Сюгоро Ямамото - Красная Борода
Ростом она была чуть больше полутора метров, но руки у нее оказались просто железными, а горячие, как печка, бедра — такими мощными, что все мои усилия высвободиться из необычных объятий ни к чему не привели.
Предпринятые предосторожности и поединок с толстушкой позволили нам предотвратить надвигавшуюся опасность и ограничиться только платой за еду и одну бутылку пива. Короче говоря, на нас не поживились.
Вся эта история невольно вспомнилась мне, пока я провожал взглядом удалявшуюся фигуру О-Сэй из харчевни «Сумикава».
Спустя некоторое время рассыльный постучал в дверь и передал мне три блюда с различными яствами и целую плошку белого риса. Думаете, я испытал укоры совести? Нисколько. Я постоянно страдал от безденежья и полуголодного существования, поэтому я хотя и не аплодировал девицам, поймавшим на крючок простака, но и к нему особого сочувствия не испытывал. Сейчас уже не припомню, что за яства прислали мне на ужин. Помню только, что одно блюдо я отнес дочери корзинщицы О-Тама, которая постоянно оказывала мне мелкие услуги, а все остальное съел сам, до последней крошки, и в прекрасном настроении лег спать.
На следующий день часов около одиннадцати вечера я узнал некоторые подробности того «интересного события», о котором обещала рассказать О-Сэй.
Отложив в сторону перо, я сидел за столом, уставившись невидящим взором в исписанные листки бумаги, и думал о том, как трудно жить в этом мире и как неясно ожидающее меня будущее. Внезапно со стороны дамбы донеслись гудки автомашины и веселые возгласы женщин. Вскоре меня окликнул знакомый голос, и в дверях появилась О-Сэй.
Она была одета в выходное кимоно, на ногах — белые таби. На покрасневшем лице блуждала счастливая улыбка. О-Сэй вручила мне сверток и присела сбоку у стола. От нее пахло вином, и это было непривычно.
— А вы все занимаетесь! — слегка игриво, но как-то рассеянно произнесла она. — Ну-ка поглядите, что в свертке. Вы ведь из Токио — значит, узнаете. Поглядите же.
Я развернул сверток и увидел стеклянную баночку кораллового цвета с нарядной этикеткой. В банке были сладкие бобы различной формы, на этикетке — герб известного актера и раскрашенные маски, в которых он играл.
— Эти сладости мы называем пятицветными бобами, а нот как они по-настоящему зовутся — не знаю.
Девушка снова счастливо засмеялась.
— Ох и сладкие, должно быть, эти «бобы для влюбленных»! Мне их Каттян подарила... Вы не можете себе представить, как я устала.
Далее последовал рассказ о вчерашних событиях.
Часов около двенадцати в харчевню зашли трое мужчин — по виду не то коммивояжеры, не то сборщики денег по счетам. Много ели, пили. После трех, когда они собрались уходить, один вдруг заявил, что остается. Он с самого начала чувствовал себя хозяином положения. Каттян это приметила и стала строить ему глазки. Кончилось тем, что он остался.
— Это бы еще ничего, — продолжала О-Сэй, — но простачок, оказавшись с Каттян наедине, тут же вытащил из кошелька стоиеновую ассигнацию и стал помахивать ею перед носом Каттян: мол, ублажи, получишь сотнягу. Вот глупец! Вел себя с поспешностью рикши, забежавшего в харчевню перекусить.
Надо сказать, что жители Уракасу любят пересыпать разговоры всякими присказками да поговорками, причем иногда настолько их переиначивают на свой лад, что человеку со стороны они кажутся бессмысленными. Так и мне было невдомек, при чем тут рикша, пока О-Сэй не объяснила:
— У рикши ноги крепкие да быстрые, не дают ему покоя. Не успеет заскочить на минутку в харчевню, как ему уже не терпится потратить заработанные деньги. Вот и у нашего простачка, должно быть, загорелось в одном месте. Ну и подавай ему тут же Каттян — вместо воды, чтобы пожар потушила...
Операция по облапошиванию простачка началась, оказывается, с того самого момента, когда мне доставили роскошный ужин.
Завсегдатаям современных кабаре и баров с сомнительной репутацией подобная операция, наверное, показалась бы всего лишь детской забавой. Из «Сумикавы» последовал приказ: доставить женщин и посуду из других увеселительных заведений. Вскоре в «Сумикаву» стали прибывать девицы, нарядившиеся гейшами, и ящики с бутылочками для подогревания сакэ, бокалами и прочей посудой. Дело в том, что в здешних харчевнях посуды было мало — посетители, как правило, ограничивались бутылкой пива и одним горячим блюдом. Поэтому в экстренных случаях посуду собирали по всем харчевням.
