне дело было только за временем. И видимо, это хорошо уяснили французские генералы.
Не успели утром следующего дня возобновиться атаки французских укреплений, как на стенах последней, Старой крепости, появились белые флаги.
Ушаков приказал немедля прекратить огонь. На борт «Святого Павла» прибыли два французских офицера-парламентера. Комиссар Директории Дюбуа просил начать переговоры о сдаче крепости. Ушаков тут же вручил ответ парламентерам: «До сдачи крепостей Корфу, дабы не проливать напрасно кровь людей, я на договоры согласен». Вызвал адъютанта Балабина.
— Поезжай с французами, вручи им мои условия. Все условия русского флагмана французы приняли без оговорок.
Крепости со всем находящимся в них имуществом, а также корабли передавались победителям по описи. Сдавшийся гарнизон перевозился в Тулон, с договором, под честное слово — 18 месяцев не применять оружие против союзников.
20 февраля комиссар Директории Дюбуа и генерал Шабо подписали капитуляцию.
Ранним утром 22 февраля на фалах «Святого Павла» запестрели флаги сигнала: «Обеим эскадрам сняться с якорей и следовать линией по всему рейду на якоря». Корабли в целях предосторожности плотным кольцом окружили внешний рейд.
В полдень французский гарнизон, выходя из крепости, положил перед фронтом наших войск ружья и знамена. На всех крепостях и плененных кораблях взвились российские флаги.
На верхней палубе русских кораблей, у мачт и на реях, на батарейных деках в откинутые порты, всюду с радостными физиономиями глазели на происходящее матросы.
— Ух ты, поперли француза здорово…
Ушаков вместе с Пустошкиным стояли на шканцах, и им тоже передалось настроение экипажа. Простым глазом хорошо просматривалось, как, понуро опустив головы, отходили в сторону французы.
— Федор Федорович, — прервал молчание Пустошкин, — а сия виктория наша над войсками Директории впервой в кампании супротив француза.
— Все верно, Павел Васильевич, к тому же трофей немалый. Как-никак четыре генерала и три тыщи войск, в таких-то крепостях. Пожалуй, сие впервые. — Ушаков прервался и озабоченно перевел взгляд на берег. — После молебна, Павел Васильевич, съездим на берег в гошпиталя к служителям, а торжества после…
Залпы прервали разговор флагманов, крепости салютовали адмиральскому флагу. На борт «Святого Павла» доставили знамена крепостей, флаги французских кораблей, ключи от крепостей. Трофеи оказались немалые — больше шестисот пушек с мортирами, тысячи ружей, сотни пудов пороху, тринадцать боевых кораблей и судов. История до сих пор не знала подобного штурма и взятия приморских крепостей с моря. Отныне русская эскадра владела контролем на путях в Адриатику, Венецию, Италию из Восточного и Южного Средиземноморья.
* * *
Первый воскресный день после штурма выдался по-весеннему теплым, солнечным. Настолько привыкли моряки за три месяца к оглушающему грохоту каждодневно гремевшей канонады, что тишина, царившая в гавани, непривычно звенела в ушах, клонила в дремоту. Подставив лица солнцу, на баке «Святого Павла» уселись кружком вокруг фитиля матросы и гренадеры пехотного батальона, приписанного к кораблю.
— Вишь ты, братцы, нынче-то у нас в Угличе вьюжит, — разомлевший на солнцепеке канонир с медно-красными щеками прикрыл глаза, — поди, Масленица вскорости.
— Масленица-то хороша, а нынче хошь досыта нас попотчевали. — Усатый гренадер, задрав рубаху, погладил волосатый живот.
— А все она, война треклятая.
— Куды уж, скольких, почитай, отпели-то нонче. - Седой капрал, тяжко вздохнув, перекрестился.
В наступившей тишине все невольно повернулись в сторону кормы. Играла флейта, в прозрачном безмолвии над бухтой струилась грустная мелодия.
— Ишь ты, — нарушил молчание канонир, — давненько не слыхать было благоверного. Знать, душой отдыхает, еще одной заботой менее стало.
