Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра
Я усмехнулся в ответ и шепнул:
— Каждому по половине…
Он кивнул и повернулся к остальным.
Я взял жреца за руку.
— Пойдем в мою палатку.
Не в первый раз уже встречал я эти отряды и их несчастных жертв: крестьян, пастухов, ремесленников и поденщиков — их хватали без разбора и приковывали к веслам. Я никогда не вмешивался, потому что считал, что у войны свои законы, и то, что недопустимо в мирное время, теперь может быть правильным.
Почему же я вмешался на этот раз? Я действовал спонтанно, не раздумывая. Может быть, я почувствовал какую-то солидарность с этим образованным человеком, который был для меня ближе, чем пастухи и крестьяне. Или мной двигало любопытство: он упомянул название Эфира, знакомое каждому читателю «Одиссеи». Мы встречаем его уже в первой песни, когда Афина Паллада говорит об Одиссее, прибывшем в Эфиру:
Яда смертельного людям искал он, дабы напоить им
Стрелы свои…
Во второй песни вновь упоминается это место и снова в связи с ядом:
Может случиться и то, что богатую землю Эфиру
Он посетит, чтоб, добывши там яду, смертельного людям…
Итак, я подумал, что с этим человеком из Эфиры стоит познакомиться, чтобы побольше узнать об этом мрачном месте.
Мы пришли в мою палатку, и я отправил слугу за водой, чтобы гость мог помыться. Тихо застонав, он опустился на стул, который я ему предложил.
— Меня зовут Диокл. Я родом из Филипп и как раз направлялся туда навестить свою больную мать, когда меня схватили твои люди. Они ничего не хотели слушать, хотя я говорил, что я из Эфиры, жрец Персефоны и могу заплатить большой выкуп. Может быть, они просто не поверили мне — во всяком случае, мне возразили, что им приказано набрать гребцов для Марка Антония, а не собирать деньги — их у императора более чем достаточно…
Диокл умылся, насколько это было возможно. Его ноги были стерты в кровь, ударом копья ему выбили передний зуб.
— Я должен поправить тебя, — сказал я, — Это не мои люди, как ты сказал, а солдаты императора. Я личный врач царицы Египта и не люблю вмешиваться в дела, которые меня не касаются.
— Но пришлось…
Я пожал плечами и принужденно засмеялся.
— Да, пришлось — может, по настроению, а может, я по твоему виду принял тебя за своего коллегу.
— И ты не так уж ошибся. Мы, жрецы Некромантейона, исцеляем души, ведь те, кто приходит к нам, ищут исцеления — да, так вполне можно сказать, — потому что им что-то причиняет боль, мешает…
— Некромантейон? Разве ты не сказал, что ты жрец Персефоны?
Он улыбнулся.
— Ну да, ведь это одно и то же. Мы служим проводниками в подземное царство, и там с помощью Персефоны вызываем души умерших. Если они приходят, их можно спросить о прошлом и будущем, попросить у них совета в больших или малых делах…
— Как далеко это отсюда?
— По суше дальше — взгляни на мои ноги, но морем это около тридцати римских миль, то есть около двухсот двадцати стадий. Хорошие гребцы доставят туда через три или четыре часа.
— И вы можете вызвать любого умершего? — насмешливо спросил я. — Моего отца, например, или Гомера, или Александра Великого?..
— Любого! — твердо ответил он. — Магические силы Некромантейона давно испытаны. Нам, жрецам, известны нужные заклинания. Однако путь в подземное царство был бы для тебя нелегок.
— Конечно, надо переправиться через Ахеронт[73] и заплатить перевозчику Харону?
Он не обратил внимания на мой насмешливый тон.
— Да, это так, — сказал он серьезно.
Я все еще не хотел этому поверить.
— Значит, мы могли бы вызвать Юлия Цезаря и спросить его дух, кто выиграет эту войну?
Он кивнул.
— И это возможно.
— Мне трудно в это поверить.
— Ты можешь сам попробовать.
Я поднялся.
— Так я и сделаю.
Мое намерение расспросить о таинственной Эфире, где произрастают ядовитые травы, было забыто, стоило мне услышать об оракуле мертвых.
Кликнув слугу, я приказал ему принести для Диокла подходящую одежду.
— Отдохни и приведи себя в порядок. Возможно, моя царица захочет тебя видеть.
Затем я попросил срочной аудиенции у Клеопатры. У входа в ее палатку меня встретила насмешливая Ирас.
— Надеюсь, ты не будешь беспокоить царицу из-за какой-нибудь чепухи!
Я поцеловал ее в щеку.
— Нет, моя красавица, я помогу ей выиграть войну.
