Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)
Злобная ненависть Марьи к Разину не вызвала в воеводе сомнений. Горячность ее убедила боярина в правде ее слов. Он испугался того, что Михайла может стать нарушителем царской воли, но если бы в самом деле вдова дерзнула помыслить на атамана, – кто может быть виноват, что помстилась гулящая женка!
Прозоровский взглянул на нее.
«И обличьем взяла, и станом пригожа стрельчиха», – подумал он.
– Коли тебе за мужа помститься охота, то не жди за себя иных отомстителей, – сурово сказал боярин вдове.
– Что же, самой, что ли, с саблей мне выйти?! – дерзко спросила вдова.
Но боярин не возмутился.
– Сабля – не женское дело... Сумела ты брата Михайлу пленить красотой, сумей вора прельстить. В том женская сила твоя. Бражники все казаки. И Стенька, как все, по корчмам небось ходит, вино пьет. Государь даровал ему милость, да от корчмы и отравного зелья кто пьяниц блюдет?! Упился да сдох – и бог судья вору. Не станем жалеть!
Марья смолчала, но волненье ее можно было увидеть по вспыхнувшему румянцу и частому дыханью. Глаза ее блестели, как в лихорадке...
– Дозволишь домой идти, воевода-боярин? – спросила она дрогнувшим голосом, и воевода понял, что стрельчиха решилась на месть...
– Иди с миром, – сказал Прозоровский. – Да про брата Михайлу ты думать забрось...
По ночному городу Маша шла как в угаре, не чувствуя ног. Мысль, которую ей подсказал воевода, палила ей сердце и печень.
«Пойду стречать его на бую. Пойду! – возбужденно мечтала она. – Приоденусь, брови сурьмой наведу, набелюсь, нарумянюсь. Заманю его, напою вином. Чай, захочет выпить с похода... Захочет! В Яицком городе говорили, что бражник... Придет! Обойму, приголублю злодея, ласки ему напоследок не пожалею... А там надсмеюсь!.. Увижу, что встать не может, – скажу: „Конец тебе, атаман-губитель! Пуля тебя, колдуна, не берет, ни сабля. Царское сердце околдовал ты и милости царской дождался... Бояре простили тебя. Да я, Машка, тебя не простила! Стрелецкая вдова повдовила твою казачку... Сладко собачьей-то смертью издохнуть?!“ Я зелья найду! Хитер воевода: брата, вишь, не пошлет, а женке греховные помыслы в сердце разжег! Потом, мол, не мой ответ, а я-то схвачу злодейку-колдунью, по царскому Уложенью, да вместе с зельем отравным ее на костер! И заботы не станет! А я и того не страшусь! Ничего не страшусь!..» – разгорелась Марья...
– Христос с тобой, воротилась!.. А я и назад уж не чаяла ждать... Час-то поздний. Вторые, чай, петухи кричали, – встретила Марью старуха. – Постеля открытая ждет. Ложись. А я у тебя посижу...
– Утре, бабушка, утре про все расскажу. Ныне спать! – сказала вдова, уже скидывая одежу, не в силах ни думать, ни говорить ни о чем, кроме своего жгучего замысла...
На русской земле
Степан Тимофеич не спал. Сидя на палубе, молча глядел он в темную воду залива, которая едва колыхалась легкой волной, и думал о том, что нелегко будет прорваться в Волгу. Он считал, что сделал ошибку, направившись к Четырем Буграм, к устью Волги, что было вернее и легче пройти через Красный Яр в Ахтубу и при попутном ветре проскочить в верховья, хотя бы на малых челнах, покинув большие струги воеводам в добычу. Сейчас уже обмануть астраханского воеводу было немыслимо. Если стрельцы не пошли догонять их в море, то, значит, решили ждать в устьях.
С боем идти через Астрахань Разин сейчас не решался. Ломить через степи на Дон было тоже опасно в столь малом числе. Он не показывал казакам своей озабоченности, поддерживал их веру в то, что нужно всего два-три дня отдохнуть, но в душе знал, что от гибели может их спасти только какая-то необычайная выдумка, хитрее той, какая выручила в бою с Менеды-ханом...
Среди ночи послышались с моря крики дозорных и тотчас же стихли. Потом к атаманскому стругу на веслах направились два челнока. Тимошка Кошачьи Усы за своим челноком привел двоих московских стрельцов, сказавших, что привезли атаману грамоту. Их впустили на струг.
– Чья грамота? – спросил стрельца Разин.
– Князь воевода стольник Семен Иванович сказывал – царская, – отозвался тот, подавая столбец с висячей печатью.
Митяй Еремеев при свечке с трудом читал вслух:
– "...а буде он, Стенька Разин с товарищи, в старом их воровстве нам, великому государю, вины свои принесут и крест поцелуют да вам, астраханским воеводам, боярину Ивану Семеновичу с товарищи, пушки, и струги, и ясырь отдадут, и мы, великий государь, прежние их вины им отпустим. Идти им на Дон и селиться там вольно, а жить им, Стеньке с товарищи, по станицам тихо, без грабежу и обид..."
