Сергей Мосияш - Святополк Окаянный
— А ты?
— А я говорю, разве он куны просит? Ему надежный посол нужен к императору. Он лишь на нас положиться может, дурни. Вот и просит снарядить посольство.
— А что посадник?
— Константин Добрынич тоже меня поддержал, сказал: пятьсот гривен — это не две тысячи.
Но особенно порадовал Ярослава Вячко тем, что, помимо кун, привез с собой шубу соболью в подарок императору.
— Ай, молодец! Ай, умница! — радовался князь, готовый расцеловать казначея за догадливость.
И даже в сопровождение Вячке князь не дал ни одного киевлянина, выделив ему для этого тридцать варягов, вооруженных до зубов и готовых всегда вступить в драку.
Уехал Вячко по снегу, а воротился в весеннюю распутицу, похудевший, загорелый, и привез хорошие новости.
— Германский император Генрих Второй обещал тебе, князь, помощь против Болеслава.
— Как он принял тебя?
— Принял хорошо. Шубу взял, она ему очень понравилась, велел передать тебе за нее благодарность, а главное — поздравления с вокняженьем в Киеве. И сказал, что в его лице русский князь всегда найдет поспешителя в борьбе с этим польским толстяком. Он так Болеслава назвал…
— Хорошо. — Ярослав потер руки и взглянул на своих советников. — Император признал законность моих прав на великое княженье. Это очень хорошо, Вячко. Как он обещал помочь мне?
— Он сказал, чтоб ты ныне, князь, в червень[117] выступил к Бугу, туда подойдет император, и вы вдвоем выпустите из толстяка дух.
— Он еще и шутник, — засмеялся Ярослав.
— Он сказал, что Болеслав этот у него уже в печенках сидит и он даже рад, что нашел себе союзника в лице киевского князя. И он послал тебе подарок.
— Какой?
— Вот этот кинжал. И сказал, что именно им ты выпустишь толстяку кишки.
Ярослав принял кинжал. Он был в ножнах, обтянутых тисненой кожей. Несколько раз князь полуобнажил его, пощупал остроту лезвия.
— Что ж, подарок с намеком. Спасибо императору, так мы и поступим. Ну что, Будый? Эймунд? Идем выпускать кишки Болеславу и еще кое-кому? А?
Согласие германского императора помочь в борьбе против Болеслава окрылило великого князя Ярослава Владимировича. Он стал лихорадочно готовиться к выступлению, набирать из полян ратников, вооружать их, ковать копья, стрелы, изготовлять луки.
Блуд был отправлен в другие города звать охотников на рать с поляками. Таких находилось немало. Кому ж не хочется пожить за счет князя, а коли повезет, обзавестись собственными рабами, на законных основаниях пограбить в чужих землях и вообще воротиться богатым и уважаемым человеком?
Конечно, в другое время Ярослав вряд ли решился бы идти на Болеслава Храброго. Но ныне стечение благоприятных обстоятельств подтолкнуло его на этот шаг. Во-первых, Святополк, зовущий своего тестя в поход на Киев.
Это была главная причина для подготовки. И потом, для чего ж были наняты варяги, на которых уходит более половины всех собираемых кун? Ну и конечно, сильный союзник, неожиданно свалившийся едва ли не с неба. Уж вкупе с императором они в два счета разделаются и с тестем, и с зятем его.
После любечской победы Ярослав поверил в свои силы и возможности. Блуд, воротившийся из поездки по городам, пожаловался Ярославу:
— В Овруче князь Святослав не разрешил набирать охотников.
— Почему?
— Говорит, у меня и так людей не густо, некому землю орать.
— А ты сказал ему, что это я послал тебя?
— Сказал.
— А он?
— Говорит, в Киеве людей раз в десять более, чем у меня, из них и набирайте желающих.
— Ты слышал, Эймунд, как яйца стали курицу учить?
— Слышал, князь. Но ты не расстраивайся, яйца и разбиться могут.
Ну, как тут не порадоваться за варяга-хозяина, с полуслова все понимает. И ведь «побьет яйца-то, побьет» и вину на себя возьмет, мол, я так понял, виноват. Хороший Эймунд воин, догадливый.
Лето — лучшая пора для выступления в поход, о корме для коней заботиться не надо.
Во второй половине червеня, как условились с императором, Ярослав выступил с полком на заход, оставив воеводой в Киеве Блуда и Яна Усмошвеца с невеликой дружиной.
— Придут печенеги, затворитесь, отсидитесь. К стенам только не подпускайте, — наказывал Ярослав воеводе.
— Я могу на вылазку пойти, отогнать, — сказал Ян. — Когда Владимир Святославич в болгарах был, они тоже являлись. Мы с Поповичем прогнали.
— Ну то было тогда. А сейчас лучше отсиживайтесь, — приказал князь. — В те времена ты молод был и силен.