Фыркнув, она пропустила меня. Царица слушала несколько рассеянно. Я объяснил ей все, что узнал, и добавил, что предсказание божественного оракула, да еще из уст Юлия Цезаря, могло бы нам не повредить.
Она ненадолго задумалась, и я заметил на ее лице что-то похожее на нерешительность или даже беспомощность. Затем она равнодушно махнула рукой.
— Почему бы и нет? Во всяком случае, оракул так или иначе может быть нам полезен. Позови этого жреца — теперь же!
Она говорила с Диоклом наедине, и я так никогда и не узнал, воздействовала ли она на него силой или заключила что-то вроде торговой сделки. Царица никогда потом не говорила об этом, а Диокл также хранил молчание.
Мне царица сообщила, что жрец заверил ее, что любой нуждающийся в совете может послать кого-нибудь вместо себя.
— Итак, ты отправишься с Диоклом в Эфиру и будешь следовать указаниям жрецов и, если явится дух Юлия Цезаря, спросишь его, каким образом будет выиграна эта война.
Она коротко рассмеялась.
— Ты похож на крестьянина, у которого градом побило урожай. Во имя Сераписа — дело стоит того, чтобы попытаться. Если пророчество окажется не в нашу пользу, мы не станем обращать на него внимания. Слушай же хорошенько. Ты скажешь: «Божественный Цезарь, Клеопатра, мать твоего сына Цезариона, просит у тебя совета, каким образом будет выиграна эта война». Ни больше и ни меньше, потому что не стоит все же забывать, что эта война ведется против его приемного сына Октавия.
Я поклонился.
— Слушаю и повинуюсь.
Царица обернулась к Ирас и сказала насмешливо:
— Он слушается меня не очень охотно, это сразу видно. Тебе нужно выбить из него это упрямство.
Мы отплыли на следующий же день. Сильные и ловкие гребцы вели наше небольшое легкое судно так, что оно почти летело над водой. Довольно трудно было обогнуть флот Октавия, стоявший на рейде севернее, поэтому наша маленькая лодка просто проскользнула между вздымавшимися квадриремами и квинкеремами. Матросы сверху осыпали нас градом насмешек и скверных шуток, но не тронули. Через несколько часов мы причалили к берегу, который Диокл назвал Гликис Лимен — «Сладкая гавань». Слева от нас возвышались утесы Химериона, справа, совсем рядом с тем местом, где мы причалили, в море впадал Ахеронт. В широкой прозрачной реке не было ничего мрачного, по берегам ее густо росли кусты и деревья, и вовсе не похоже было, что она ведет прямо в подземное царство.
Я сказал об этом Диоклу, и он обратил ко мне серьезное бородатое лицо.
— Это впечатление обманчиво. Здесь, где Ахеронт сочетается с морем, он может предстать более светлым, однако тебе предстоит узнать его и с другой стороны.
Мы вышли на берег, и я спросил, как долго лодка будет ждать нас здесь.,
— Я могу вернуться сюда утром четвертого дня, — ответил Диокл.
Недалеко от устья реки стоял маленький дом из необтесанного камня. Диокл без стука распахнул дверь, и на пороге появился, какой-то старик довольно неприветливого вида.
— Его сыновья отвезут нас вверх по реке до озера.
Мы сели в маленькую лодку, и два крепких парня сильными ударами весел направили ее против течения.
Совсем скоро Ахеронт потерял свою безмятежность и привлекательность. Ветви кустов и деревьев низко склонялись над водой, и — как бы заранее оказывая почет Персефоне — мне приходилось то и дело нагибаться, уворачиваясь, чтобы они не хлестнули меня. Близился вечер, вода потемнела, и внезапно перед нами открылось небольшое озеро, ровное и неподвижное, как какое-то черное зеркало. Слева возвышался крутой холм, густо поросший кипарисами, на котором виднелась какая-тор низкая, похожая на крепостную, стена, но без башен и бойниц.
— Что это? — указал я на нее.
Диокл приложил палец к губам.
— С этого момента ты должен молчать. Слушайся указаний, от кого бы они ни исходили. И спасибо тебе за помощь.
Мы пристали к берегу, и Диокл исчез среди кустов, указав перед этим на маленький челн, который стоял у берега чуть дальше. Подойдя к нему, я увидел на корме перевозчика, закутанного в черный плащ. Он кивнул мне, чтобы я сел. Когда я собрался повернуться по ходу движения, он покачал головой, также закутанной в черное, и дал понять, что я должен сидеть спиной к тому, куда мы плывем, и ни в коем случае не должен оборачиваться.
Как он это сделал? Словами? Жестами? Во всяком случае, я понял его и не обернулся, даже когда мы причалили.