Прибывшие женщины расселись вокруг простака и веселились до самого рассвета. Такой шанс выпадал раз в год, а то и реже, и грешно было им не воспользоваться. Гость же после полуночи настолько устал, что едва не падал.
— Крепкий мужчина попался! — хохотнула О-Сэй. — На ногах не держится, а все пристает к Каттян: пойдем, мол... Каттян ему и говорит: «Шутить изволите», а он: «Я... не... шучу. Я человек серьезный». «Успокойтесь, успокойтесь, — поглаживает его по спине Каттян. — Мы ведь с вами уже два раза уединялись». А он бормочет: «Неужели два... раза?» А сам качается — вот-вот свалится на пол.
Попытки припомнить, сколько раз он уединялся с Каттян, по-видимому, доконали гостя — он со стоном повалился на пол и уснул. Женщины обратили на него не больше внимания, чем на упавшую со стола палочку для еды. Они пели, плясали, переругивались, устраивали потасовки, пили за примирение. Потом снова плясали, пели, бранились и таскали друг друга за волосы.
А гость, ничего не ведая, крепко спал, подложив под голову подушечку, на которой сидел за столом. Уже рассвело, когда Каттян его разбудила. Первой, кого он увидел, продрав глаза, была хозяйка заведения. Она протягивала ему счет. Хозяйка приходилась О-Сэй матерью. По годам она была не так уж стара, но рано поседела. Ее худое, костлявое лицо покрыла густая сеть морщин. Говорят, ни один забулдыга моряк не мог выдержать ее строгого взгляда — съеживался от страха, особенно если к тому же она вынимала изо рта вставные зубы.
Гость взглянул на счет и позеленел. Диалог, который за этим последовал, пожалуй, приводить не стоит. В конце концов он заявил, что заплатит лишь после того, как они вместе пойдут в полицейский участок. На что хозяйка, угрожающе скрипя вставными зубами, возразила:
— Зачем ходить в участок? Можно вызвать полицейского прямо сюда. И не затрудняйтесь — я сама это сделаю. Но учтите, вам не поздоровится! — Хозяйка обвела рукой комнату, где были выставлены в ряд восемьдесят бутылочек для подогревания сакэ, сорок пустых бутылок из-под пива, две двухлитровые бутылки из-под водки и множество прочей посуды. — Полицейский сможет убедиться, что все это указано в счете. Вас вчера сколько раз предупреждали — хватит, хватит! А вы все заказывали. Поглядите, в бутылках еще осталось и сакэ и пиво. Гейш было шестеро, плата по таксе, только за сверхурочные, как положено, надбавка. Подсчитано все точно. А теперь, если настаиваете, я позову полицейского. Но поверьте — осрамлюсь не я, а вы.
Можно себе представить, какое выражение лица было у бедного простака. Вещественные доказательства перед глазами. Сомнительно, что ввалившиеся сюда накануне вечером лихие девицы были гейшами. Но кто знает! Не исключено, что в полицейском участке они зарегистрированы именно как гейши. Ему сейчас ни за что не припомнить, какая еда была в многочисленных горшочках и плошках и в чьи желудки она угодила. Однако количество стоявшей на полу посуды совпадало с тем, что значилось в счете. Наверное, совпадало... Да и кому придет в голову подсчитывать! Комната напоминала разгромленную посудную лавку. Да, подумал гость, полицейского звать бессмысленно. Сраму не оберешься, а по счету все равно придется уплатить.
Как только хозяйка получила указанную в счете сумму, вперед вышла Каттян, дожидавшаяся, когда придет ее черед, и потребовала свою долю. Гость обомлел.
— И чего это вы кислую рожу корчите, бесстыжие ваши глаза! — перешла в наступление Каттян. — Сколько раз водили меня в отдельную комнату, набаловались всласть — и все даром?!
Гость уплатил и Каттян и позорно покинул поле боя.
— А все потому, что начал задаваться, унизить нас решил своей стоиеновой бумажкой. Вот и получил, что полагалось! — заключила свой рассказ О-Сэй и со смехом добавила: — А уж Каттян меня удивила. Пока гость надевал у порога ботинки, она быстро сбегала на кухню, принесла плошку с солью и посыпала позади него порог: мол, не к добру, когда с плохим человеком дело имеешь. Потом Каттян собрала тех шестерых девиц, и все они отправились на двух такси в Токио развлекаться. Даже в театр пошли. В столице они промотали все денежки, полученные от заезжего простака. Все промотали. Красота! И теперь снова надолго без гроша в кармане, — со вздохом заключила О-Сэй.
Что я мог ей сказать на это?
Как я купил голубую плоскодонку