Он не доверял Яну. Пойдет на вылазку да еще и перекинется к Борису. Все они, служившие Святополку, не вызывали у Ярослава доверия. В глубине души он и Блуду не верил до конца, памятуя, скольким господам тот служил на своем веку.
Когда Ярослав прибыл с войском в Овруч, князя Святослава во дворце не оказалось.
— Где Святослав? — спросил дворского.
— Князь вместе с сыном на ловах.
— Т-так, — нахмурился Ярослав и отчего-то выразительно взглянул на Эймунда. — Земле поляки угрожают, а князь на ловах бавится. Вот тебе и яйца.
Дворский не понял: при чем тут яйца? Но кому говорилось, тот понял.
— А где он на ловах? — спросил Эймунд.
— За кривой березой.
— Где эта твоя кривая береза?
— Поедешь прямо на юг, минешь болото о правую руку, на южном краю толстая береза стоит: вот так искривлена. Ежели пойдешь, куда кривуля кажет, как раз на них и натыкаешься.
— Людей много с ним?
— Нет, один ловчий, там перевесы у него.
Эймунд, прищурясь, взглянул в глаза князю: ну, мол, приказывай.
— Съезди-ка, Эймунд, — сказал Ярослав. — Позови брата, поговорить надо.
— А ежели не схочет?
— Уговори. Да один-то не езди, возьми с собой Рагнара, не ровен час, наткнетесь на зверя или бродней.
Эймунд с Рагнаром уехали. Воротились лишь под утро. Дворскому Эймунд выговорил:
— Ежели не знаешь, где князь, нечего было городить про кривую березу.
— Он мне так сам сказал, будем, мол, на перевесах за кривой березой.
— Сказал, сказал. Нет его там, не нашли. Вместо отдыха всю ночь в дебрях проплутали.
После обеда, когда выехал полк из Овруча, Ярослав, присматриваясь к Эймунду, ехавшему рядом, спросил:
— Что вы, и впрямь не нашли Святослава?
— Обижаешь, Ярослав Владимирович, обижаешь, — скривил рот в усмешке варяг.
«Что же он с ним сделал, сукин сын?» — подумал Ярослав, догадываясь о содеянном, но не желая слышать подробностей. Хотя, конечно, было б любопытно узнать. Но варяг словно подслушал мысля князя:
— О том ведает лишь трясина, князь. А боле никто и никогда.
Больше об этом Ярослав разговора не затевал. Он ничего не слышал, он ничего не знает. Главное, одной заботой меньше стало. Надо о грядущих думать.
У тестя
Появление Святополка в Гнезно в сопровождении нескольких милостников удивило Болеслава:
— Сынок, каким ветром?
— Горьким, отец, очень горьким, — отвечал Святополк, пряча глаза.
— Ярослав? — догадался тесть.
— Он самый. Привел варягов, новгородцев, ладожан… Напал внезапно, мы и исполчиться не успели, в сорочках дрались.
— А где Ядвига?
— Ядвига, — вздохнул Святополк, — в Киеве, в плену.
— Да. Неладно вышло, неладно, сынок. Ну да что делать? Будем выручать и стол твой, и жену, чай, не чужие.
Нет, Болеслав не стал корить зятя за потерю престола и жены. Где-то в глубине его сознания мгновенно случившаяся беда уравновесилась потаенным: «Значит, червенские города моими будут».
С некоторых пор князь Болеслав Мечиславич Храбрый вбил себе в голову мысль объявить себя королем. Возможно, с того времени, когда удалось добиться утверждения в Гнезно архиепископии. Дело было за малым, надо было увеличить владения Польши до приличествовавших королевству размеров. И червенские города с прилегающими землями очень были бы кстати. И тогда б можно было короноваться без оглядки на папу да и на императора, чай, своих епископов умаслить Болеславу ничего не стоило. Коронуют как миленькие, провозгласят. Куда денутся, небось с его копья кормятся.
Правда, старая вещунья Зика нагородила Бог весть что.
— Не гонись, голубь, за венцом златым, — говорила, глядя на ладонь князя.
— А отчего не гнаться-то, карга?
— Так ить придавит он тебя.
— Меня-а, — смеялся Болеслав, охлопывая свой пышный торс. — Что мелешь, дура?
— Так то не я, голубь, не я, а длань твоя молвит. Я лишь читаю, что в ней написано.
— Что там написано?
— Тут написано, что алкаешь ты венца златого, королевского.
«Угадала карга. Ишь ты».
Но вслух подстегнул:
— Ну и что?
— А то, как обвенчаешься, тут к тебе и смерть явится.
— Не каркай, дура!
— Сам же просил поворожить, сказать всю правду. А ругаешься. Нехорошо такому соколу старую ворону клевать. Не к чести.