– Постой-ка, Митяй, не спеши... Ну-ка, сызнова. Я что-то в мысль не возьму, мудрено!.. – перебил чтение Разин.
Еремеев читал все с начала.
– Стало, что же, нам государь Алексей Михайлыч вины отдает? – удивленно спросил атаман. – А чего воевода сказать велел? – обратился он к посланному с грамотою стрельцу.
– Стольник Семен Иваныч князь Львов велел сказать, чтобы ты всяко дурно оставил да без опаски, без бою шел в Волгу да выше города в Болдином устье стал со стругами. А когда хочешь мирно жить, то со мной пятерых своих лучших людей послал бы на струг к нему, и те стрельцы за все войско твое принесут государю вины и крест поцелуют...
Царская милость озадачила Разина: что могло означать прощение прежних вин?
"Караваны грабили, казнили стрельцов, воеводу стегали плетьми, город взяли... – напряженно думал Степан. – Неужто за то даровал государь прощение, что шаха персидского войско побили? Неужто мы в том заслужили царю? Али пущего забоялись нас бояре? Может, того и страшатся, что станет расти казацкая держава от Буга до Яика, затем и хотят привести нас к миру?! В Москву заглянуть бы единым глазом да помыслы их проведать!.. Обманом ли взять хотят?.. Ты, мол, крест поцелуй, отдай пушки, а там тебя и в борщ... С них и станется, право!.. Стрелец говорит, что четыре приказа московских стрельцов посадили в струги поджидать нас с моря... Куды, к чертям, с четырьмя приказами биться?! Да шведов, да англичанцев прибрали в начальные люди...
Скажем, в Астрахань мы придем. Посмотрят на нас воеводы: «Ну и воины! Ну и народ! Не казаки – убогие старцы с паперти: кожа да кости! А те вон – желты, в лихорадке маются, те – хромые, язвы да раны на всех... Куды страшное войско!» Да вышлют на нас московских стрельцов. Ведь с экой-то силой нам ныне не сдюжить! Знать-то, хитрость нужна!.. – Разин вдруг встрепенулся. – А, черт вас дери, обхитрю!.."
– Сережка-а! – вдруг неожиданно зычно и нетерпеливо позвал среди ночи Степан.
В тихом заливе, где находился митрополичий учуг, с утра поднялся шум, говор, крики. Небывалые паруса развертывались и расцветали над казацкими кораблями, пестрые флаги развевались на мачтах, с бортов спускались богатые цветные ковры, парча, сукна, бархат... Один перед другим выхвалялись богатством и красотою убранства струги.
Сами казаки напяливали на себя нахватанное во дворцах непривычное персидское платье. Шелковые шаровары шахских жен, захваченные в гаремах, чалмы из пестрых платков, пышные кафтаны персидских вельмож – все шло на одежды. Разинцы не узнавали друг друга в необычайном одеянии, сталкивались, громко смеялись, возбужденно кричали:
– Берегись-ка, бояре, персидские пугала лезут!
– Ванюха! Да ты не в бабье ли оболокся?! Ну, к шаху попал бы – тебя и тотчас бы в гарем засадили!
– Петяйка! С такими-то рукавами тебя в огороде поставить, пугать воробьев!
– Дывысь, атаманы, чи я, чи не я? Як домой возвернусь, то жинка меня оглоблей погонит!
Пятеро казаков, выбранных для крестного целования, были сытые и здоровые с виду. Сам Степан осмотрел их наряды, прежде чем отправить своих послов к воеводе. Небольшой челнок, в который их посадили, был разукрашен в шелка. На саблях у них сверкали алмазы. В дар воеводе Львову Разин послал «за добрые вести от государя и князю в почет» драгоценную саблю с золотыми насечками, изукрашенную рубинами, перстень с голубоватым крупным алмазом и ковер.
Караван стругов шел к Астрахани с попутным ветром.
Казачьи знамена были развернуты. Горделиво вздулись цветные шелковые и даже парчовые паруса. Никогда еще море не видело таких нарядных стругов, разукрашенных лентами и коврами.
Разин расспрашивал астраханских стрельцов, каковы воеводы, вызнавал их нрав, имена. Припомнив посольство к кочевникам в степи, атаман обучал казаков, как разложить подарки, выкрикивая:
– Перстень злат, лал смарагд, округ девять жемчужин.
– Ковер самотканый, трухменского дела, цвет вишнев с бирюзой, узор – листья да птицы, двадцать пять аршин на двадцать.
– Шуба ханская кунья – бобровый ворот, золотный верх.
– Чаша серебряна индейского дела, весом шесть гривенок, верх золотой чеканный, на крышке – фазан-птица, узор – листья да змеи, в боках пятьдесят жемчужин, в крышке лал алый! – как торговцы, выкрикивали разинцы, проходя мимо атамана с дарами для воевод.
– Шемаханского шелку девичьего с алыми розами – семьдесят пять аршин.