— Стать смирна! — Капрал первым заметил с правого борта десятивесельный катер под флагом контрадмирала Пустошкина. Звуки флейты прервались внезапно, когда Пустошкин еще шел по шкафуту. Флаг-офицер Ушакова, лейтенант Петр Головачев, приветливо распахнул дверь в адмиральскую каюту, давая понять, что контр-адмирала ждут.
— Ты уж прости, Федор Федорович, не гневайся, — смущенно улыбнулся Пустошкин, — и сам несладился, и тебя враз от полюбовной утехи отвадил.
— Полно, Павел Васильевич. — Ушаков убрал футляр с флейтой в массивный шкаф, возле балконной двери.
На столе флагмана лежал ворох исписанных бумаг.
— Кумекаю вот о правлении на островах, — Ушаков кивнул на бумаги. — Надобно на семи островах какую ни есть власть учреждать.
Пустошкин озорно вскинул брови:
— А по мне, Федор Федорович, определить военного губернатора, и баста.
Ушаков замахал рукой. Пустошкин, пожалуй, был единственным на эскадре, с кем он откровенничал.
— Хватает, Павел Васильевич, таковых и там у нас, — он повел пальцем на восток. — Зрел, у француза коим образом устройство-цитадель, а при ней комиссар Директории над всеми…
Ушаков взял со стола исписанный лист, протянул Пустошкину:
— Полюбуйся, о чем граждане Занте прислали петицию.
Пустошкин углубился в чтение. Триста горожан острова поздравляли русского адмирала с победой у Корфу, сообщали о наболевшем. Власть в городе узурпировали семейства именитых дворян. Просили горожане об одном — вернуть им те права, которые он дал, как только прибыл, и позволить выбирать судей от всех граждан — из лекарей, стряпчих, мастеровых, художников и прочих.
— Уразумел? — Ушаков положил письмо на стол. — Не токмо, что было, большего просят, из разного люда выборных иметь. — Усмехнувшись, посмотрел на товарища, кивнул на конторку: — А высочайшие рескрипты намного другое глаголют.
Пустошкин понимающе потер подбородок.
— Ну и как же с ними определишься?
— Выдал ответ, ежели просьба сия справедлива и учиняются неправды там, сам наведаюсь, а коли понадобится, с эскадрой. Правое дело поддержки требует. — Ушаков, помолчав, добавил: — О другом размышляю. Острова все объединить надобно в единое целое,
сенат выбрать, учредить республику. Для того законы потребны, а их нет.
— Велика ноша у тебя, Федор Федорович. Ушаков сдвинул брови.
— Была бы одна, а то их… — кивнул на стол. — Ныне вновь любезный адмирал Нельсон просит помочь для спасения их сицилийского величества, будто Мальта им уже спасена.
— Шутить изволишь, Федор Федорович, который месяц Нельсон с Мальтой не совладает, а гарнизон там поменее, чем на Корфу.
Пустошкин вдруг заговорил о Калиакрии. Как рассказал ему Сорокин, при Абукире сражение было схожее с Калиакрией.
Ушаков с интересом прислушался. Пустошкин пояснил, что когда Сорокин был в Египте у командора Смита, то встречался с пленным французским капитаном. Тот утверждал, что Нельсону не видать бы виктории, коли у французов орудийные деки не были забиты хламом. Ремонтировались они и палили одним бортом вполсилы.
Ушаков лукаво прищурился:
— У Нельсона кораблей было чуток больше, чем у французов, а у меня супротив турок в два с лишним раза менее…
Пустошкин засмеялся.
— Ну, Федор Федорович, где Нельсону с тобой тягаться. — И спохватился: — Прости, пожалуй, заговорился я. Сей же час кренгование на «Михаиле» в бухте Гувино, там мне быть беспременно.
Проводив товарища, Ушаков сел за стол, взял перо, задумался, глядя в распахнутую балконную дверь, куда струились знойные лучи полуденного солнца. Вывел заголовок.
«План о учреждении правления на освобожденных, французов прежде бывших, венецианских островах…»
Теплый, по-весеннему ласковый бриз шелестел балконными шторками.
«…В Корфу присутствовать будет сенат, главное правительство республик оных, который решать будет политические, военные и экономические дела по большинству голосов…»
Корабельный колокол четыре раза отбил двойную склянку. В ту же минуту следом за флагманом затрезвонили колокола на всех кораблях, русских и турецких, веером стоявших на рейде.
